Халлдор Лакснесс - Салка Валка Страница 11

— Ну ничего, мои дорогие, — сказала старая Стейнун, — бережливость и расчетливость — лучшие качества. Когда мы поженились и нанялись к священнику Бьерну в Осейри — царство ему небесное, он умер сорок пять лет назад, — у нас ничего не было, только два тонких одеяла, ну и, конечно, несколько овец, но бог был милостив, и нам никогда не приходилось ничего просить у других. А сейчас по крайней мере у нас есть вот эта маленькая лачужка, которую мы с полным правом можем назвать своей, огородик, корова Драфна и семь ярок. Если бог пошлет нам весну — вновь будут и ягнята. А самое главное — наши дети, те, что не умерли. Они, слава богу, выросли, и, хотя живут в других краях, мы должны благодарить бога, что они здоровы, крепки телом и духом и никакие большие несчастья их не коснулись. Пока человек молод и силен, он не должен жаловаться, даже если его ноша слишком тяжела, а уж если она начинает сильно перетягивать на одну сторону, мы должны молить бога, чтобы он поддерживал нас. Что и говорить, бережливость и расчетливость — лучшие добродетели.

— Тьфу, — сказал старик, направляясь к двери. — Уж не знаю, велика ли заслуга, что мы держались за каждый эйрир, который приходил к нам, и вздыхали по каждому эйриру, который от нас уходил. Но знаю наверняка, что наша бережливость и расчетливость — от нашей бедности и нашего ничтожества. Что пользы в бережливости, когда нет денег, чтобы их тратить? Уж если у кого бережливость — добродетель, то это у Йохана Богесена. У нас здесь в поселке только он может гордиться своей добродетелью и бережливостью. Сейчас он опять снизил плату за сети, которые я для него делаю, хотя никогда еще ему не удавалось выгрести из моря столько золота, как этой осенью, когда весь фьорд до самого моря был забит сельдью и напоминал горшок с густой ячменной кашей.

Женщины пошли в хлев. Драфна не ожидала прихода гостей. Она мирно спала после обеда. Вскочив в испуге на ноги, она металась и мычала. И только спустя некоторое время она решилась взглянуть на людей. В ее взгляде смешались удивление и пренебрежение, испуг и любопытство, глупость и гордость, присущие, как известно, коровам. Драфна вообще не переносила незнакомых лиц в неположенное время, особенное раздражение вызвала у нее девочка, этот теленок, принявший человеческий облик. Старая Стейнун попросила Салку не подходить слишком близко, у коровы была дурная привычка бодать детей. Только присутствие старухи Стейнун извиняло в глазах коровы вторжение незнакомок. Со старухой они были друзьями и понимали друг друга без слов. Старуха прошла к корове в стойло, потрепала ее по шее, приговаривая при этом: «кус, кус». А Кус-кус большим шершавым языком лизнула руку старой женщины и попыталась вытереть свою слюнявую морду о ее юбку.

— Успокойся, успокойся, это Сигурлина, она приехала с Севера, она пробудет у нас несколько дней. Кус-кус, будь добра к ней, Кус-кус, и не брыкайся, когда она будет доить тебя. Моя Кус-кус не будет брыкаться и опрокидывать подойник, моя Кус-кус не обидит Сигурлину с Севера, у нее, бедняжки, нет дома.

Нельзя сказать, чтобы корова реагировала на ее уговоры должным образом, она вовсе не собиралась ничего обещать и опять принялась лизать руку старухе, а сама все таращила глаза на Салку Валку. Похоже, что она думала: «Хорошо было бы весной в поле догнать эту девчонку и подбросить ее на несколько саженей в воздух». Размечтавшись, корова уже не могла больше молчать и громко замычала, должно быть, она хотела сказать: «Ничего, девчонка, дай только дождаться весны, вот тогда я тебе покажу!»

Глава 7

— Ну и противный же этот рябой дядька, — сказала девочка из-под тонкого одеяла после такого длительного молчания, что мать уже думала, Салка давно спит. Сама же Сигурлина все еще сидела на краю кровати в вязаной шерстяной юбке, единственной одежде, которая как-то согревала женщину в этом холодном мире. Она пыталась зашить чулок, порвавшийся от носка до пятки. И хотя лишь благодаря случайности над головой женщины в эту ночь оказался кров, она не выглядела особенно угнетенной. Большинство ведь думает, что одинокие женщины непременно грустят по вечерам. Но нет, Сигурлина нисколько не грустила, время от времени она улыбалась, откладывала недоштопанный чулок в сторону и сидела, сложив на коленях руки и мечтательно устремив взор в пустоту.

— Как можно, Салка, говорить так о ком бы то ни было, после того как ты прочла «Отче наш» и предала себя в руки господа бога. Что подумает о тебе спаситель, услышав такие слова?

