Исаак Башевис Зингер - Раскаявшийся Страница 13

С такими мыслями я молился. С ними ложился спать и с ними же просыпался.

11

Я уже было собрался завести себе в Тель-Авиве любовницу, а то и двух, но какая-то сила удерживала меня от этого шага, напоминая о причинах, по которым я здесь оказался, и о том образе жизни, который вел в Америке. Огонь иудаизма или голос с горы Хорев не позволяли мне поддаться искушениям материального мира. Этот голос однажды спросил у меня: «Для того ли ты выбрался из скверны, чтобы снова в нее погрузиться? Если ты, Иосиф Шапиро, — говорил он, — наследник ученых и праведников, готов нарушить Десять заповедей, чего же тогда ожидать от сынов и дочерей многих поколений злодеев и идолопоклонников?» Мужчины, чьих жен я мог бы соблазнить, были жертвами Гитлера. Они потеряли свои семьи в Польше и приехали в Израиль с надеждой начать новую жизнь. Действительно ли я хотел украсть их жен, купить их любовь деньгами и подношениями? Я просто не смог бы жить в мире с собою, если бы совершил такое преступление. Я бы сам превратился в нациста!

Я много слышал о кибуцах и как-то раз решил поехать в один из них, к своему дальнему родственнику. Это был левацкий кибуц. Родственнику я привез разные подарки, так что он был рад видеть меня и повел на экскурсию: мы увидели школу, коровник, сараи, пруд, где разводили карпов. Там даже было красивое здание, называвшееся Домом культуры. Я планировал уехать только на следующее утро, и мой хозяин, живший там уже достаточно долго, уступил мне на ночь свою комнату. Тем вечером в кибуце проходили выборы, и все члены организации должны были собраться вместе после обеда. Увидев, что свет горит только в Доме культуры, я зашел внутрь. Оказалось, что там есть библиотека с израильскими и иностранными газетами. Несмотря на свет, в помещении было пусто, на стенах я увидел портреты Ленина и Сталина. Кто такой Сталин, сколько евреев он уничтожил и с какой враждебностью относился к Государству Израиль, было прекрасно известно, тем не менее его портрет висел на стене. Преданные левым идеям евреи до сих пор не могли расстаться с этим творцом «прогресса», пророком «светлого будущего» и «счастливой жизни». Мне хотелось сорвать со стены картину и разодрать ее в мелкие клочья. Среди газет, лежащих на столе, попадались не только советские, тут были коммунистические издания чуть ли не со всего мира и на всех языках, включая идиш.

Когда я сидел там и просматривал газеты, в помещение вошла девушка, очевидно одна из членов кибуца. На меня она посмотрела с нескрываемым удивлением. Вступать в беседу не хотелось, и я предпочел углубиться в статью, доказывавшую, что единственным спасением мира по-прежнему является коммунизм. Девушка тоже начала листать какой-то социалистический журнал на иврите. Очевидно, она кого-то ждала, потому что время от времени поглядывала на дверь.

Действительно, вскоре в библиотеку вошел молодой парень. У него были курчавые темные волосы и блестящие карие глаза. Решив, что я американец и не понимаю иврита, парочка начала говорить. Сначала они обсуждать меня. Парень спросил, кто я такой, а девушка ответила: «Черт его знает, какой-то американский турист».

После этого они перешли на вопросы более личные, и хотя из-за их сефардского произношения я понимал далеко не все, но общий смысл разговора был вполне ясен. Девушка была замужем, ее муж уехал в Иерусалим, и она не знала, когда точно он вернется: то ли сегодня вечером, то ли завтра утром. Парень просил, чтобы эту ночь она провела с ним, но девушка отказывалась, говоря, что это слишком опасно. Да, и здесь, в этом Доме культуры, в этом кибуце, происходило все то же, что и в других подобных домах, и у евреев, и у гоев. Портрет Сталина на стене и разговор этой парочки раз и навсегда доказали мне, что светские евреи Израиля ничем не отличаются от светских евреев любой другой страны. Они впитали в себя всю ложь и все заблуждения, которые только есть в мире. То, что мы называем культурой, на самом деле ее отсутствие, закон джунглей. Конечно, в других кибуцах уже сняли портреты Сталина или, по крайней мере, перевесили их куда-нибудь подальше, но и там все надежды связывались с банальной социологией, фальшивой психологией, бессмысленной поэзией, учениями Маркса и Фрейда, теориями тех или иных профессоров. Они просто свергали старых кумиров и на их место ставили новых. Возлагали свои надежды на власть, чьи убеждения, образ действия и представления о законе менялись с малейшим дуновением ветра. Сегодня они были лучшими друзьями, а завтра — злейшими врагами. Сегодня хотели убить друг друга, а завтра устраивали вместе банкеты, поднимали тосты и обменивались орденами.

Хотя еврейские политики многому и в дипломатии, и в диалектике научились у гоев, это ничуть не способствовало уменьшению вековой ненависти к евреям. Как бы сильно евреи ни старались подражать гоям, их по-прежнему презирали, и они оставались в полном одиночестве. Им никак не могли простить верности наследию предков и «высокомерного» нежелания окончательно раствориться в среде тех, кто сжигал их священные книги и убивал их детей. В ненависти к евреям Сталин не отличался от Гитлера.

Ту ночь я провел в кибуце. Зайдя в главное здание, я услышал, как пожилой кибуцник порицает слушателей за равнодушие к социалистическим идеалам и уклон в сторону национализма. Он говорил с искренним воодушевлением, он проповедовал, он стучал кулаком по столу. Раввинов он называл реакционными клерикалами, черным вороньем и обвинял их в желании повернуть вспять реку истории. Я хотел спросить у него: «Откуда ты знаешь, в какую сторону течет эта река истории? И с чего ты взял, что воды ее снова не наполнятся кровью и телами убитых?» Но вместо этого пошел спать.

Той ночью я спал плохо. Мне снились евреи, рывшие себе могилы, и нацисты, избивавшие своих жертв и кричавшие: «Быстрее! Глубже!» Я видел, как они вели мужчин и женщин к печам. Видел пьяных немцев, мучающих евреев. Их фантазиям позавидовал бы сам маркиз де Сад, этот «выдающийся писатель», как называют его некоторые современные интеллектуалы. Все они неотъемлемые части культуры, отказавшейся от религии, все: Гитлер и Сталин, Наполеон и Бисмарк, все многочисленные шлюхи, сводники и порнографы, все, кто кидал бомбы, совершал набеги, отправлял целые народы в Сибирь или газовые камеры. Даже Аль Капоне и Джек-потрошитель были частями этой культуры. Нет ни одного негодяя, о котором университетские профессора не написали бы книг, стараясь понять его психологические мотивы и оправдать преступления…

Той ночью я окончательно решил не только порвать с этой культурой, которая порождает и узаконивает зло и фальшь, но и повернуться к ее противоположности. Я должен был стать так же далек от нее, как далеки от нее были наши деды. Я должен был стать таким же, как они: евреем Талмуда, евреем Гемары, Мидраша, Раши, Зогара, «Начала мудрости», «Двух скрижалей Завета». Только такой еврей не причастен ко злу. Малейший компромисс с языческой культурой нашего времени неизбежно затягивает тебя в мир зла, мир убийств, идолопоклонства и разврата.

Должен признаться, что, когда я принял это решение, вера моя не была еще такой уж сильной. У меня оставались сомнения и, можно сказать так, ереси. Вы можете предположить, что бежал я от зла не столько из-за любви к Мордехаю, сколько из-за ненависти к Аману. Меня наполняло глубокое отвращение к тому миру и той цивилизации, частью которых я был. Я бежал, как зверь бежит от лесного пожара, как человек — от своего злейшего врага.

Следующим же утром я сел на первый автобус в Иерусалим.

12

Я бродил по узким улочкам Иерусалима. Это было задолго до Шестидневной войны. Старый город все еще находился в руках арабов, и казалось, что нам никогда его не вернуть. Но Меа-Шеарим был уже нашим, и туда-то я и направлялся. Пока я шел, дьявол вновь принялся искушать меня: «Иосиф Шапиро, куда ты идешь? Эти евреи верят каждому слову Шулхан-Аруха, в то время как твоя голова забита тем, что писали материалисты и критики Библии. Скорее уже ты станешь турком, чем набожным евреем». Но я не обращал на эти слова никакого внимания. На пути мне попался молитвенный дом, где собирались цанзские хасиды.

Прежде чем продолжить, мне следует сказать вам, что за полторы недели, проведенные в Иерусалиме, я успел почувствовать определенный снобизм по отношению к себе и себе подобным. Те, кто родился в Израиле, так называемые сабры, считали нас — евреев диаспоры — чужаками, особенно если мы говорили на иврите с чуждым их уху произношением и не знали всех этих новомодных словечек. Левые презирали правых, хотя сами не составляли единой группы. Члены партии Мапам называли членов партии Мапай реакционерами. И те и другие обвиняли сионистов в буржуазных замашках. Для коммунистов все вокруг были фашистами, которых необходимо уничтожить. Я часто слышал обвинения леваков в адрес Америки и тамошних евреев. Их называли горсткой толстосумов, поклоняющихся золотому тельцу. Когда я напоминал, что именно американские евреи поддерживают все еврейские организации в Израиле и что без их помощи Государства Израиль вообще не существовало бы, мне отвечали, что все это делается для того, чтобы избежать уплаты налогов, а сам Израиль никого не интересует.