Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника Страница 110

Толпа вокруг барской усадьбы с каждым часом вырастала. Не одна Никудышевка, а множество окрестных деревень выслали сюда своих представителей. И барская свадьба, и чертова машина сгоняли любопытных со всех сторон.

Давно отвыкшему от деревни столичному жителю Адаму Брониславовичу приходило на ум, что это чернокожие дикари осаждают укрепленный лагерь европейцев. Это его и смешило, и смутно беспокоило. Особой воинственности эти дикари пока не проявляли, но кто мог поручиться за дикаря, за это «быдло»? Он был прав, когда предлагал отпраздновать бракосочетание в Симбирске в небольшой избранной компании, а не в этой кунсткамере или, как выражается бабушка, зверинце.

Но кто себя чувствовал особенно неприятно, так это Павел Николаевич. Как гостеприимный хозяин, он должен был спрятать в карман все свои политические взгляды, симпатии и антипатии, с улыбочкой выслушивать всякую галиматью, которую пороли «бегемоты» обоего пола, и всегда держаться на какой-то пограничной линии компромисса, чтобы как в глазах друзей, так и во мнении врагов не уронить своего либерального достоинства, не загрязнить чистоты своих риз, но в то же время быть со всеми одинаково любезным.

Три стражника гарцевали на конях около ворот и ограды и покрикивали:

— Слезь с ограды! Здесь не балаган, где фокусы показывают!

Балаган не балаган, а все-таки за оградой столько всяких чудес происходит, столько занятного, странного и непонятного творится, что эти окрики не производят должного впечатления и его приходится время от времени усиливать ударом нагайки вдоль спины озорников и хулиганов.

В толпе осаждающих всего довольно: и восхищения, и насмешки, и зависти, и осуждений, и злобного издевательства.

— Ты у меня поговори! За такие слова и арестовать можно!

Не боятся: гогочут и дразнят стражников замечаниями и восклицаниями, облекаемыми в красочную форму цветистого языка и приправленными скверной руганью по адресу и бар, и стражников…

Два совершенно различных мира, ни в чем не похожих друг на друга. Мир большой, мужицкий, смотрит на мир малый, господский, как мы смотрим в зоологическом саду на обезьян в больших железных клетках, где они кувыркаются, ищут блох, нянчат детей, играют… С таким же удивлением и острым любопытством смотрела толпа мужиков, баб, девок, парней и ребятишек через железную решетку ограды на барский дом и двор…

Как будто бы и на людей похожи, эти господа самые, а не люди!

«Военное положение» беспокоило только Павла Николаевича, Адама Брониславовича и представителей «третьего элемента». Для всех прочих участие полиции лишь украшало торжественность события и вливало полное успокоение в душу. Для большинства полицейский кулак все еще казался несокрушимым средством всякого спокойствия и гражданской безопасности. Психологией толпы не занимались ни помещики, ни стражники, ни урядники.

Раз при казенном обмундировании выдается нагайка, значит, полагается ей действовать…

И действовали…

Действовали, когда Ваня повез невесту с шаферами и подругами на чертовой машине в замураевскую церковь. Толпа навалилась к воротам, и нельзя было ни пройти, ни проехать. Никакие уговоры и угрозы словесные не действовали. Что же прикажете делать?

День был праздничный, и потому барская свадьба превратилась в народное гульбище, в бесплатное зрелище. И Никудышевка, и Замураевка, и весь путь между ними кишел толпами народа…

По всем дорогам в Замураевку звенели колокольчики. Это съезжалась окрестная культурная интеллигенция: помещики с семьями, служилое сословие. Званные и незванные на свадьбу. Посмотреть на такое исключительное событие всем любопытно. Немудрено, что простой люд толпами двигался к церкви…

Так как в церковь пропускали только «чистую публику», а отбор ее делался стражниками, то, конечно, подлинный народ в церковь не попал и толпа роптала. Здесь происходило то же самое, что и в Никудышевке около ограды барского дома. Отгоняемые полицией от церковной ограды мужики, бабы и девки с парнями пребывали в буйно-веселом оппозиционном настроении к господам и их охранителям и вели себя неприлично и дерзко. Автомобиль с невестой, шаферами и девицами был встречен свистом и гиканьем, остротами и шуточками, от которых краска стыда вспыхивала на щечках девушек и бессильная злоба — в сердцах кавалеров.

