Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника Страница 129

На первом многолюдном «пироге» Павел Николаевич разбередил все революционные души. Он произнес речь, долженствующую создать более или менее согласное политическое умонастроение, без всякой программы.

Конечно, сперва пироги с мясом, с рыбой, с капустой — на все вкусы! — с обильным возлиянием общему богу, Бахусу.

Как хороший дипломат, Павел Николаевич начал свою речь в шутливом тоне. Он отлично знал натуру «партийного интеллигента»-сразу вставать на дыбы, по-медвежьи, если выступит со словом человек не его партии. Так вот, чтобы души разношерстной публики не встали сразу на дыбы, он и начал шутливо и весело:

— Дорогие гости! Все мы, и, кажется, не без удовольствия, кушали буржуазные пироги. Что бы там ни говорили враги буржуазии, а все-таки и она имеет свои заслуги перед человечеством, к которому мы имеем честь относить самих себя! Ни у кого из присутствующих как мужчин, так и милых женщин во имя антибуржуазных взглядов не оказалось решимости отклонить предложенные пироги, не отведавши! Все не только с удовольствием смотрели на эти пироги, но и не без удовольствия их скушали… А вы, уважаемый Иосиф Давидович Клячко, такой ярый ненавистник буржуазии, даже и сейчас еще не можете остановиться и продолжаете, не слушая оратора, кушать!..

Ну вот и сделано дело: общий веселый хохот, восторг от остроумия Павла Николаевича, аплодисменты и смешная растерянность Иосифа Давидовича, удвоившая общую веселость.

— Господа! Я продолжаю… Итак, о пирогах. Старый мир уйдет, а буржуазные пироги останутся. И, стало быть, эта ниточка между старым и новым миром останется… Надеюсь, что милые женщины, хотя бы и с социалистическим образом мыслей, сохранят эту ниточку между прошлым, настоящим и будущим!

И снова общий хохот, и восторг, и клятвы со стороны весело настроившихся ссыльных женщин.

— Продолжайте! Продолжайте!

— Так вот, господа, хотя бы этой тоненькой ниточкой мы все сейчас связаны.

И тут, когда получилось крещендо веселого настроения, Павел Николаевич и огорошил своих гостей:

— Господа! И не на одной этой ниточке мы все одинаково болтаемся. Есть и еще одна тоненькая ниточка… Уже гнилая ниточка! Однако она всех нас тоже связывает. Разница в этих ниточках в том, что никто из нас, здесь присутствующих, не пожалеет, если вторая ниточка оборвется, и никто не пожелает из женщин дать клятву протянуть эту ниточку в будущее…

Загадочно и любопытно: что же это за ниточка такая? Павел Николаевич сделал паузу, все насторожились:

— Эта ниточка, господа, называется русским самодержавием!

Громкий взрыв аплодисментов, на минуту оборвавший оратора. Ну а теперь можно шутливый тон сменить на серьезный:

— Господа!

За столом радостная суматоха. Вскакивают, протягивают к оратору бокалы с вином, все желают с ним чокнуться. Некоторые из хорошеньких женщин высказывают желание поцеловать оратора. Леночка, восхищенная успехом Малявочки, кричит:

— Можете! Можете! Разрешаю!

Павел Николаевич получает поцелуи, количество которых растет. Мужчины жмут ему руку и кричат:

— Господа, садитесь! Слушайте!

Но тут Леночка заявляет право на поцелуй, с кем она хочет, и подходит к красивому армянину Ашкинази, который всегда пожирает ее своими огненными глазами. А Павел Николаевич заявляет:

— Разрешаю! Полное равноправие!

Но вот сумбур кончился, все расселись по своим местам. Оратор продолжает:

— Господа! Когда-то давным-давно искренние патриоты, славянофилы, идеалисты и мечтатели, всеми силами стремились отгородиться от «гнилой Европы». Вот что писал К. Аксаков[550]: «Русское государство основано не завоеванием, а добровольным призванием власти. В основании западного государства — насилие, рабство и вражда, в основании русского-добровольность, свобода и мир. Запад принимает бунт за свободу, хвалится ею и видит рабство в России. Россия же хранит у себя призванную власть, хранит ее добровольно, свободно и потому в бунтовщике видит только раба»…

Все ужасы существовавшего тогда крепостного права и кровавые бунты Стеньки Разина и Емельки Пугачева не поставили никаких преград интеллигентской идеологической мечтательности.

