Александр Перфильев - Когда горит снег Страница 14

Сказал, а сам вспомнил, что узелок то с платьем у ворот остался. Ох и осел же! Как тут быть?

Объяснил я ей в чем дело.

— Это, — говорит, хуже. В своем — ни в чем не могу выйти. Сразу заметят.

Тогда я решился на отчаянную штуку.

— Знаете, что Ниночка. Надевайте вы мой наряд. Для вас и для своего друга я на все готов. Я за ширмой разденусь, вы наряжайтесь и бегите на двор. Казаки вас не остановят. А я уж как-нибудь проберусь. У ворот оденусь и поедем.

Так и порешили. Полез я за ширму, скинул с себя все и остался, извините, в одних подштанниках.

Ниночка тоже долго не копалась. Снарядилась и побежала. Остался я за ширмой, стою, как болван и думаю: что же делать. Хоть бы Ахметка проклятый с узелком появился. Вдруг гляжу — бурка в углу висит. Вот оно мое спасение! — Накинул я ее и в двери. Темно и никого. Понесся я быстро коридором, пролетел через абдурхамановскую спальню и выглянул в зал. Гляжу в нем никого. Неужели же все смылись? Не может быть. Наверное, Савельич еще в кабинете с ханом разговаривает. Прошмыгнул я во двор к внутренним воротам. Вижу — фигура. Подшивалов. Он меня за бурку.

— Стой!

— Пусти, — говорю, — это я.

— Ваше высокоблагородие, вы здесь?

— Да, да, после объясню. Где Савельев?

— А они еще у Абдурхманки в кабинете сидят, чай пьют. А меня послали сюда караулить.

— А женщина проходила?

— Так точно. Прошла одна. Кажись та, что обыск делала.

— Ну, хорошо. Я сейчас пройду на улицу. А ты маленько обожди и эдак через четверть часика доложи его благородию, что все в порядке. Пусть немного погодя выезжают. Понял?

— Так точно. Слушаюсь.

Полетел я стремглав по двору, чуть в бассейн не угодил. Подошел к последним воротам. Смотрю, опять кто-то караулит. Поставили они тут караулы на мою голову. А я только в бурке, а под ней кальсоны. Вот оказия!

К счастью, это Ахметка оказался.

— Куда же ты пропал, еловая голова.

— А ты чего ругаешься. Ты же узелок с одеждой у ворот забыл, я за ними и побежал, а когда вернулся, вижу у ворот ваш казак стоит, Пошивайла. А он бы меня не пропустил, подумал бы, что я с ханом заодно. Понимаешь.

— А где Нина?

— А там, за воротами.

— Ну, давай узелок.

Оделся я быстренько, вышел за ворота, отыскал Нину. А ночь холодная, зазябла она у меня бедняжечка. Привел Ахметка коней, вскочил я на свою рыжую «Фатьму», взял Нину поперек седла и понес карьером к дому.

Ахметка едва за мной поспевал. Еду и чувствую, что девочка моя не каменных устоев. К жениху нареченному едет, а ко мне прижимается. У меня тоже эдакое томление в сердце. Такую, можно сказать, красоту везу.

Ну, нет, думаю, не поддамся соблазну, я друга своего никогда не надую!

Доскакали мы до дому мигом. Снес я Нину в квартиру на руках, Галданова поднял, велел ужин приготовить. Нину в свою койку уложил, напоил ее чаем, коньяку заставил выпить. Хлопочу около нее, а у самого сердце неспокойно. А вдруг старик спохватится и поднимет праздничный трезвон? А девочка отогрелась, глазками в меня постреливает, все ей нипочем. Забавное, мол, приключение. И все норовит за меня зацепиться. То головку на плечо положит, то за руку возьмет, то словно обнять хочет. Бросало меня от этого и в жар и в холод. Сами понимаете не сто лет мне было, а всего двадцать шесть.

Вздохнул я свободно, когда, наконец, Савельич появился.

Справляюсь я потихоньку:

— Ну, как, друже, не поднял старик детского крика?

— Нет, ничего, все спокойно.

— Обиделся?

— Может и обиделся, но виду не показал. Мы с ним друзьями расстались. В гости звал, Фирдусси в подлиннике читать. Культурнейший человек.

Сели мы за стол и вспомнили, что Новый год наступил. Чокнулись.

Савельич тост произнес в честь жениха и невесты. Нина нас всех очаровала. Даже Галданов топал около нее эдаким рождественским гусем и улыбался во всю свою бурятскую тарелку.

Перед самым рассветом, только мы уже на покой собрались — слышим на улице конский топот. Что за оказия? Уж не погоня ли за Ниной?

Выскочили мы в прихожую. Смотрим — дверь открывается и Серега на пороге.

— Что случилось?

— Отставили поход. Хассура войсковой старшина Семенов у Килишина поймал и разнес в пух и дребезги. Чорт его побрал этого разбойника. Зря съездили. Ребята, жрать хочу.

