Альберто Моравиа - Дом, в котором совершено преступление Страница 14

— Дождь пошел, — сказала она, пуская в ход стеклоочиститель. Ее голос и монотонный скрип планки, неутомимо мотавшейся вверх и вниз по залитому водой стеклу, вернули Луку к действительности.

Он увидел, как навстречу машине одна за другой скачут в неверном свете фонарей зеленые, бешено треплемые ветром массы листвы; потом автомобиль, свернув с платановой аллеи, углубился в лабиринт широких пустынных улиц, вдоль и поперек исхлестанных ливнем, и помчался мимо больших домов, либо совсем новых, с редко разбросанными по фасадам огнями, либо еще только строящихся, втиснутых в клетку лесов. Вот колеса перешли с асфальта на мягкий, разъезженный грунт, весь в ухабах и рытвинах, машина, подпрыгивая и раскачиваясь, проехала мимо красноватого фонаря, посылавшего свои лучи сквозь поблескивающие неподвижные нити дождя, и наконец остановилась там, где кончалось нечто похожее на улицу, немощеную, без тротуаров, едва только намеченную и заваленную строительными материалами. Они вышли, и Лука увидел вырисовывающиеся над головой в дождливом мраке контуры высокого узкого здания, наверно, в пять или шесть этажей. Окна второго этажа были освещены; вокруг же не было ни огонька, и лишь вдали неясно виднелись другие дома, так что создавалось впечатление, будто это здание громоздится среди пустырей в глубине еще не родившейся улицы, почти на самом краю одного из тех оврагов, куда грузовики свозят обычно мусор со строительных площадок. Подъезд здания был ярко освещен, за стеклянными дверьми виден был роскошный вестибюль с мраморным полом, а в глубине его — похожая на алтарь в современном стиле позолоченная клетка лифта, к которой вели четыре ступени, покрытые голубой ковровой дорожкой.

— Дом совсем новый, — сказала Марта в ответ на вопрос молодого человека. — Пока заняты только две квартиры — моя и еще одна… Ну, пойдем же, чего ты смотришь?

— Смотрю эту фамилию, — отвечал Лука, указывая на дощечку, прибитую к дверному косяку. — Коммендаторе адвокат Рикардо Боссо… Если это он, я его отлично знаю.

Марта быстро взглянула на него, не то уклончиво, не то испытующе, и сдержанно произнесла, открывая дверь и входя в вестибюль:

— Знаешь? Откуда?

— Разве это не тот богатый делец? — спросил Лука, входя следом за нею. — В прошлом году — я тогда только-только получил диплом и взял на конкурсе приз за проект загородного дома — он послал за мною, наговорил мне кучу комплиментов, что я, мол, новый Виньола или Корбюзье, что он поддерживает молодежь, что будущее принадлежит таким молодым людям, как я, и нужно или жить по-новому, или умереть — словом, все, что говорится в таких случаях. Потом попросил меня сделать проект дома, который он собирался строить. Я сделал ему набросок чертежа и предварительный расчет, а потом вдруг заметил, что за всеми его комплиментами скрывается только одно: он хотел завладеть моей работой, не заплатив, пустить мне пыль в глаза своей болтовней, создать у меня впечатление, будто он мне поможет продвинуться. Так из этого ничего и не вышло. Но все-таки он изрядный мошенник.

— Да, изрядный мошенник, — повторила она все тем же сдержанным тоном, шагая впереди него. Они были уже на лестничной площадке, еще пахнувшей лаком и известью, как всегда пахнет в новых домах. Сюда выходили две двери, великолепно отполированные и украшенные медью, без табличек с фамилиями владельцев, но с номерами 1 и 2, прикрепленными к верхним карнизам. Марта, подходя к двери с номером 1, тихо добавила:

— Это его собственный дом.

— Наверно, это то здание, которое я должен был ему строить.

— Не думаю, — ответила Марта каким-то странным, загадочным тоном, ведь этот дом принадлежит ему всего несколько дней. — Говоря это, она рылась в сумочке.

— Ты живешь одна или с Норой? — не удержавшись, спросил Лука.

— С Норой, — ответила она, поворачивая ключ в замке, — и еще кое с кем… Нет, нет, — поспешила она добавить, бросив на него быстрый взгляд, не с тем, о ком ты думаешь.

Дверь отворилась, они вошли в квартиру. Внутри было темно, потом зажглись лампы, скрытые за карнизом стены одна поодаль от другой, и Лука разглядел широкий коридор, белый и совершенно лишенный всяких украшений. Всю обстановку коридора составляли только размещенные вдоль стен стулья в современном стиле: искусно выгнутые поблескивающие трубки из никелированного металла с натянутыми между ними скупыми полосами черной материи. Потом ему бросился в глаза траурный вид дверей, черных и блестящих, как эбеновое дерево, и своей полированной тяжеловесной внушительностью напоминавших бронированные дверцы сейфов.

