Моисей Кульбак - Зелменяне Страница 11

Прежде всего он побежал к дяде Юде. И надо же так случиться, чтобы дядя Юда был не в духе, — он схватил палку, этот дядя Юда, и стал гнать своего преданного брата из дому.

— Что ты скажешь на этого козла Ичку, — раскричался дядя Юда, — он уже лезет из кожи вон!

Дядя Ича едва успел выскочить и придержать дверь снаружи, чтобы этот сумасброд за ним не погнался, и там, за дверью, он дал себе зарок не вмешиваться.

— Какое мне дело, в конце концов! Да повесьтесь вы все!

Дядя Ича снова сел за машину и уже больше не вымолвил ни слова.

Летний день ушел восвояси, и двор реб Зелмеле в темно-золотистых огнях четко выделялся всеми своими углами. Зелменовы сидели расстегнувшись у порогов и понятия не имели, что готовилось у них под самым носом.

К полуночи вдруг послышался дикий крик. Это кричал дядя Ича.

Реб-зелменовский двор оцепенел от ужаса. Повыскакивали голыми из домов. В темноте белели длинные женские рубахи, метались растрепанные бороды. Крики доносились откуда-то сверху — кажется, с чердака дяди Юды.

Маленькая грустная жёнка стала расталкивать дядю Фолю:

— Вставай, во дворе людей режут! Фоля, сжалься наконец, встань!

Дядя Фоля сердито повернулся на бок и проворчал в усы:

— Пропадите вы пропадом! Мне чуть свет вставать на работу!

Но так как его женка тащила из-под головы подушку и все не отставала от него, он сошел, сонный, во двор и стал, пропуская ступеньки, подыматься по лестнице, ведущей на чердак дяди Юды.

Крики сразу же прекратились.

Все стояли, сгрудившись, и дрожали, задрав головы к чердачному окошку.

— Надо бежать за Берой, без него здесь ничего не сделаешь! — У Зелменовых зуб на зуб не попадал.

Примчался Фалк дяди Ичи с электрическим фонариком на груди, с револьвером в руке, одним словом, вооруженный по всем правилам, и тоже бросился к чердаку:

— Скажите, разбойники, что там происходит?

Вскоре жидкое электричество Фалка вылилось обратно из чердачной дверцы, и все услышали его невнятную, торопливую речь:

— Ничего особенного. Цалел повесился!

— Что?

— Насмерть?

— Нет, как всегда, так же, как всегда.

Дядя Ича действительно не вмешивался. Он только остался сидеть в темноте у порога, чтобы посмотреть, что тут будет. Поздно ночью он увидел, как Цалка выбежал без куртки из дому, схватил лестницу у сарая, поднял ее, что было явно ему не по силам, и приставил к стене дома. Потом он, как одержимый, бросился к чердаку.

Спрашивается: должен был дядя Ича тогда пойти за ним или нет?

— Должен был! — так говорят все.

И он таки подоспел к нему в самую нужную минуту.

Но Цалел был так зол на весь мир, что, высвободив ногу, стал бить дядю по голове. Тут дядю Ичу охватил безумный страх: раз он держит висельника на себе, то кто же может его бить ногой по голове?

Дядя Ича поднял гвалт.

Тогда Цалел уже больше не сопротивлялся, повиснув как селедка на веревочке.

Дядя Фоля осторожно взгромоздил Цалела себе на спину и понес в дом. Нес бережно, как будто тот был из фарфора. Висельнику постелили чистую постель, раздели его. Зелменовы с любопытством обступили кровать и стали наблюдать, как он втягивает в себя воздух, медленно приоткрывает потухшие глаза и снова их закрывает.

— Необходимо варенье!

— Послушайте, надо дать ему немного варенья, ему плохо!

Цалел повернулся к стене. Тетя Малкеле, которая только того и ждала, схватила его одежду и стала выворачивать карманы, щупать швы: не найдется ли там что-нибудь таинственное? В кармане брюк обнаружили предмет, который по всем признакам был когда-то носовым платком, две костяные пуговицы, а в жилетном кармане — маленькую скомканную записку.

Дядя Ича побежал за очками тети Малкеле. Потом старые Зелменовы собрались молча в смежной комнате, вокруг тети с записочкой. Она читала с трудом, с муками и лишь в самом конце неожиданно дошла до строк, от которых народ опешил.

Вот она, эта записка:

«Печень — печенка (язык мясников)

Гудегарда (?)

Аромат — пахнет, попахивает (воняет)

Гроши — деньги (одно и то же)

Чевехч (?)

Крепко — сильно (нюанс).

Как лучше сказать: «Я крепко люблю Тоньку» или: «Я сильно люблю Тоньку»?

Зелменовы долго тайком переглядывались, и дядя Зиша нашел нужным записку эту забрать, после чего все потихоньку снова вернулись к висельнику.

После варенья умирающий почувствовал себя лучше, даже улыбнулся: мол, что вы скажете на это? Все, кажется, шло так хорошо — и вдруг я выкинул такой убийственный номер!

Дядя Юда расхаживал среди всех тихо и легко, словно в одних чулках. Он был, видно, доволен, что его Цалка остался жив, хотя на лице этого нельзя было прочесть — он, как всегда, сердито глядел своими маленькими белесыми глазками.

У всех отлегло от сердца. Если что-нибудь и смущало покой, так это Хаеле, которой, по расчетам тети Малкеле, давно уже вредно пугаться.

Но Хаеле сказала:

— Не переживайте, я не испугаюсь. Мой ребенок мне дороже его!

Зелменовы пили чай в доме дяди Юды, поглаживали усы и приходили в себя после переполоха. Только дядя Фоля, который с Зелменовыми не имеет никаких дел, шатался в одних кальсонах по двору.

Какая летняя ночь!

Если бы дяде Фоле было о чем думать, то теперь он бы уже определенно думал — такая это была ночь, полная мыслей уходящего лета.

Поздно ночью пришел из милиции Бера. Он шел по-хозяйски, не спеша. Он грыз семечки и поплевывал в небо. Увидев дядю Фолю в его странном одеянии, Бера с подозрением остановился.

— Наклюкался? — спросил он.

Дядя Фоля вытянул шею.

— А если наклюкался, так что? Я большевик не хуже тебя.

Бера подошел ближе.

— Нагрузился?

— А если нагрузился, так что? Я спину гну, а ты со своей кукардой разгуливаешь тут.

Бера понюхал, чтобы установить, чем пахнет у Фоли изо рта.

— Тяпнул малость?

— А если тяпнул, так что? — Фоля сжал кулаки. — Помни, Берка: ты еще вылетишь у меня из партии!

Фоля выругал его матом. На этот раз Бера нашел нужным смолчать. Он ушел.

Во дворе горели все лампы. Странно. У дяди Юды все двери были открыты. Бера вошел и сразу понял, какое здесь веселье.

Зелменовы опустили головы, словно все они несли ответственность за сумасбродные выходки Цалки.

Бера оперся о Цалкину кровать в ногах, долго и задумчиво грыз семечки и смотрел на виновника торжества. Наконец у него вырвалось тихое зелменовское ржание, после чего он проговорил:

— Шминтеллигентик!

Тетя Малкеле сокрушенно кивала головой в знак того, что она согласна.

Реб-зелменовский двор уже сладко спал. Из-за того, что Фалк дяди Ичи кричит со сна, его отправили ночевать к отцу — пусть не пугает больного.

Луна тихо разгуливала над крышей.

Цалка лежал с открытыми глазами. Ему было вдвойне горько. Он чувствовал себя примерно так, как если бы лежал где-нибудь на воде, за тысячу миль от берега, и в то же время до него мучительно явственно доходило все, даже дрожь лунного света на ставнях.

Вдруг он слышит, как кто-то тихонько открывает дверь в комнату.

Голос дяди Юды:

— Цалел, ты спишь?

— Нет еще.

Дядя Юда входит боком, тихо садится к нему на кровать. Он сидит долго, теребит бородку и собирается сказать что-то такое, что для него, по-видимому, очень важно. Наконец, тихо кашлянув, он начинает с легким упреком в голосе:

— Цалел, возьми себе пример с них. Им же мир тесен. Что ты все сидишь за своими книжками? Ты же тоже можешь стать большевиком, как они, глупенький… Возьми подумай и стань большевиком… И, я тебе скажу правду, ведь отца надо тоже пожалеть. Вечно человек не живет, и хочется иметь кого-нибудь, кто бы сказал после твоей смерти кадиш, как у всех людей. Разве не так? И что в этом худого? Я понимаю, иногда можно лишить себя жизни. Почему бы нет? Ну, раз, ну, другой, но у тебя же это без конца… И ведь, видишь, тебе все-таки, слава Богу, умереть не суждено. Спрашивается, Цалел: почему тебе поступать наперекор Богу и людям?..

Дядя Юда умолк. Он смотрел на полоску лунного света, которая струилась сквозь ставни. Вскоре он опять заговорил немного тише, как бы собираясь доверить Цалелу тайну:

— И ты думаешь, мне они не по душе? Мне они как раз по душе… Сбросить царя было необходимо, как воздух, он был круглым ничтожеством, а не царем… Но то, что насели, видишь ли, на все еврейское, — вот это уже нехорошо… совсем нехорошо… Просто некрасиво!.. Свадьба, видишь ли, должна быть свадьбой, брис[7] должен быть брисом, и не худо иногда помолиться тоже. Почему бы нет?.. И чем же это лучше, если не молишься? Кому это делают назло? Слышишь, Цалел, если бы меня допустили к их главарям, чтобы с ними поговорить, стало бы иначе… Пусть они современные люди, знают много языков, но надо в голове тоже что-то иметь. Что, разве не так? А то, что они придираются к богачам, между нами говоря, тоже глупости… Богачи, в конце концов, давали заработать копейку… от сапожника и портного никогда ничего не имеешь… Если бы хватило ума, видишь ли, нужно было бы помириться с хозяевами — все же благородные люди, иногда совет подадут, иногда просто доброе слово… Что, разве не так?.. Цалел, ты спишь?