Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника Страница 106

…Крымская война[492] открыла глаза наиболее зрячим. Они сознали, что Россия не может быть сильна при режиме, покоящемся на рабстве. Ваш великий дед самодержавным мечом разрубил Гордиев узел. Он выкупил душу и тело своего народа у их владельцев. Россия преобразилась, она удесятерила свой ум и свои познания. Император Александр II сделал крестьян свободными сынами своего отечества. Император Александр III, поглощенный восстановлением международного положения и укреплением боевых сил, не успел довершить дело своего отца. Эта задача осталась в наследство Вашему Императорскому Величеству. Она выполнима, и ее необходимо выполнить. Крестьянство освобождено от рабовладельцев, но этого недостаточно: необходимо еще освободить его от рабства произвола, беззаконности и невежества. От этого неустройства проистекают все те явления, которые, как надоедливые болячки, постоянно дают себя чувствовать…

Государь! Государство при настоящем положении крестьян не может идти вперед. То голод, то земельный кризис, то беспорядки, а в это же время поднимается вопрос о доблестях отдельных сословий и даже о поддержке ими престола!.. Боже, сохрани Россию от престола, опирающегося не на весь народ, а на отдельные сословия! Весь вопрос в крестьянском неустройстве. Там, где плохо овцам, плохо и овцеводам. Между тем развитие России требует все новых и новых расходов. Расходы эти по количеству населения не так велики, но они непосильны для крестьян по неустройству их быта. Это — великая радость для всех явных и тайных врагов самодержавия! Здесь благодатное поле для всяких вражеских действий. Крестьянский вопрос является ныне первостепенным вопросом жизни России. От Вас, Государь, зависит сделать врученный Богом Вашему попечению народ счастливым и тем открыть новые пути возвеличению Вашей империи…

Глас вопиющего в пустыне!

Царь два года отмалчивался. Но наступил 1901 год, и кроткий и терпеливый мужик заговорил снова на своем страшном языке. Бурная волна крестьянских волнений и бунтов покатилась с юга, откуда писали в столичные газеты:

…У нас в воздухе висит что-то зловещее. Каждый день на горизонтах — зарево пожаров. По земле стелется по вечерам кровавый туман. Нельзя пройти по деревне, не услыхав угрозы. Надо уехать, пока не сожгли или не повесили на воротах…

Впрочем, не одни помещики жили в тревоге и смутном предчувствии близких политических вихрей. Вот уже два года, как вся культурная Россия пребывает в тревоге и возбуждении: студенческие беспорядки, забастовки на фабриках и заводах, демонстрации с красными флагами, убийство министра народного просвещения Боголепова[493] студентом Карповичем, отлучение Льва Толстого от церкви, борьба земского и городского самоуправлений за отнимаемые у них права, тайные съезды с направленными против самодержавной власти резолюциями — все это одних пугало, других радовало и всех заставляло терять душевное спокойствие, пребывать в непрестанном нервном возбуждении. Одни боялись революции, другие ждали эту желанную гостью. А тут вдруг, словно на подмогу явным и тайным врагам самодержавия, — крестьянские бунты, расползавшиеся с юга во все стороны…

Правительство и придворная дворянская камарилья пришли в испуганное замешательство и впервые усомнились в чудодейственной силе полицейского кулака. Интеллигентской крамолы на верхах отвыкли бояться, но крамола сверху, подкрепляемая бунтами снизу, не на шутку испугала и царя, и всю «опору трона».

Царь вспомнил о советах министра Витте, о его позабытом дерзком письме в Крым. Что-то надо поскорее предпринять. Кто научит? Кто скажет правду? Где умные и мудрые?