Тут я его в сторону отвел и шепчу.

— Не ходи, Серега, в столовую. Пойди к себе, помойся и переоденься. Мы тебе сюрприз приготовили.

Пошел он в порядок себя приводить, а я руки потираю. Вот-то будет радостная встреча двух влюбленных. А самого точно будто в сердце что-то кольнуло. Надо признаться, что сам я тогда голову потерял.

Опять стол накрыли, надо же было Сережку накормить. Бутылки поставили. Все равно уж спать не придется. На то и Новый год. Наконец и жених появился. В новой черкеске, гозыри золотыми цепочками позвякивают, кинжал серебряный. Картинка! Вошел, поклонился с порога и эдак церемонно подходит к Нине.

Вижу я, что что-то не в порядке.

— Что ж, — говорю, — за холодная встреча. Тут все люди свои. Обними, друг, свою невесту. Зря мы, что ли старались.

А он смотрит на меня и серьезно отвечает:

— Обнять прекрасную девушку всегда приятно, но, к сожалению, ты меня еще даже не представил. Не имею чести быть знакомым.

А она покраснела и руками лицо закрыла. Что такое?

— Ты с ума сошел, Сергей, что ж ты Нины не узнал?

— Это же не Нина, дружище.

Я к ней. Она в слезы.

— Нина, — говорит, — уехала. А я ее сестра, Людмила.

Тут Сергей всполошился:

— Увезли, в Турцию? Продали?

— Как так продали? Что вы с ума сошли? Разве дядюшка может это допустить?

— Какой дядюшка?

— Да наш дядюшка, хан Абдурахман.

— Ничего не понимаю. Почему же Нина спасти ее просила?

— А просто пошутила. Глупо, конечно. Ее это забавляло. Не думала она, что таких романтиков встретит. Я теперь жалею, что она уехала. Хотя, впрочем, опасно…

— Что опасно? Разве мы разбойники?

— Да не потому. Боюсь, что влюбилась бы…

— Ну и что же?

— У нее жених в Тифлисе, грузинский князь. Очень ревнивый.

— Да, разве вы из Тифлиса?

— Ну, конечно, мы там и гимназию кончили.

Тут я вмешался.

— Знаете, милая барышня. К сожалению, не знаком с вашей сестрицей. А если бы был знаком, то и всыпал бы я ей двадцать пять горячих за такие шутки. А, кроме того, почему вы мне сегодня ничего не сказали, когда я к вам ворвался. Я же вас Ниной называл, а вы этого не отрицали. Кто же по-нашему больше романтик? Ведь, если бы вы мне это объяснили, то никакой истории бы не было. А теперь что? Скандал. Вам то может быть ничего, ну розги или в угол поставят. А нам каково?

— Не беспокойтесь. С дядюшкой я сама улажу. Он у нас добрый. Это вы его только разбойником сделали, продающим своих собственных племянниц в Турцию. Вот он будет смеяться, когда все это узнает.

— Ну, ладно, будем надеяться, что дядюшка простит и нас тоже. Только все же почему вы сразу не сказали, что вы не Нина?

— А это мой секрет. Может быть я …

А что может быть, так я и не мог добиться.

Само собой разумеется, что в ту ночь мы так и не спали. И как-то не думалось ни о каких неприятностях. Правда, выпито было порядочно, хмель в голове шумел и все было нипочем.

Первый, как всегда, протрезвел Кудашенко:

— Знаете, ребята, а дело то все-таки неладно. Хватится, старик нашей Людмилочки. Догадается какой ее Руслан похитил.

Тут состоялся семейный совет и решили так. Людмилу под почетным конвоем довезти до дома. А самим часам к двум, протрезвев и опохмелившись, явиться к дядюшке с визитом и еще раз извиниться за беспокойство. Авось все обойдется. По правде, мы немного приуныли. Налетели на почтенного человека ночью, вытащили его из постели, племянницу своровали. Поганое дело! А Людмила нас успокаивает.

— Все, — говорит, — пустяки. Седлайте коня, я поеду и все улажу. Вы меня проводите?

Провожу ли? Я для нее тогда готов был один на Килишинский перевал к Хассуру ехать, не только что до дома проводить.

Проводил я ее до дома, посмотрел, как она, кивнув мне головкой, в воротах скрылась. Оказались они открытыми и никакой в них таинственности больше не было.

А в два часа приехали мы втроем с визитом. Чувствовали себя не совсем приятно. То ли похмелье еще не прошло, то ли совестно перед стариком было. Но все наши опасения оказались напрасными. Принял нас Абдурахман очень радушно и к столу пригласил. Людмилочка тоже за столом присутствовала. Старик при этом заметил:

— Вы не удивляйтесь. Правда, по нашим законам и не полагается женщине при посторонних быть, но мои племянницы христианки, они в русском духе воспитаны. Попробуйте их в чадру закутать. Так, разве, шутки ради, наденут, чтобы молодых людей смущать.

А потом, подливая мне вина, прибавил: