Жак Стефен Алексис - Деревья-музыканты Страница 11

Молодые интеллигенты города решили бойкотировать выборы. Разочарованная в жизни, без веры в будущее, эта молодежь заодно объявила бойкот собственному здравому смыслу и человеческой совести. Она пила, пила ужасающе. Над кострами дымились козьи туши, и пьяницы рвали куски прямо с вертела. Под одобрительные крики и дикий хохот слушателей какой-то молодой поэт, пьяный вдрызг, с распахнутым воротом рубахи, обнажавшим впалую грудь, читал стихотворный экспромт, в котором обливал грязью обоих кандидатов, обыгрывая в лихих каламбурах их имена.

В центре города толпились группы оборванцев; они собирались вокруг барабанов, бамбуковых труб и рекламных щитов кандидатов, толклись на перекрестках, дрались или обходили драку стороной — в зависимости от степени своего опьянения. К полудню избирательный котел клокотал вовсю. Прошел слух, что группе самых дерзких приверженцев Эмманюэля Аксидантеля удалось проникнуть в штаб-квартиру Невера Дезуазо и выкрасть пачку избирательных бюллетеней — не много не мало тысячу штук. Слух подтвердился, только количество украденных бюллетеней оказалось гораздо скромнее. Дезуазо отдал приказ все начисто опровергать. Сторонники Эмманюэля Аксидантеля ответили удвоением первоначально названной цифры.

В укромном уголке, позади лавки, Леони оттирала специальной микстурой собственного приготовления большие пальцы на руках избирателей, успевших проголосовать. Каждый избиратель, выполнивший свой долг, отмечался чернильным пятном на большом пальце; чернила считались несмываемыми. Снабженные новыми бюллетенями, стада избирателей-оборотней тут же снова посылались к урнам. Не сидеть же им весь день в лавке и пить да жрать на даровщинку! Сколько раз проголосуешь, столько раз получишь выпивку. Таков закон, и с Леони не очень-то поплутуешь.

Диожен сидел, полузакрыв глаза; казалось, его бесконечно удручали все эти гнусности. Он тихонько бормотал покаянные псалмы и молитвы, потом, не выдержав, встал:

— Мама, мне пора... Я должен остановиться в церковном доме и не могу явиться туда прямо на ночлег... Я еще приду...

— Знаю, знаю, почему ты уходишь!.. Боже милосердный! За какие грехи послал ты мне таких сыновей!.. Во всяком случае, я бы дорого дала за то, чтобы поглядеть, какую рожу скорчит сегодня отец Кервор, когда увидит тебя!.. Надеюсь, вы хоть спите-то с ним не в одной постели? — прыснула Леони.

— Мама! Как можно так шутить...

— А что, это для него так уж зазорно! Разве вы оба не являетесь достойными слугами господними?.. Нет, если уж говорить серьезно, отец Кервор скорее умрет, чем ляжет в одну постель с негром... С негритянкой — дело другое... Как бы то ни было, но мне нужно, чтобы ты сегодня вернулся. Пусть люди увидят, что бог на нашей стороне. Глядя на сутану, даже идиот призадумается...

Невер Дезуазо явился сразу же после отъезда Диожена. Желтые кожаные сапоги, тонкий хлыст, клетчатая рубаха навыпуск, серые кавалерийские штаны, белая каска, череп голый, как головка голландского сыра... Безобразен, точно дьявол, что извивается в церкви под пятой Михаила-архангела. Дезуазо ликовал. Он не мог удержаться от потока излияний, настойчиво осведомлялся у Эдгара о намерениях главы государства относительно его персоны, хорохорился, пыжился. И говорил, говорил...

— Что бы вы сказали о небольшой верховой прогулке, дорогой Эдгар? Я привел для вас рыжую лошадку — ведь она вам понравилась... Совершим маленькую прогулочку по городу, а?.. Это будет великолепно: завтрашний депутат гарцует на коне в обществе адъютанта президента! Во Фрейсино танцуют в мою честь, этим нельзя пренебрегать... А потом мы отправимся в Моро, посмотрим на бой петухов. Там наверняка будет Аксидантель со своим доминиканским цыпленком, но я-то знаю, что мой кагосский петушок задаст его индюшонку перцу... Словом, повеселимся. Или вам это не улыбается?

Прогулка состоялась — к великому огорчению Эмманюэля Аксидантеля, который тоже кричал на всех перекрестках, что он правительственный кандидат... Немало хлопот доставили ему его собственные избирательные агенты: чтобы вытянуть у него побольше денег, каждый из них стал обвинять другого в сговоре с партией противника. Аксидантель решил повидать командующего военным округом и попытаться разузнать у него, как смотрит правительство на его кандидатуру. А пока что — копить силы и втихомолку готовить что-нибудь такое, что может произвести переворот в общественном мнении. Что касается мэтра Дезуазо, он совершил парадный выезд с лейтенантом Эдгаром Осменом под приветственные клики пьяных приверженцев. Победа была уже у его ног, оставалось лишь нагнуться и поднять ее.