Царь с тревогой озирался по сторонам, и мысленный взор его неизбежно упирался все в того же единственного государственного человека, в уме которого царь никогда не сомневался…

Так возник проект особого совещания, если не специально по крестьянскому вопросу, то все же весьма к нему близкому, с компромиссным наименованием «Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности»…

Однако скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Когда-то там еще сорганизуется и начнет действовать особое совещание, да когда-то его работы и постановления начнут воплощаться в разные государственные реформы, долженствующие успокоить бунтующего мужика, а пока необходимо принять экстренные меры для локализации и тушения расползающегося пожарища. Тут ничего нового пока не придумано даже умным министром финансов… Да и не его это дело. Хотя по действующим законам телесные наказания на мужика может налагать только мужицкий же волостной суд (пусть мужик сам себя порет!), но в таких случаях власть не привыкла считаться с законами вообще: стреляли, пороли, арестовывали, а потом уже предавали суду и наказывали по уголовному кодексу.

Такие крутые расправы временно успокаивали мужиков, но успокоение это, конечно, было обманчивым. Вся боль и обида пряталась в глубину мужицкой души и там тайно гнездилась под обликом внешнего раскаяния и смирения. Этими крутыми экзекуциями власть уподоблялась тому человеку, который, посеяв ветер, должен пожать бурю…

Невозвратно прошли для России те времена, когда

В столицах шум, гремят витии,Кипит словесная война,А там, во глубине России,Там — вековая тишина…

В столицах кипела не только словесная, а подлинная революционная война с правительством, а там, во глубине России, не стало прежней идиллической тишины и сладостной дремотности.

«Русь! Куда ты мчишься?»

«Русская тройка» точно вырвала вожжи из рук ямщика[494] и, въехав в ворота XX столетия, понесла седоков без пути и дороги с какой-то роковой предопределенностью к крутому обрыву… над пропастью.

Симбирск с давних времен считался столицей русского столбового дворянства, и потому дворяне Симбирской губернии давно уже чувствовали себя как бы именинниками. Если дворянство вообще — опора царского трона, то симбирцы — в первую голову. Однако нигде в такой степени не чувствовался разгром и вырождение дворянского сословия, как именно в Симбирской губернии. С одной стороны, горсточка уцелевших «зубров» и «бегемотов», продолжающих владеть огромными территориями, породнившихся с богатыми купцами и, в компании с ними, бравших разные казенные подряды; с другой стороны, дворянская мелкота, материальное и духовное убожество, полное «Митрофанушек» и обедневших героев из гоголевских «Мертвых душ», казавшихся непохороненными покойниками.

Такова была здесь «опора трона»…

Оба вида этих дворян, один от огромных аппетитов, другой — от бедности и убожества, почувствовали возможность всяких даяний с высоты престола и торопились использовать заслуги своих предков через своих предводителей. Сплотившись в Симбирское отделение «Союза объединенного дворянства», они шумно манифестировали свой патриотизм и свою преданность царю и отечеству.

В оппозиции к этой опоре трона стояла в губернии маленькая кучка подобных Павлу Николаевичу вольнодумных либеральных дворян-помещиков и так называемый «третий элемент» земского и городского самоуправления[495], служивший по вольному найму в качестве различных специалистов: статистики, агрономы, врачи и фельдшеры, акушерки, инженеры и техники, землемеры, учителя. Правда, многие из них по документам числились еще дворянами, но ни земли, ни другой недвижимой собственности не имели. Это были потомки старого дворянства, переродившиеся в бессословную русскую интеллигенцию с большой примесью «выходцев» из народа, из низших его сословий.

«Опора трона» давно уже унюхала, что как помещики-либералы, так и огромные кадры этого «третьего элемента» — враги существующего порядка: одни мечтают о парламенте, другие об облагодетельствовании мужика за счет опоры трона, а все вместе — о революции.

И все были по-своему правы: опора трона вполне основательно боялась и парламента, и революции, потому что с ними кончился бы «праздник на дворянской улице», враги же существующего порядка вполне основательно возмущались этим праздником «зубров» и «бегемотов» и не находили никаких иных средств остановить его, кроме парламента или революции…

Что касается подлинных профессиональных революционеров, то этот праздник на дворянской улице их тайно радовал и был праздником и на их улице, ибо служил делу пропаганды и революционизирования народных масс лучше всяких агитационных прокламаций…

Крутая расправа с бунтующим за свою «правду» мужиком со стороны властей, явно стоявших за правду дворянскую, помещичью, давала революционерам возможность ронять в народе все еще крепкую веру его в царя: