Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах т.5 Страница 11

Только вышел из обморока – вдруг подонок этот и садист Дробышев кричит: «Стоп! Промашка! Костя, гад такой, ты почему вырвался из кадра? Ты что, блядище, возомнил себя Чарли Чаплиным, да? В темпе делаем дубль!»

Я с трудом полунатянул брюки и послал его в нужном направлении на все самые унизительные для человека участки тела.

– Не было, – кричу сквозь стоны, – уговора на дубль, тебе, мразь, крышку с параши снимать надо, а не политужастик! Долой коррупцию, требую синхронной записи данного протеста в мировой эфир, даешь демократию свободного рынка, смерть губернаторским пирамидам, долой гаишный беспредел на дорогах и шоссе нашей Отчизны!

Это я все выкрикивал, перемогая патриотическую и гражданскую боль поборника прав человека, над которым с особым цинизмом изгаляются оборотни в погонах.

Тут вышеуказанные менты сбили меня с ног, чтобы больше я не смог вырываться у них из рук, а Дробышев насильно и мстительно начал делать второй крайне болезненный дубль, а может, и третий… глаза на лоб полезли… даже при Брежневе с Андроповым ГАИ ничего такого себе не позволяло, а просто било поддатых водил сучьей этой палкой промеж глаз – вот, как говорится, и весь диагноз… Тут я впал в достаточно редко мерцающую бессознанку и больше не в силах был издавать протестующие крики из-за внезапного разрыва голосовых связок прямой своей речи, а только намекающе сипел и хрипел.

По этой же разрывной причине впоследствии настоял я на даче не звуковых словесных показаний, а настоящих, то есть целиком и полностью письменных.

Затем, когда уже не стало мочи, засиренила «скорая» и мне сразу психически полегчало, несмотря на мучительный стыд души за бесцельно прожитые годы и невыразимые страдания тела.

Очнувшись в больничке от жуткой боли, я просто выл, к сожалению, всего лишь исключительно мысленно проклиная Дробышева с губернатором, а также все до одного средства массовой информации, грубо используемые для достижения пиаровских целей. Потом мне сделали неудачную операцию по зашиву зверски причиненных разрывов и вывели часть личной моей канализации в приемную банку, которая, все время протекая, болталась на бедре до самого ареста, за что отдельно прилагаю к данному показанию требуемую мною круглую сумму за моральный ущерб и оскорбление достоинства самолюбия избитого человека. Причем сумма эта раз в двадцать меньше той, которую американский суд выплатил чернокожей жертве всемирно известного шварце-полицейского беспредела. Да и не в сумме дело, а в том, что я никого не убивал. Но об этом позже.

Мне еще повезло, что оказался я в больничке. Ведь в камере – какое же лечение? В камере личность того же патриота и гражданина обречена на крайне продолжительную, верней, на вяло текущую смерть Тут, как я уже не раз показывал, такие творятся адские условия содержания людей, что большинство подследственных организмов теряют почти всю иммунку, а затем уже пасуют перед любой заразой микромира, до поры, оказывается, до времени дремлющей буквально в каждом из нас, а это вообще никуда не годится, говорю я медицине.

Короче, лежу в больничке в полном неведении о процессе становления моей известности, задержания ментов, сенсаций в прессе, шуме в ЮНЕСКО и так далее. Хожу, верней, передвигаюсь как-то боком, боком, а главное, с большим трудом. Глухо продолжаю выть от боли и мысленно ропщу на судьбу, подведшую меня под пирамиду «Светлая реальность», будь она проклята вместе с ее подлой строительницей, ушедшей, как открылось, в бега.

Лишь спасительная мысль о круглой сумме в банке действовала на меня, как морфий и анальгин, поскольку, присланный нам в по-мощь из Америки устаревший пирамидон приводил меня в тревожно-мнительное со-стояние, продаваемое в брынцаловских аптеках.

Однажды ночью, стоя на на полусогнутых, бесшумно вскрываю вилкой кабинет главврача и звоню Дробышеву, но он как в воду провалился. До утра звонил. Оставил ему на ответчике тройку посланий в том духе, что как только встану на ноги, то и замочу тебя, гнус, либо скину вниз башкой с балкона вместе со всей кинотехникой, если долю не додашь за роль и травму аналов личности. Где, ору в трубку, твоя мировая пресса, договор на бестселлер, интервью, санаторий Барвиха либо Швейцария? и так далее… Но Дробышев молчал, пробуждая в голове моей мысли о своем бегстве в офшоры вместе с какой-нибудь профурсеткой из бывших комсомолок, ныне топ-шлюхой по вызову на загранпрогулку.

Кинут, кинут, морально кинут. Физически страдал я еще невыносимей, при оправке в набедренную банку смущался сестер и все так же выл то ли от боли, то ли от ужаса перед странной неизвестностью.

Скоро выборы, а по «ящику» обо мне и ментах – ни гу-гу. Я у него в общем помещении с утра до ночи торчал в ожидании заветных кадров, но ничего мне не светило на всех телеканалах, кроме прокладок, антигеморройных средств, всевозможных астрологов, трепливых политологов и туристических агентств на различные курорты вплоть до сексуальных джунглей Таиланда, где сутки с местной девушкой дешевле иного малаховского шашлыка с кружкой пива. Более того, там еще за все за это вам поклон отвешивают – не то что на местном вокзале.

Наконец – кого же представляют мне на экране? Нет, не меня и не гаишников-садистов, а красномордого то и дело показывали губернатора Щупова, покровителя пирамид, который как лидировал в предвыборном политмарафоне, так, смотрю, и лидирует.

Ему, тиранозавру, хоть бы хны, а я, не устану повторять, гражданин, патриот и наоборот, ни от кого не имею ни обещанных тортов, ни колбаски, ни сигарет, ни коньяка, налитого в бутылку кока-колы и переданного в палату. И воняло там не обещанными Дробышевым букетами сирени от фракции «Антоновское яблоко», а унылой парфюмерией безнадеги и тоски. Имею в виду не отдельно персональную палату, где положено было мне валяться, а ту помойку, где шел массовый круговорот жизни и смерти, то есть подыхающие агонизировали на койках, а выздоравливавших бросали на этот не слишком долгий период в коридор.

И все же в тех условиях мне удалось интеллигентно склонить к интимной близости невзрачную, но слишком одинокую медсестру. В ее глазах, да и в собственных тоже, я стал хоть что-то значить, поскольку инвалидное состояние с банкой на бедре не помешало мне проверить глубокой ночью готовность поврежденной простаты к дальнейшему функционированию в двух половых актах с некоторой между ними духовностью.

В тот момент я и увидел по «ящику» якобы заснятый на пленку каким-то папараццным пронырой дробышевский концепт… там голос диктора полностью перекорежил всю историю того угона звездной тачки… затем – короткий дебош… удар моей ноги в промежность мента… кусанье пальца у мента второго… успешный от них побег в ресторан, где лезу в декольте крутогрудой барабанщицы… по мозгам бьет текст: такого-то числа… политический хулиган и провокатор… звучит мои имя и фамилия… арестован на полу женской уборной ресторана «Шуба»… доставлен в отделение милиции… но что это?.. где зафиксированы следы побоев, нанесенных офицерами ГАИ, активными членами местного демократического блока «АНТОНОВСКОЕ ЯБЛОКО», горячо поддерживающими их лидера, которого всего на девять процентов опережает действующий губернатор Щупов?.. после извращенного повторения противозаконных действий американской полициии против К. Глухарева, справедливо выкрикивавшего приветственные лозунги в предвыборный адрес Щупова… от чего последовал разрыв сфинктора первой степени… состояние опьянения ПОСТРАДАВШЕГО не дает права сторонникам «АНТОНОВКИ» калечить идейного противника и, возможно, навсегда выводить из строя его предстательную железу… поставим под контроль работу и противоправную деятельность отдельных офицеров ГАИ…

Ну, насчет простаты пессимизм их диагноза я в ту ночь еще разок успешно опроверг с невзрачной, но полюбившейся мне медсестрой и даже перестал обдумывать причину перекореженности концепта, на который подписался. Плевать, думаю, в кого мне перевоплощаться: в противника Щупова или же в горячего его, как в настоящий момент, сторонника – главное, отстегнутые в банк бабки за съемку, на которые и начну новую жизнь с женщиной, можно сказать, профессионально меня выхаживающей после ужасной травмы.

4

А по утрянке я был дернут в партбюро больнички, где под портретом Щупова уже красовался со своею свирепою рожей сам прокурор города.

Начал он на «вы»: признание, мол, облегчит вашу, Глухарев, участь, – а кончил тем, что на «ты» обвинил меня в подозрении на убийство гражданина Дробышева путем его выброса из квартиры на газон, с дальнейшим хищением радио-видеоаппаратуры. У меня даже башка закружилась и поднялось давление: вот какой вышел кандибобер с совершенно противоположным концептом, вот куда, гады, повернули… как же теперь быть, когда они меня загоняют в пятый угол и, как стрелочнику, пришивают не просто процесс по делу, а какую-то подлую кафку… ничего не понимаю, ничего… все наоборот, будь проклята политология, и лучше уж я подохну в КПЗ, чем мозги, трещащие по всем извилинам, заставлю перебирать различные версии и варианты.