Из храма неслась торжественная песнь в честь невесты: «Гряди, гряди, голубица моя!»[497], а Наташа поднималась на паперть храма с низко опущенной головой и со слезами в испуганных глазах…

Зато в церкви было тихо, красиво, торжественно и благоговейно. Венчали Наташу благочинный алатырского собора, знакомый нам отец Варсонофий с похожим на льва басистым диаконом, пел прекрасный хор. Вечернее солнце врывалось в высокое боковое окно храма и огненным мечом как бы охраняло венцы на головах жениха с невестой. Голубой дым кадильный возносился к небесам и таял в прекрасных звуках хорового песнопения.

Все неприятное и оскорбительное сразу куда-то провалилось и исчезло. Слезинки еще не высохли на ресницах невесты, но радостное личико в флердоранже[498] было спокойно и прекрасно как никогда.

Но когда венчание кончилось и Ваня усаживал молодых в свою «чертову машину», пришлось снова пережить весьма неприятные минуты, а стражникам снова пришлось поработать нагайками.

Молодые вернулись домой первыми. С ними и маленький Женя с благословенной иконой. Ни бабушка, ни родители Наташи в церкви не были: бабушка не могла покинуть своего командного поста, а родителям по церковному обряду присутствовать там не полагалось[499]. По намеченному заранее церемониалу бабушка спрятала молодых на антресолях, арестовала их до поры до времени. Бабушка нас с вами туда не пустит, а потому мы пока осмотрим брачные чертоги!

Огромный зал и отделенная от него колоннадой гостиная уставлены двумя рядами столов, сверкающих белоснежными скатертями, хрусталем и фарфором в полном вооружении для предстоящего чревоугодия. На стене транспарант из цветов с инициалами молодых. В соседней с залом комнате прячется оркестр музыкантов, выписанный из алатырского клуба. Есть дамская «секретная комната». На садовой веранде — чай и кофе. Веранда, терраса и парк украшены разноцветными китайскими фонариками для иллюминации. На Алёнкином пруду приготовлен фейерверк и бенгальские огни… Есть еще и специальный мужской буфет, под который Ваня обратил кабинет Павла Николаевича… Тут Ваня одержал победу над бабушкой. Она терпеть не могла пьяных и всячески стесняла Ваню в его планах по части алкогольной широты. Долго она не разрешала этого специального буфета, который Ваня называл «мертвецкой». Ваня все-таки убедил бабушку не препятствовать:

— Я, бабушка, гарантирую, что пьяный уровень не поднимется выше 40 градусов.

— Да как же ты это сделаешь?

— А я, бабушка, устрою в бильярдной особый приемный покой «зеленого змия»… У кого из гостей температура поднялась выше 40 градусов, — карета скорой помощи: под ручки и пожалуйте в бильярдную впредь до падения температуры до надлежащего градуса!

— Боюсь, что тебя самого туда прежде всех и придется отправить!

Но вот у ворот барской ограды шум толпы, колокольчики, гарцующие стражники. Вереницами подъезжают гости на брачный пир…

Отчий дом — как растревоженный улей — наполняется веселым оживленным говором, смехом радости, приветствиями, восклицаниями, говорком, напоминающим голубиное воркование. Где-то застенчиво позванивают скрипочки. Суетятся выписанные из алатырского клуба лакеи в перчатках. Звенят детские голоски птичками…

В общем, пестро и не стильно. Не дворянская ассамблея былых лет, а действительно зверинец. Есть фраки, но есть и весьма поношенные пиджачки. Есть платья самого новейшего фасона, но есть и прошлого столетия. Есть дворянский мундир, но есть и поддевка с высокими сапогами. Немало лохматых и очкастых интеллигентов с застывшим на лице «политическим направлением», но не меньше и таких физиономий, которые напоминают Собакевичей и Маниловых, переряженных в современные костюмы.

Все спуталось в один клубок и скорее напоминало уездный бал после земского собрания, чем дворянский праздник, праздник «опоры царского трона».

Только бабушка да предводитель дворянства генерал Замураев имели какое-то тайное сходство с иронически посматривавшими на гостей портретами предков. Бабушка с напудренной головой, в старинной прическе, с величественными жестами и милостивой улыбкой. Генерал Замураев в дворянском мундире, бравый, решительный, орлом посматривающий на окружающих, крутящий жесткий подкрашенный ус с зеленоватым отблеском, громче всех говорящий и смеющийся раскатисто.

Около генерала группируется вся прочая «опора трона» в смешении с сельскими властями: тут исправник, становой, отец Варсонофий.