Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков

ВЛАДИМИР ЖУКОВ

ПЕЙЗАЖ С ПАРУСОМ

ПОВЕСТИ

БРОНЗОВЫЙ АНГЕЛ

1

В Аринск лучше приезжать поездом. Если по шоссе, то оно приведет сначала в окраинную слободку, а там избы вдоль улиц, сады, лают собаки, и трудно поверить, что попал в город. Иной вид, когда сойдешь с электрички. За вокзалом откроется асфальтированная площадь, с автобусными остановками, с очередью на стоянке такси; невдалеке белеет колоннами Дом культуры, а чуть дальше вполне современно застят небо новые девятиэтажки. И сразу можно увидеть высокую ограду текстильной фабрики, старинной еще, темно-кирпичной кладки, и наискосок от фабричного угла — скверик, вернее, кусты боярышника под двумя тополями, и за кустами — памятник Славке Широкову.

По обе стороны памятника поставлены скамейки. На них всегда кто-нибудь сидит — ожидает электричку или просто так, пенсионер, молодая мать с коляской. Прошлым маем здесь даже принимали в пионеры, и на тот случай скамейки временно унесли; на их месте выстроились ребятишки в белых форменках и синих пилотках, бил барабан, и в скверике сделалось торжественно и красиво. Мальчишки и девчонки поднимали руки в салюте, давали клятву, а Славка серьезно смотрел с высоты, одобряя.

Впрочем, он не всегда выглядит серьезным. К вечеру, когда солнце опускается за вокзальную башню с часами, на гипсовое лицо ложатся острые тени, и оно, до того темное, покрывается бронзовым отсветом. И тогда кажется, что Широков улыбается.

Установить памятник предложил горком комсомола, об этом писали в газете. Но никто из аринцев не знает, каким был Славка, и поэтому в городе не скажут, похоже ли он вылеплен; только на аэродроме, в полку, где служил Широков, если туда съездить на автобусе, уверенно заявят: похож, очень похож. Из полка и скульптора выделили, солдата, он перед самым призывом окончил художественный институт и Широкова застал в живых, да еще пользовался фотокарточкой из личного дела — для точности.

В школе, ближайшей к вокзалу, есть теперь дружина имени Широкова, в школьном музее Славке отведен особый стенд, и пионервожатые на сборах часто вспоминают его последний полет. А что предшествовало полету и каким был последний день в короткой Славкиной жизни, этого не услышишь ни от кого. Могли бы прибавить кое-что к известному в городе, когда в кинотеатре «Встречный» — он подальше, от вокзала, на главной улице — проходила премьера фильма, который снимали здесь, под Аринском. На премьере выступал режиссер, вспоминал, как проходили съемки, представлял артистов; тогда было самое время прозвучать фамилии «Широков». Но не прозвучала.

Вот и стоит памятник на привокзальной площади, и о Широкове можно узнать, в сущности, лишь то, что немногими словами выбито на камне. Правда, если задержаться в скверике, вглядеться в темное, из гипса, лицо, то можно решить, что он не обижается, Славка. То ли на самом деле был равнодушным к тому, что о нем скажут, то ли таким сдержанным изобразил его скульптор-солдат.

Аринск тоже не обижается. Ему достаточно, чтобы помнить Широкова. А если кто знает другое — это его дело, его печаль. И как найти, где у другого начало, где конец? Тут уж появятся иные люди, а город помнит только Славку. Только его одного.

2

Все шло не как хотелось еще до отъезда. Отпуск эскадрилье дали раньше намеченного, и доктор сказал, что Ане осталось до родильного дома не больше трех недель, и она сама раньше о Москве не говорила ни слова, а тут начала приставать к Антону: поезжай, успеешь.

Ему бы сразу отрезать — нет, но духу не хватило. Так уж бывало, когда Аня ждала первую дочку, Саньку, и вторую, Марину, — встречаясь с ее припухшими, будто от слез, глазами, Антон терялся и отводил взгляд: знал, что может наговорить лишнего. Только перед самым поездом, уже торопясь к попутной машине, не удержался; увидел, что Аня сочиняет добавок к составленному прежде списку, и выхватил бумагу:

— Думаешь, я все пять дней так и стану из «Детского мира» в ГУМ бегать?

В поезде перечитал список: теплая шапка Саньке, шубейка для Марины, если попадется; тюль на занавески, туфли Ане и ей же сапоги на меху. Антон знал, как хотелось жене новые сапоги. Старые истоптались, в них она ходила за водой, а на смену никак не достать ни в городе, ни в гарнизонном магазине. Толстые у Ани икры, что ни примеряла — не налезает.

Он смотрел в вагонное окно, где по мшистой равнине плыли, отставая, низкорослые лески, и думал, что теперь вся надежда на сестру Томку, «москвичку», как не то с завистью, не то с презрением именовала Аня золовку. Томка дошлая, бодрил себя Антон, знает, где чего дают. И повеселел, стал думать о другом, из-за чего, может, и решился оставить Аню перед самыми родами на попечение соседки.

Мотоцикл — вот почему он согласился ехать, мотоцикл он хотел купить. Не новый, на новый бы недостало денег, а подержанный, пусть даже старый. Ничего, что старый, он бы все по винтику перебрал и поправил, главное, чтобы прикопленное не разошлось на жизнь, на семью. А пока он прикопил. Еще, возможно, Томка одолжит, но самое основное, думал он, у мужа сестры, Толика, давно имелась «Ява-350», и уж он-то укажет, как вернее приобрести аппарат…

В купе собрались одни мужчины: морской лейтенант и два гражданских — командированные с виду. Моряк предложил сходить в ресторан, пока народу не набилось, командированные пошли, а Антон остался. Просидишь пятерку, а ее потом и не хватит. Но в опустевшем купе стало вдруг одиноко, захотелось пива — Антон знал, что в мурманском поезде всегда продают рижское. Не просто по названию, а прямиком из того города, Риги.

Он тяжко вздохнул и полез на свою верхнюю полку — спать.

Всегда спал в поездах как убитый, а