Магда Сабо - Фреска Страница 13

Сам он, Приемыш, в школе поддерживал дисциплину взглядом и топом голоса, он ни разу и пальцем не притронулся к ребятишкам. На перемене он, как правило, брал за руки двух самых отпетых озорников, собирал возле себя драчунов и прогуливался с ними; посмотреть со стороны, залюбуешься, до чего трогательное зрелище: молодой педагог, конечно, энтузиаст своего дела, в окружении детворы. Еще чего не хватало – бить этих сопляков, уж лучше прогуливаться с ними, он всегда ласков с детьми, как молодая мамаша, и не сыскать в его классе ученика, который бы не смотрел на него преданными глазами, а родители готовы за него в огонь и в воду. В конечном счете все зависит от нервной системы, если у тебя хватает упрямства и терпения, значит, сможешь любой класс держать в узде. Одно умиление, наверное, смотреть на меня, веселился про себя Приемыш, ни дать ни взять Иисус Христос среди учеников: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне…» Как все же характерно для Папочки, что, желая обеспечить ему будущее, он определил Приемыша в педагогическое училище. Ну, неважно, до сих пор он продержался, а сейчас ему нет еще и двадцати пяти, лучшие годы жизни впереди. А Папочке самая пора вновь открыть книгу Иова, которую он так часто перечитывал во время семейных неурядиц. Пришел конец его, Приемыша, терпению, он покидает блаженную семейку.

Неплохо бы дознаться, что сталось с Аннушкой. Первую весть о ней в позапрошлом году принесла тетя Францишка, возвратившись из Пешта; она увидела Аннушку в каком-то ресторанчике и с мужчиной; оба ели жареную печенку из одной тарелки. Приемышу до сих пор не ясно, почему Ласло Кун запретил Папе съездить в Пешт, чтобы попытаться разыскать Аннушку. Папа в порыве гнева хотел тотчас же отправиться в столицу, но красный псих всяческими отговорками удержал его. Когда же эта идея вновь осенила Папу, тогда слово Ласло Куна уже было для всех законом, он сказал: «Нет», – и свой запрет не счел нужным обосновывать. Папа к тому времени пуще огня боялся красного психа. Родись Ласло Кун в средневековье, из пего вышел бы завзятый инквизитор. «Я сжег ее, грешную, во спасение души…» Во всяком случае, Аннушку оставили на произвол судьбы. Бог ее знает, на какие средства окончила она Высшую школу изобразительного искусства, если, конечно, окончила вообще. По мнению тети Францишки, Аннушка расплачивалась натурой, но тетя Францишка почти о каждом говорит гадости. Возможно, Янке кое-что известно об Аннушке, только Янка пи при каких условиях не решится рассказать; Анжу, вот он-то наверняка знает, где беглянка и чем она занимается, но кто из домашних снизойдет до разговора с Анжу. И слава богу, что выставили тогда из дому этого прощелыгу. Впрочем, плевать он хотел на Аннушку, какая бы ни выпала ей судьба, по правде сказать, омерзительная была девчонка, царапалась, высмеивала, унижала его, как только могла. Он, бывало, все продумает, разработает до мелочей какую-нибудь свою аферу, а ей стоило только раз глянуть, усмехнуться, н каждому становилось ясно, в чем уязвим его искусно продуманный план; и лишь папино безграничное всепрощение помогало ему выкручиваться. Черт бы ее побрал, эту Аннушку! И что, спрашивается, ей в доме было не по душе, ведь не мужчина же она в конце концов, ну вышла бы замуж за какого-нибудь священника или за кого другого по собственному выбору, почему ей втемяшилось в голову стать именно художницей? Фу ты, что за чертовщина! Неужели он никогда не сможет забыть, что в их доме у одной лишь Аннушки хватало смелости и только ее никак нельзя было околпачить? А ну ее к черту, эту Аннушку, он поминутно возвращается к ней мыслями, а ему сейчас необходимо сосредоточиться на предстоящем собрании.

Конечно, ничего удивительного, что Аннушка нейдет у него из ума. Как-никак, а девять лет – срок немалый. И если в ней сохранилась хоть капля порядочности, она не посмеет заявиться к ним в дом. А как они поведут себя, если она все-таки придет? Несчастная Янка, та, конечно, изведется вся между двух огней. Собственно говоря, он неплохо относится к Янке и, если вдуматься поглубже, именно такой хотел бы видеть свою будущую жену. Нет, не внешне, конечно; внешне Янка серая, как моль, и в двадцать лет она была точно такая же тусклая, бесцветная, с некрасивыми руками и ногами. Но слушаться и повиноваться она умеет, а Ласло Кун наверняка и не требует от нее других достоинств. Хороша та жена, которая молчит да не перечит, которой все хорошо, как ни на есть. Если разобраться, то Ласло Кун может считать, что ему повезло, это счастье, что, по крайней мере, дома его никто не раздражает. Хороший человек Янка, первого числа он, пожалуй, отдаст ей пятьдесят форинтов, которые занимал. В крайнем случае отдаст пятнадцатого. Вот прямо поклянется себе, что отдаст.

Да, только какую же причину ему выставить, почему он должен уйти сразу после похорон? Если Аннушка и в самом деле заявится к ним, ему будет еще труднее вырваться из дому. Лишь сейчас его впервые осенила мысль, а вдруг Аннушка решила вернуться насовсем. Он отогнал эту мысль. Папа ни за что не примет ее обратно под свой кров, а уж Ласло Кун – и подавно. Пожалуй, Приемыш скажет, что его вызывает секретарь парторганизации, а зачем – неизвестно. Это единственный аргумент, заслышав который Папочка сперва лишится дара речи, а затем разразится бурным и неиссякаемым потоком библейских проклятий. Папа без оговорок поверит, будто Саболч Сабо вызывает его именно в день похорон Мамочки. И сам же еще втайне будет ликовать, что коммунисты нанесли им очередное оскорбление. Нет, сегодня Приемыш сбежал бы из дому, даже если бы ему и не нужно было идти на собрание; нет у него ни малейшего желания общаться с Аннушкой, в особенности если ей вздумается спросить, куда он девал ее книги.

Она и раньше, бывало, огрызалась, как волчонок, стоило кому-нибудь притронуться к ее книгам или краскам. Если уж не удастся уйти от расспросов, тогда он скажет, что о книгах ему ничего неизвестно, должно быть, Янка куда-то засунула их. Книги Аннушки находились не в общей библиотеке на встроенных полках, а в специальном, издавна отведенном для этого ящике с отделениями, который Анжу сколотил ей из досок сломанного курятника, и Аннушка на пару с Эвой Цукер собственноручно выкрасила его в зеленый цвет. Дурак он, что ли, чтобы не трогать эти книги – за них-то и удалось урвать самый большой куш. Непостижимо, сколько монет способны отвалить люди за какой-нибудь швейцарский альбом с репродукциями или историю искусств.

Дурища эта Аннушка, помнится, немало ей приходилось биться, чтобы сколотить по грошу на покупку каждой такой книги. Не раз приходилось ему видеть, как вечерами, вместо того чтобы учить уроки, она в кладовке вместе с Анжу стучит молотком, мастерит коробку, шкатулку для носовых платков, бювар для бумаг. Анжу вырезал из дерева, склеивал, Аннушка раскрашивала и покрывала лаком готовые поделки, а еще они, бывало, в четыре руки вязали щетки, этой работе они неспроста отдавали предпочтение: именно на щетках и удавалось кое-что подработать. Папе невдомек, что платье для Аннушки ко дню конфирмации тоже было справлено на деньги, вырученные от продажи щеток, а мягкую щеточку, инкрустированную перламутром, ту самую, которой Янка расчесывает волосы Жужанне, тоже мастерила Аннушка под присмотром Анжу. Конечно, Папа об этом ни сном, ни духом не ведает, иначе он бросил бы чистить ботинки и не отряхивал бы одежду, поскольку все щетки в их доме сделаны Аннушкой и Анжу. Анжу, пока его не вышибли за строптивость, смолоду был рабочим на фабрике щеток, и Аннушка переняла у старого дурня все его премудрости: резать по дереву, делать щетки и сквернословить. Интересно, догадывался ли еще кто-нибудь, кроме него, Приемыша, что Анжу по средам торгует на барахолке их совместными с Аннушкой поделками, отгородись от прочего люда завесой дыма из своей трубки? Помнится, тетя Францишка однажды хотела купить у Аннушки изготовленную стариком на пару с Аннушкой шкатулку для рукоделия, да и поругалась с ним, потому что хулила его работу и пыталась торговаться. Анжу сплюнул в сердцах и турнул ее подальше, жаловалась тетя Францишка, так что за шкатулкой ей пришлось послать его, Приемыша: уж очень красивая была шкатулка и стоила дешево. Папа тогда осуждающе покачал головой и укорил Анжу, что, мол, не угодное это Богу дело обретаться среди торгашей. Приемыша так и подмывало сказать, что Анжу в этом деле мало заинтересован, всю эту затею придумала Аннушка, чтобы покупать себе книги да краски, но все же не решился наябедничать, боялся, что достанется ему от Анжу. Лапищи у него были здоровенные, схватит – не вырвешься.

При расспросах тут же обнаружится, что Янка и понятия не имеет о том, что же сталось с книгами, – Янка ведь. никогда ничего не замечает – и примется ахать и ужасаться, куда это они могли деться. Если же прямо у него спросят, он скажет, что, насколько ему известно, книги забрал с собой Анжу, – пусть-ка пороются у него в хибаре. Лучше бы, конечно, вообще избежать подобных расспросов, потому что изгнание Анжу было обставлено такой шумихой, что все, наверное, помнят: Анжу покинул дом с одной котомкой, в которой вряд ли могли поместиться аннушкины книги, несколько десятков альбомов. Впрочем, неважно. Были книги, и сплыли. Янка хозяйка в доме, значит, она и в ответе за все. Лишь бы Аннушка не вздумала скандалить из-за пропажи. Эта девчонка с детства была помешана на книгах.