Уильям Коллинз - Две судьбы Страница 12

— Где она?

Доктор поднес мне опять ложечку жизненного эликсира и важно повторил свои первые слова, обращенные ко мне:

— Откройте рот, сэр, и проглотите вот это.

Я настаивал на своем и повторил вопрос:

— Где она?

Доктор настаивал на своем предписании:

— Глотните вот это.

Где мне было протестовать при моей слабости — я повиновался. Врач кивнул головой моей матери значительно и сказал:

— Теперь он поправится.

Матушка сжалилась надо мною, она успокоила меня следующими простыми словами:

— Дама совсем пришла в себя, Джордж, благодаря доктору.

Я посмотрел на моего собрата по профессии с новым любопытством. Он оказывался законным источником сведений, и я умирал от нетерпения, чтобы мне влили их в душу.

— Как вы оживили ее? — спросил я. — Где она теперь? Доктор поднял руку в предостережение.

— Мы поправимся, сэр, если будем действовать методично, — начал он тоном чрезвычайно уверенным. — Поймите, что открывать рот вы можете только, чтобы глотнуть этого, но никак не говорить. Я расскажу вам в надлежащее время, и добрая ваша матушка расскажет вам все, что вам требуется знать. Я был первым на месте события, если можно так выразиться, и потому в порядке вещей, чтобы я говорил первый. Позвольте приготовить еще немного жизненного эликсира — и тогда, как говорит поэт, я приступлю к рассказу моему, простому и без прикрас.

Так говорил он, произнося с сильным шотландским акцентом на самым правильном английском языке, какой мне доводилось слышать. Это был высокий, широкий в плечах, с волевым лицом человек, очевидно, спорить с ним было напрасно. Я обратился к дорогому лицу матери для ободрения и предоставил доктору поступать по-своему.

— Мое имя Мек-Глю, — продолжал тот. — Я имел честь засвидетельствовать вам почтение в вашем доме, когда вы поселились в здешних краях. Вы еще не припоминаете меня. Это естественно при ненормальном состоянии ваших мыслей от большой потери крови, как вы (будучи медиком) понимаете сами.

Тут терпение изменило мне.

— Бросьте говорить обо мне, — перебил я. — Говорите про даму.

— Вы раскрыли рот, сэр? — строго заметил Мек-Глю. — Вам известно наказание — глотните вот этого. Я вам сказал, что мы должны действовать методично, — продолжал он после того, как подверг меня наложенному штрафу. — Все будет на своем месте, мистер Джермень, все на своем месте. Я говорил о вашем физическом состоянии. Итак, сэр, в каком физическом состоянии застал я вас? На ваше счастье, я возвращался вчера домой нижней дорогой (она идет по берегу реки), приближаясь к этому трактиру (называют его здесь гостиницей, а между тем это просто трактир), я услышал визг трактирщицы за полмили. Добрая женщина, извольте видеть, в обыкновенной обстановке, но жалкое существо, когда случится что-нибудь особенное. Будьте покойны, я расскажу обо всем в свое время. Хорошо, я заворачиваю посмотреть, не относится ли визг к чему-нибудь, где нужна медицинская помощь, и что же? — Я нахожу вас и незнакомую даму в положении, про которое справедливо можно отозваться, что оно требовало исправления по части приличия. Тс! Тс! Я говорю в шутку — вы были оба в обмороке. Выслушав сообщение хозяйки и, по мере сил и разумения, отделив историю от истерики во время рассказа женщины, я должен был сделать выбор из двух законов. Закон вежливости, извольте видеть, указывал мне на даму, как за первого пациента, которому я должен был оказывать медицинскую помощь, а между тем закон человеколюбия (ввиду того, что вы истекали кровью) указывал мне на вас еще повелительнее. Я уже не молодой человек — даме пришлось подождать. Честное слово! Нелегко было справиться с вами, мистер Джермень, и благополучно перенести вас сюда наверх, чтоб вы не оставались на виду у всех. С вашей старой раной шутить нельзя, сэр. Советую вам остеречься, чтобы она не открылась вновь. Когда вы теперь пойдете вечером гулять и увидите даму в реке — вы хорошо сделаете, ради собственного здоровья, если оставите ее там. Что я вижу? Вы раскрываете рот! Разве опять хотите глотнуть эликсира?

— Он хочет услышать про даму, — вступилась матушка, перетолковывая мое желание.

— Про даму! — повторил Мек-Глю с видом человека, который не находит большой привлекательности в предлагаемом предмете. — Нечего много и говорить-то про нее, насколько мне известно. Красивая женщина, бесспорно.