— Я знаю, наш спаситель думает то же самое, — ответила девочка. — Этот Стейнтор такой противный и наглый, что так и хочется его убить.

— Зачем ты так говоришь, дитя мое? Тебя даже слушать страшно.

— Страшно? Ты не сказала бы этого, если бы знала, какой он идиот. Вчера вечером, когда ты ушла на берег загонять овец, а бабушка легла спать, он уселся здесь на кухне, и, когда я прошла мимо, он… он схватил меня, дурак.

— Схватил? Как?

— Как? Ты думаешь, я могу объяснить, как? Просто схватил меня, как парни хватают взрослых девчат. Он схватил меня вот здесь и говорил на ухо разные глупости.

— Что он говорил?

— А, он только сказал… Я еще маленькая…

Девочка не могла больше сдерживать слез, она разрыдалась и зарылась лицом в подушку.

— А ты что сказала?

— Что я сказала? — повторила девочка, сердито поглядев на мать. — Конечно, сказала, что убью его. И я это сделаю.

— Плохо, что он позволяет себе такие вольности. Наверное, он только пошутил с тобой. Эти моряки, объездившие полсвета, большие шутники. Никогда нельзя принимать всерьез, что они говорят. Если он вздумает еще раз так обращаться с тобой, ты мне обязательно скажи. Ты думаешь, что ты еще маленькая, но это не совсем так. Наступило длительное молчание. И хотя женщина делала вид, что ничего особенного не произошло, она орудовала иглой далеко уже не так безмятежно, как прежде. Она нахмурила лоб, плотно сжала губы и наконец не удержалась и взглянула на свою дочку, уснула ли она. Но Салка еще не спала. Она лежала с открытыми глазами и, заметив, что мать повернула к ней лицо, опять взялась за свое…

— Он просто скотина!

Женщина отложила в сторону чулок, взяла руку Салки Балки, прижала ее к своей щеке и сказала:

— Дорогая Салка, давай пообещаем друг другу, что мы всегда будем хорошими друзьями, будем помогать друг другу во имя Христа, что бы с нами ни случилось. Если произойдет что-нибудь, что одной из нас не понравится, давай постараемся понять друг друга — мало ли что может случиться с нами, женщинами.

Никогда прежде девочке не приходило в голову, что может случиться что-нибудь такое, что нарушит ее дружбу с матерью, поэтому она совсем не была готова к подобному откровению. Еще труднее ей было разобраться, какая связь между этим неожиданным заверением в дружбе и тем ужасным случаем со Стейнтором, о котором она только что рассказала матери. Но хуже всего было то, что мать назвала себя и ее, Салку, «женщинами». Какое странное, далекое и безличное слово. Никогда в своей жизни Салка Валка не думала о матери иначе, как о своей маме, а о себе — как о Салке, маминой дочке.

— Давай помолимся нашему Иисусу и попросим его очистить наши сердца. Он — чистая виноградная лоза. Он дает людям силы и жизнь. Будем считать, что, кто бы нам ни встретился на нашем пути, это его посланец. Он явится, чтобы помочь нам или испытать нас. Нужно обязательно достать образ спасителя и повесить у изголовья. Послушай, Салка, дорогая, не прочитать ли нам еще раз «Отче наш», чтобы уснуть с чистой совестью перед господом нашим?

Девочка знала по опыту, что от молитв пересыхает в горле и клонит ко сну, и действительно, едва они успели Дойти до благословения, как она уже спала. Мать же, наоборот, с наслаждением прочла еще раз от начала до конца «Отче наш», время от времени бросая взгляд на розовые щеки своей дочери и ее полуоткрытый рот. Как добр бог к человеку! Ангелы сна вдохнули очарование в лицо ребенка, согнали с него гнев и вознесли до удивительных высот прощение, под арками которого мы радостно витаем и где восхитительно играют на флейтах небесные светила. Кто знает, не проснулся ли в душе женщины, когда она сидела, склонясь над спящим ребенком, и прислушивалась к его дыханию, отзвук ее самых заветных мечтаний: воспоминания о надеждах на другую жизнь, надеждах, давным-давно оставленных. Они, как миражи, живут в душе человека до самой его смерти. Бог внушает нам надежды, но осуществляет их совсем по-иному, чем обещал… Это спящее лицо — одно из таких обещаний, совсем иной дар, чем тот, что был ей обещан, совсем иная мечта, чем та, которую она лелеяла, и все же ребенок — смысл ее жизни, он оправдывает ее существование. В свое время она отказалась от мысли броситься в море. Сейчас она склонилась над девочкой — смыслом своей жизни — с радостью и благодарностью. Вправе ли она требовать чего-то большего? Нет. А все же… Еще чего-то, еще чего-то! — твердит сердце. До чего же трудно быть человеком!