— Сюда, — сказала Марта и прошла впереди него в гостиную. Но Лука задержался немного, чтобы снять пальто и шляпу и устроить их на одном из этих металлических стульев. И тут ему послышался очень отдаленный, как будто доносившийся из другой квартиры, странный звук, резкий и вместе с тем жалобный, похожий на плач. "Это, наверно, у Боссо", — послушав немного, решил Лука. И вошел вслед за Мартой.

Так же как коридор, гостиная была обставлена в современном вкусе, может быть, даже еще более подчеркнутом. Стулья, кресла и диван были сделаны из тех же никелированных трубок, тут же стоял столик из стали и стекла, пол был покрыт пушистым ковром с узором из перекрещивающихся квадратов и прямоугольников с мягкими переходами оттенков от белого до коричневого. Окно было открыто, ветер прихотливо играл занавеской, время от времени надувая и приподнимая ее, а потом снова вдруг роняя; слышен был шум дождя, стучавшего по мраморному подоконнику.

— Подожди меня минутку, — сказала Марта, затворяя окно. — Сиди здесь, кури, делай, что хочешь.

Она убежала, но ненадолго и вскоре вернулась без шляпы, плаща и ботиков. На ней была длинная черная юбка с разрезом на боку, а грудь ее, пышная и потому как бы отделявшаяся от плоского костлявого торса, была упрятана в блузку ярко-розового шелка. Она тотчас же села на диван и замерла, насупившись и сгорбившись, молча глядя прямо перед собой и играя кольцами, слишком массивными и свободными, болтавшимися на ее худых пальцах. Необъяснимое молчание этой взвинченной и удрученной горем женщины, непрерывный шум дождя, заглушаемый время от времени порывами ветра, которые, словно отягощенные влагой крылья какой-то огромной усталой птицы, бились в окно с неплотно прикрытыми створками, — вся условность, театральность сцены, разыгрываемой сейчас у него перед глазами в назойливо-элегантной обстановке этой гостиной, — все это сверх меры раздражало и без того натянутые нервы Луки, расхаживавшего взад и вперед по комнате в ожидании, пока Марта не осветит ему всех тех таинственных обстоятельств, на которые до сих пор только намекала. "Всегда она так, — в раздражении думал он, перебирая в памяти перипетии их прошлых отношений. — Эффектные мелодраматические жесты, туманные многозначительные недомолвки, намеки на какие-то душевные драмы, какие-то страшные несчастья, роковые, меланхолические позы, а за всем этим, если посмотреть поближе, холодный расчет, слабости, оборачиваемые в свою пользу, обманутые желания, материальная выгода, извлекаемая из любого положения".

— Слушай, — не удержавшись, резко прервал он затянувшееся молчание, не устраивай мне трагедий, ведь теперь-то я тебя знаю, со мной все эти тайны не помогут: за твоими драмами нет ровно ничего… Просто ты не можешь обойтись без того, чтобы не придумать себе бог знает каких мучительных противоречий, между которыми ты якобы мечешься… И другим хочешь внушить то же самое, черт побери! Но нет, повторяю, со мной этот номер не пройдет. К тому же, сколько бы ты ни отмалчивалась, а твоя машина, этот дом, эта мебель — все говорит за себя. Нет, повторяю тебе, твои дела идут превосходно, гораздо лучше, чем мои: у тебя есть деньги, комфорт, развлечения — словом, твой Мелони ни в чем тебе не отказывает.

Мелони — это и был тот пожилой богатый человек, который два года назад отнял у него Марту. При его имени она вздрогнула и задумчиво посмотрела на Луку.

— Лука, не дури! — сказала она просто.

Это было правильное слово. Действительно, бросая ей свои иронические упреки, Лука, сам не зная почему, чувствовал, что ведет себя как дурак. Однако, несмотря на это горькое ощущение ничтожности всего сказанного, Лука не желал сдаваться.

— Как так? — спросил он, останавливаясь посреди комнаты. — Неужели ты будешь отрицать, что живешь в свое удовольствие, а Мелони выполняет каждый твой каприз?

Они посмотрели друг другу в глаза.

— Мелони? — медленно проговорила она. — А ты знаешь, где сейчас Мелони?

— Где?

— Его арестовали сегодня утром, — отвечала она, потупясь, с видом глубокого разочарования. — А днем его перевели в тюрьму…

Лука встал как вкопанный, оперся руками на спинку кресла и некоторое время молча и неподвижно смотрел на Марту. Он ненавидел Мелони всей душой, ненависть его обострялась горечью унижения и презрением. Эта новость об аресте соперника, сперва ошеломившая его, принесла ему чувство глубокого удовлетворения; то было эгоистическое и вместе с тем беспристрастное удовлетворение человека, чья неприязнь к кому-то в конце концов совпадает с нелицеприятной суровостью закона.