Избирательная возня не смолкала до глубокой ночи. Гул, треск, грохот... Под эти дикие звуки государственные мужи готовились спасать республику...

Гонаибо смотрел на своего гостя спокойным и пытливым взором. В его глазах светилось простодушное любопытство.

Опухоль на ноге незнакомца спала, и рана представляла собой зигзагообразную полоску с чуть приоткрытыми краями, на которых темнели капли запекшейся крови. Раненый довольно легко двигал стопой; можно было сказать почти уверенно, что перелома нет. Отвар из целебных трав совершил чудо — рана была чистой, быстро заживала. Гонаибо улыбался с затаенной радостью. Это была улыбка одинокого человека, улыбка сердечная и искренняя, возникающая так же естественно, как идет дождь или восходит луна. О да! Он и вправду был юным богом лугов, могущественным и всесильным! Каждый прутик орешника, каждая травинка, каждый корешок, каждая луковица струили свои соки для него! Прозрачная роса, слюна молодого каймана, сок мансенильи — все служило ему на пользу, все годилось для его снадобий и бальзамов!

Он изучал сетку тончайших узоров, вытканных на лице раненого. Каждый человек одет в кольчугу, в живую ткань, она плотно облегает его с ног до головы — не так ли?.. Вот уже много лет Гонаибо не видел, как спит, дышит, моргает человеческое существо, как у него сокращаются мышцы, шевелится прядь волос... И в какие бы глубины памяти он ни погружался, перед ним возникал только один образ: покойная мать. Он знал о ней все, знал ее руки, ощущал ее губы на своем лбу, отчетливо видел каждое пятнышко на коже, чувствовал малейший оттенок настроения. Поистине нерасторжимая любовь — взаимная привязанность матери и ребенка...

Гонаибо уменьшался в размерах, он прокрадывался в человека сквозь любую щелку, сквозь глаза, рот, ноздри. Он мысленно располагался внутри незнакомца, дремавшего на ложе из свежей травы. Да, да, стоило Гонаибо захотеть — и он мог перевоплотиться в своего пациента. Ноги гостя становились его, Гонаибо, ногами, он надевал на себя его грудную клетку, натягивал его руки на свои — становился этим человеком. Ему казалось, что он ощущает все его внутренние токи, как свои собственные. Он испытывал все, что испытывал лежащий перед ним человек, все его физические ощущения — тяжесть ноги, закинутой на другую ногу, давление влажной горячей ладони, упавшей на грудь, дремоту неподвижного тела, теплоту пульсирующей крови. Он до краев наполнялся тяжелым сном, глубоким и скорбным, в котором цепенел раненый. Он чувствовал, как по нервным пучкам бежит электрический заряд, — от мозга, через позвоночник, к горящей от боли лодыжке. О, это проникновение, понимание, пульсация!.. Эти мелькающие, как головастики, мысли, что мечутся во все стороны, трепеща от нетерпения... Нет, человек, лежащий перед ним, не мог быть ни злым, ни жестоким, ни честолюбивым, ни желчным, ни порочным, в нем не могло быть ни одной черты, враждебной Гонаибо. Быть может, его и во сне преследовало прошлое, полное тоски, разочарования, горечи, — и все же он спал, как уставший ребенок. Есть ли вообще на свете люди злые до конца, до самых глубин своего существа?..

Гонаибо улыбнулся самому себе, обвел глазами хижину, поднял глаза к потолку. Он встал, выдернул из опорного бруса глинобитной стены торчавшую колючку, пошарил за кувшином с водой, распространяющей приятный запах свежести, которой дышат в летние месяцы маленькие речушки, — и схватил пучок стеблей.

Присев на корточки возле больного, он бесконечно мягким и нежным движением проколол колючкой одну из капель крови, запекшейся на краях раны. Потом быстро и ловко провернул между пальцами свою деревянную иглу. Капелька целиком перешла на острие иглы. Так он снял с лодыжки одну задругой все капельки крови и, поднеся к ране один из стеблей, переломил его. Слеза молочно-белого сока упала на рану и застыла. Скоро по всей ране вытянулась цепочка белых капель, и красная полоса скрылась под пленкой естественного коллодиума.

Гонаибо встретился взглядом со своим пациентом, который только что проснулся и следил за манипуляциями мальчика.

— Ты не мог бы найти здесь врача?

Гонаибо не ответил.

— Врача... — повторил человек.