Если бы можно было снять мягкие ткани с костей, славный оказался бы под ними скелет. Заметьте! Не может быть хорошо сложенной женщины без красивой костной основы. Я не имею высокого мнения об этой даме, в нравственном отношении, разумеется. Если позволите мне выразиться таким образом в вашем присутствии, сударыня, за ее трагической выходкой на мосту скрывается мужчина. Однако, не будучи этим мужчиной сам, я не имею ничего общего с ней. Мое дело состояло только в том, чтобы снова запустить в ход жизненный механизм. Одному Богу известно, каких хлопот она мне наделала. С ней мне было еще труднее справиться, чем с вами, сэр. Во всю мою практику я не встречал двух человек, упорнее противившихся возвращению в этот мир к его треволнениям, чем вы двое. А когда я добился наконец успеха, когда сам был готов лишиться чувств от усталости сил и душевного напряжения, угадайте — я позволяю вам говорить на этот раз — угадайте ее первые слова после того, как она пришла в чувство?

Я был в таком возбужденном состоянии, что не мог никак догадаться.

— Отказываюсь! — вскричал я в нетерпении.

— И прекрасно делаете, — заметил Мек-Глю. — Первые ее слова, сударь, обращенные к тому человеку, который вырвал ее, так сказать, из самых челюстей смерти, были:

" — Как вы смели вмешаться в мои дела? Зачем вы не оставили меня умереть? " — Точь-в-точь ее речь.., я присягну на библии. Раздосадованный, я ответил ей (как говорится) той же монетой.

— Река под рукой, сударыня, — сказал я. — Повторите сделанное. Я, по крайней мере, пальцем не пошевельну, чтобы спасти вас, даю вам слово". Она быстро подняла глаза.

— Вы тот человек, который вытащил меня из реки? — спросила она.

— Сохрани Бог! — говорю. — Я только доктор, который был так глуп, что вмешался в ваши дела после. Она повернулась к хозяйке.

— Кто вытащил меня из реки? — спросила она. Хозяйка назвала вас.

— Джермень? — повторила она про себя:

— никого не знаю по имени Джермень, хотела бы я знать, тот ли это человек, который говорил со мною на мосту.

— Тот самый, — ответила хозяйка, — мистер Джермень сказал, что встретил вас на мосту. Услышав это, она задумалась на минуту, затем она спросила, может ли видеть мистера Джерменя.

— Кто бы он ни был, — говорит, — он рисковал жизнью, чтобы спасти меня, я должна поблагодарить его за это.

— Вы не можете благодарить его сегодня, — говорю, — я перенес его наверх, где он теперь находится между жизнью и смертью, я послал за его матерью, подождите до утра. — Она повернулась ко мне не то с испугом, не то с досадой на лице.

— Не могу я ждать, — говорит, — вы все знаете, что наделали вместе с ним, возвратив меня к жизни! Я должна уехать отсюда, завтра же я должна быть за пределами Пертшира. Когда проезжает здесь первый дилижанс, направляющийся к югу? Не имея никакого представления о первом дилижансе, идущем к югу, я посоветовал ей обратиться к людям в трактире. Мое дело (покончив теперь с дамой) было наверху, в этой комнате, следить за тем, как вы приходите в чувство. Относительно вас все шло так, как я только мог желать, и ваша добрая матушка находилась тут. Я поехал домой на случай, что буду нужен кому-нибудь из обычных пациентов. Когда я вернулся сегодня утром, сумасбродная трактирщица уже была наготове с новой историей.

— Уехала! — вскричала она.

— Кто уехал? — спрашиваю.

— Дама, — говорит, — уехала поутру с первым дилижансом!

— Вы хотите сказать, что она оставила этот дом? — воскликнул я.

— Именно то! — сказал доктор с большим удовлетворением, чем когда-либо. — Спросите вашу матушку и она удостоверит вас в том как нельзя вернее. У меня другие больные, которых надо навестить… Спешу объехать их. Дамы вы больше не увидите, и тем лучше, по моему мнению. Через два часа я вернусь и, если я не найду вас хуже, подумаю о том, чтобы перевести вас из этого чужого места в знакомую удобную кровать дома. Не давайте ему говорить, сударыня, не давайте ему говорить!

С этими словами на прощание оставил нас доктор.

— Неужели это в самом деле правда? — спросил я матушку. — Неужели она уехала отсюда, не дождавшись, чтобы увидеться со мной?

— Никто не мог удержать ее, Джордж, — ответила матушка.

— Она уехала сегодня утром в дилижансе, который идет в Эдинбург.

Я был горько разочарован. Да, «горько» настоящее слово, хотя речь шла о женщине для меня посторонней.

— Вы сами видели ее? — спросил я.

— Мимоходом видела несколько минут, друг мой, когда шла к тебе наверх.

— Что она сказала?