Том 9. Мастер и Маргарита - Михаил Афанасьевич Булгаков Страница 14

Так и поступал ближайший ученик и последователь Ленина в Петрограде. Так же поступали Свердлов и Троцкий в общероссийском масштабе, на Дону, на Кубани, в Крыму, в Сибири; у них тоже были ближайшие сотрудники и ученики, которые стремились в тому же — разнообразными способами очищали российскую землю от всяких «вредных насекомых» — от капиталистов, помещиков, адвокатов, профессоров, публицистов, философов, то есть от буржуазных интеллигентов, от этих «отбросов человечества».

В то время Сталин был в «команде» Ленина и Троцкого. Он был таким же, как и они, жестоким и беспощадным. Были разногласия, противоречия, взаимная неприязнь, но суть от этого не менялась.

В середине 30-х годов Сталин очнулся от революционного угара, унесшего столько человеческих жизней, понял причины чудовищных ошибок во время коллективизации; организованный голод на Украине, на Дону, в Сибири, в сущности по всей стране, тоже дал богатую пищу для размышлений... И в нем проснулся диктатор, тиран, который задумал великую чистку страны такими же методами, какими Ленин и Троцкий очищали Россию от помещиков и капиталистов, адвокатов и профессоров, от писателей и экономистов, он был сформирован этой системой, других методов он просто не знал.

Страх, тревога, попытки заявить о своей преданности или хотя бы лояльности охватили широкие круги аппаратчиков и интеллигенции. И вместе с тем крепла страна как великая держава, словно по волшебству вырастали заводы и фабрики, дешевели продукты, формировалась молодая нация новых, советских людей, бодрых, уверенных в себе, патриотически настроенных.

Что-то происходило и в душе Булгакова, словно оттаивала она, заледеневшая от постоянных запретов, идущих от режиссеров и мелких властей вроде председателя по делам искусств Керженцева. Заметались в страхе враги Булгакова как раз тогда, когда Сталин впервые удивился, что Художественный театр снял со сцены такую талантливую пьесу, как «Дни Турбиных». Мгновенно возобновили... И столько же подобных происшествий. Не раз Булгаков оказывался на краю пропасти, но неведомая сила уберегала его от толчка в спину. И главное — не оставляло его воспоминание о телефонном звонке 18 апреля 1930 года. Конечно, он растерялся, не успел сказать то, что хотелось, но ведь Сталин обещал встретиться и побеседовать. В письме В. Вересаеву Булгаков признается, что есть у него «мучительное несчастье»: «Это то, что не состоялся мой разговор с генсеком. Это ужас и черный гроб. Я исступленно хочу видеть хоть на краткий срок иные страны. Я встаю с этой мыслью и с нею засыпаю.

Год я ломал голову, стараясь сообразить, что случилось? Ведь не галлюцинировал же я, когда слышал его слова? Ведь он же произнес фразу: «Быть может, Вам действительно нужно уехать за границу?..»

Он произнес ее! Что же произошло? Ведь он же хотел принять меня?» (Письма. С. 203). Но главное даже не в тех чувствах, которые он переживал в этот год и какие разговоры шли вокруг него. Главное в том, что звонок Генерального секретаря был счастьем для него, потому что разговор состоялся в «самое время отчаяния», нарушив «теорию», что он, Булгаков, никому не нужен и никого не интересует: «Поверьте моему вкусу: он вел разговор сильно, ясно, государственно и элегантно. В сердце писателя зажглась надежда: оставался только один шаг — увидеть его и узнать судьбу» (Письма. С. 205).

«Сильно, ясно, государственно» — эти мысли все чаще возникают у Булгакова во время работы над романом «Мастер и Маргарита», первую чистовую рукопись которого он завершил как раз в мае 1938 года. И все эти годы после телефонного звонка Булгаков неотступно думал о Сталине. Художественные итоги этих раздумий воплощены в романе «Мастер и Маргарита» и пьесе «Батум».

Молодой Сталин — разрушитель, повторяю, сложившегося порядка. Хороший или плохой порядок — этот вопрос стоял перед всеми мыслящими людьми того времени; во всяком случае вполне можно утверждать, что все искали пути его изменения, все ждали этих перемен и по мере сил боролись за эти перемены. Царский манифест 17 октябре 1905 года и последовавшие выборы в Государственную думу — тому доказательство. Война и революция, а затем гражданская война надолго прервали эти преобразования в России.

Сложнее и противоречивее отношение Булгакова к Сталину и его господству в 30-е годы. Вадим Кожинов впервые, может быть, высказал мысль, что отношение Булгакова к фигуре Сталина «гораздо более сложно». Сегодняшние сочинители, пишущие о Сталине, «явно не доросли до того понимания, которое было воплощено более полувека назад в творчестве Булгакова». «Несколько лет назад старейший сибирский писатель Д. К. Дудкин рассказал мне, — писал В. Кожинов, — что будучи вхож в юные годы в дом Булгакова, он слышал от писателя признание о связи образа Воланда с фигурой Сталина». Позднее об этом убедительно говорила Мариэтта Чудакова в своих скрупулезных сочинениях о Булгакове.

Писатель воплотил не идеологически-политическое, но гораздо более масштабное и глубокое — бытийственное (как и должно быть в истинном искусстве) понимание ситуации 1930-х годов. Разгулявшееся по всей России Зло терпит поражение не от Добра, но более мощного, в конце концов, даже «абсолютного» Зла... Именно в этом смысл образа Воланда, который, конечно, является сатанинским. И без этого — бытийственного — аспекта не понять «феномен Сталина». В. Кожинов тут же ссылается на скульптора Петра Чусовитина, высказавшего мысль, что Сталина ненавидят за то, что до сих пор не могут понять, как всех обошел и «обставил» «какой-то уголовник грузин» (Москва. 1991. № 5. С. 179–80).

И эти мысли легко подтвердить, сославшись всего лишь на эпиграф романа:

«...так кто ж ты, наконец?

— Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо».

Эпиграф, как известно, взят из «Фауста» Гете.

Воланд Булгакова пришел на землю казнить и миловать, и он знает, кого и за что казнить, кого и за что миловать... Булгаков прекрасно понимал, что человечество достигало прогресса не всегда таким путем, который традиционная мораль называет чистым. Руководители государств порой бывали вынуждены отказываться в своих поступках и действиях от нравственных заповедей и совершали такое, что, следуя сложившимся критериям, называли «злом». Бывают такие периоды в истории человечества, когда только насилием можно образумить зло, стоящее на пути прогресса и справедливости. Булгаков ненавидел все, что мешало процветанию и могуществу России. И актуальность этих мыслей в том, что только насилием можно образумить зло, которое посеяли десять лет тому назад Горбачев