Кэтрин Мэнсфилд - Медовый месяц: Рассказы Страница 13

— Доброе утро, — сказала она, подражая голосу матери. Но это прозвучало так деланно, что от смущения она стала заикаться, как маленькая девочка:

— О-э-вы пришли… насчет палатки?

— Правильно, мисс! — сказал самый высокий из рабочих, долговязый, веснушчатый парень; он поправил сумку с инструментами, сдвинул на затылок соломенную шляпу и улыбнулся Лоре. — Именно насчет палатки.

Его улыбка была такой непринужденной, такой дружеской, что Лора сразу оправилась от смущения. Какие красивые у него глаза! Маленькие, но чудесного темно-голубого цвета. Она взглянула на других рабочих. Они тоже улыбались. «Не бойся, мы не кусаемся», — казалось, говорили их улыбки. Какие они все хорошие люди! И какое восхитительное утро! Но не надо вспоминать об утре, надо быть деловой. Палатка.

— Как вы думаете, эта лужайка с ландышами не подойдет?

Рукой, в которой не было бутерброда, она указала на лужайку. Они повернулись и поглядели в ту сторону. Маленький толстый парень выпятил нижнюю губу, долговязый нахмурился.

— Мне она не по вкусу, — сказал он. — Не видная какая-то. Понимаете, мисс, — и он по-прежнему непринужденно повернулся к Лоре, — палатка должна стоять так, чтобы она, как говорится, била вам в глаза.

Лора была воспитана в таких правилах, что на минуту усомнилась, достаточно ли вежливо со стороны рабочего говорить ей «била вам в глаза». Но она вполне поняла, что именно он хотел сказать.

— В таком случае, может быть, теннисная площадка? — предложила она. — Но в одном углу надо оставить место для оркестра.

— Значит, будет и оркестр? — спросил третий рабочий. Он был бледен. Когда он измерял взглядом теннисную площадку, в его глазах было какое-то загнанное выражение. О чем он думал?

— Совсем маленький оркестр, — мягко сказала Лора. Может быть, он отнесется к ним снисходительней, если узнает, что оркестр будет маленький? Но тут вмешался долговязый:

— Послушайте, мисс, вот где подходящее местечко: там, под деревьями. Лучшего, по-моему, не найти.

Под деревьями карака. Но ведь тогда их не будет видно. А они хороши со своими широкими, блестящими листьями и гроздьями желтых плодов! Лоре всегда казалось, что такие деревья должны расти на необитаемом острове — горделивые, одинокие, в безмолвном величии поднимающие листья и плоды к солнцу. Правильно ли заслонять их палаткой?

Да, правильно. Рабочие уже подняли шесты и направились к намеченному месту. На дорожке остался лишь долговязый. Он большим и указательным пальцами потер веточку лаванды, потом поднес пальцы к носу и понюхал. Когда Лора увидела этот жест, она совершенно забыла о деревьях карака: ее страшно поразило, что рабочему есть дело до таких вещей, есть дело до запаха лаванды. Многие ли из знакомых ей молодых людей сделали бы такой жест? «Какие славные эти рабочие», — подумала она. Почему ее друзья не рабочие, а какие-то глупые мальчишки, с которыми она танцует и которые приходят по воскресеньям к ним в дом обедать? Ей было бы гораздо приятнее с такими людьми, как эти.

«Во всем виноваты глупые классовые различия», — думала она, пока долговязый рисовал что-то на обороте конверта, что-то, что надо было не то укрепить, не то повесить. Она, во всяком случае, не признает этих различий. Нисколько, ни капельки не признает!.. Вот уже раздалось «тук-тук» деревянных молотков. Кто-то насвистывал, кто-то напевал: «Хорошо ль тебе там, дружище?» Дружище! Сколько дружелюбия в этом слове, сколько… Чтобы показать долговязому, как ей хорошо и просто, чтобы выразить свое презрение к нелепым условностям, Лора откусила большой кусок хлеба и стала следить за тем, как он набрасывает план на бумаге. Она чувствовала себя настоящей рабочей девушкой.

— Лора, Лора, где ты? К телефону, Лора! — раздался голос из дома.

— Иду!

Она помчалась по лужайке, по дорожке, взлетела по ступенькам на веранду, в дом. В холле отец и Лори чистили свои шляпы перед отъездом в контору.

— Слушай, Лора! — быстро заговорил Лори. — Проверь, пожалуйста, в порядке ли мой костюм. Может, его надо выгладить?

— С удовольствием, — сказала она. И почувствовала, что больше не может сдерживаться. Она подбежала к брату и быстро, легко обняла его. — О, Лори, я так люблю пикники! А ты? — прошептала она.

— Я тоже, — сказал Лори счастливым мальчишеским голосом и тоже обнял сестру, а потом легонько оттолкнул.

— Беги, беги к телефону, старушка!