Эта мечтательность утвердила триединую неизменную формулу нашего государственного бытия: «Самодержавие, православие и народность»[551].

Но ведь вот беда-то в чем: мечтательный идеализм способен строить только карточные домики, а не государства, а затем и главное — колесо-то истории вертится только вперед, и никакими силами его не остановишь и тем более не заставишь вращаться в противоположную сторону.

Людям дано только либо замедлять в известных пределах это движение, либо, тоже в известных пределах, ускорять его. Великая мудрость, прозорливость и чуткость требуются от машиниста, обслуживающего сложную и мудреную машину этого движения, ибо как замедление, так и ускорение сверх известных границ грозит страшными политическими и экономическими потрясениями всего государства, а иногда и гибелью его…

Не явись в критическую историческую минуту такой гениальный машинист, как Петр Великий, Россию без остатка сожрали бы соседи. Петр Великий ускорил движение русского исторического колеса и превратил Россию-Евразию в современное европейское государство по типу государств «гнилой Европы». Он вздыбил коня над краем страшной бездны…[552]

Не явись в другую критическую минуту император Александр II, уничтоживший крепостное право, и государство могло подвергнуться страшному потрясению и, быть может, погибло бы в его хаосе…

Освободительные реформы этого государя были не чем иным, как приближением к культурно-правовым государствам «гнилого Запада»…

Допускала ли логика исторического момента возвращение к патриархальной Евразии?

Между тем машинисты двух последних царствований, рассудку вопреки и наперекор стихиям[553], не только сверх всякой меры тормозили движение исторического колеса, а втайне как будто бы лелеяли мечту — закрутить колесо в обратную сторону…

При этом мечтательность этих машинистов была далеко не идеалистической и не идеологической, как у корифеев славянофильства, а зиждилась на грубом материализме и сословной жадности с примесью зоологического национализма.

Они вытащили старое знамя идеалистов, славянофилов, на котором было начертано когда-то «самодержавие, православие и народность», и стали им прикрывать, как фиговым листом, свою гражданскую срамоту…

И, конечно, своей гражданской срамотой и алчностью они помогали разрушать и самодержавие, и православие, и народность…

И можем ли мы сожалеть об этом, когда «самодержавие» превратилось в олигархию придворной дворянской камарильи, возглавляемую ее лакеем Плеве? Когда «православие», вдохновляемое Победоносцевым, превращено в чиновничий департамент, обслуживающий министерство внутренних дел? Когда «народность» превращена в зоологический национализм, травящий иноплеменных сограждан? Нет!

Мы — люди разных взглядов и убеждений, но я глубоко уверен, что каждый из нас ненавидит одинаково прогнивший русский самодержавный строй. Эта ниточка непрочная. Спасибо услужливым дуракам самодержавия, что они так старательно помогают нам оборвать эту вторую ниточку!

Снова дружный взрыв криков, женских визгов, снова протянутые руки с бокалами, рукопожатия и поцелуи…

Настоящая революционная истерика!

Да оно и понятно: целый год люди жили в политической лихорадке. Сперва — шумный политический скандал около «Особого совещания», неожиданно перешедшего в шумную антиправительственную демонстрацию; не успели успокоиться, — как воскресший политический террор: убийство министра Сипягина, покушение на харьковского губернатора Оболенского[554], прославившегося жестокой поркой крестьян под собственным наблюдением и награжденного потом диктатором Плеве назначением на место финляндского генерал-губернатора; не успели успокоиться, как новое, только на днях совершенное убийство уфимского губернатора Богдановича[555], отличившегося расстрелом безоружных рабочих в Златоусте…

Конечно, все сердца революционеров пылали благодарностью к оратору, а сердца иноплеменников вспыхивали еще и свирепой ненавистью к самодержавию. Немудрено, что ответная речь армянина со жгучими воловьими глазами, склонного вообще разрешать все гордиевы узлы политики с помощью кинжала, произвела на Леночку потрясающее впечатление: она сжималась от ужаса и непонятного тяготения к армянской мужской свирепости, в чем потом и призналась своему Малявочке…

Таков был характер «буржуазных пирогов» Павла Николаевича.

Случались и свои, архангельские, события: приезжала, например, «бабушка революции», Брешко-Брешковская, в Вологду и Архангельск собирать и пополнять рать своих революционных «внуков» и «внучек» и сманила из Вологды ссыльного Савинкова[556]. Надо было архангельцам устраивать побег этому новообращенному «бабушкой революции» в эсерство юноше, укрывать его и устраивать на пароход.