— Да? Да, это я. Китти? Доброе утро, дорогая. Придешь к ланчу? Пожалуйста, дорогая! Конечно, рада. Только угощенье будет очень скромное — всякие корочки, подгоревшее печенье и все в таком роде. Да, утро чудесное! Твое белое? Ну, конечно, да. Минуточку, не отходи от телефона, мама зовет… Что тебе, мама? Не слышу!

Сверху слабо донеся голос миссис Шеридан:

— Скажи ей, чтобы надела ту милую шляпку, которая была на ней в прошлое воскресенье.

— Мама говорит, чтобы ты надела ту милую шляпку, которая была на тебе в прошлое воскресенье. Хорошо! В час дня. Привет!

Лора повесила трубку, вскинула руки, потом, глубоко вдохнув и потянувшись, опустила их. «Уф!» — сказала она и, сказав, быстро села. Она сидела тихо, прислушиваясь. Все двери в доме, казалось, были открыты. Дом был полон мягких, быстрых шагов и звонких голосов. Обитая зеленым сукном дверь, ведущая на кухню, распахнулась и закрылась с глухим стуком. Затем раздался скрип. Это двигали тяжелый рояль на заржавевших колесиках. А воздух! Его ведь обычно не замечаешь — интересно, всегда ли он такой? Слабый ветерок играл в пятнашки с поднятыми шторами на окнах, плясал в саду. А вот два крошечных солнечных зайчика — один на чернильнице, другой на серебряной рамке, в которую вставлена фотография, — они тоже пляшут. Милые зайчики! Особенно тот, который на крышке чернильницы. Он даже теплый. Теплая серебряная звездочка. Вот так бы и поцеловала ее!

Зазвонил звонок, на лестнице зашуршало набивное ситцевое платье Сэди. Мужской голос о чем-то спросил; Сэди небрежно ответила:

— Не знаю. Подождите. Я спрошу у миссис Шеридан.

— В чем дело, Сэди? — спросила Лора, выходя в холл.

— Цветочник, мисс Лора.

Верно, пришел цветочник. Тут же перед дверью стоял широкий мелкий лоток, на котором теснились горшочки с розовыми лилиями. Только этот сорт. Одни канны — большие розовые лилии, распустившиеся, сверкающие, до жути живые цветы на ярко-малиновых стеблях.

— О-о, Сэди! — воскликнула Лора, и ее голос прозвучал как стон. Она нагнулась к цветам, словно хотела согреться в этом пламени; она ощущала лилии в кончиках пальцев, на губах, в груди.

— Тут какая-то ошибка, — чуть слышно сказала она. — Не могли заказать столько цветов. Сэди, пойди спроси маму.

Но миссис Шеридан уже шла к ним.

— Нет, не ошибка, — спокойно возразила она. — Это я заказала. Ну, не красавицы ли? — Она сжала локоть Лоры. — Вчера я проходила мимо цветочного магазина и увидела их в витрине. И вдруг решила хоть раз в жизни купить столько канн, сколько мне хочется. Пикник будет мне превосходным оправданием.

— Но ты, кажется, заявила, что не будешь ни во что вмешиваться, — сказала Лора.

Сэди ушла. Цветочник по-прежнему стоял возле своей тележки. Лора обняла мать за шею и очень нежно укусила ее за ухо.

— Милая моя девочка, неужели ты хотела бы, чтобы у твоей мамы была логика? Ну перестань. Сюда идет цветочник.

Цветочник принес еще целый лоток лилий.

— Поставьте их, пожалуйста, на веранде, по обе стороны от входа, — сказала миссис Шеридан. — Ты согласна, Лора?

— Еще бы, мама!

Мэг, Джоз и Гансу — такому маленькому и добродушному — удалось, наконец, передвинуть рояль в гостиной.

— Если мы пододвинем эту тахту к стене и вынесем из комнаты все, кроме стульев, будет хорошо, правда?

— Вполне.

— Ганс, уберите эти столы в курительную и принесите щетку — на ковре остались следы от рояля, их надо… Одну минуточку, Ганс! Скажите маме и мисс Лоре, чтобы они шли сюда. Сейчас же.

Джоз любила отдавать распоряжения слугам, и те любили подчиняться ей. Она умела создавать в них ощущение, что они принимают участие в какой-то пьесе.

— Хорошо, мисс Джоз.

Джоз повернулась к Мэг.

— Я хочу послушать, как звучит рояль, — на всякий случай, вдруг меня попросят сегодня спеть. Давай попробуем «Жизнь так Ужасна».

Бум! Та-та-та! Ти-та! — Рояль разразился такими страстными звуками, что Джоз изменилась в лице. Она сцепила руки. Печально и загадочно поглядела она на мать и Лору, когда те вошли.

Жизнь так Ужасна,В ней все Тщета!Любовь Проходит,Жизнь так Ужасна,В ней все Тщета!Любовь Проходит,Прощай, Мечта!

Но хотя при слове «мечта» рояль издал особенно душераздирающий аккорд, на лице Джоз вдруг появилась довольная, удивительно неприятная улыбка.