Евгений Чириков - Отчий дом. Семейная хроника Страница 147

— А-а, вот в чем дело! При жизни бабушку свою бегемотом и крокодилом называл, а как померла, так наследство пожалуйте! Я думала, что ты помириться с отцом хочешь. Так мне Лариса Петровна сказала. А оно вон что! Выходит, что и не отец, а опекун! Так, так… Не могу тебя порадовать. Какие были завещания, все насмарку пошли, недействительными сделались, а нового сестрица не успела сочинить. Да и то сказать: если бы и сделала, так для тебя ничего приятного от бабушкиной смерти не получилось бы. Как бы Наташа за поляка не вышла, ей бы все досталось, а теперь… по закону сыновьям Павлу да Григорию…

Петр злорадно расхохотался:

— Значит — половина мужикам, а половина — на революцию? Отменно устроила бабушка.

— Почему — на революцию?

— А чем же, по-твоему, занимается мой почтенный батюшка? На что употреблялись доходы с имения? Кто кормил и поил братцев-революционеров? Чем занимался мой дядюшка Дмитрий? Не охотился он вместе с жидами на императора Александра III? Благодетели человечества! Потомственные столбовые дворяне! Опора трона! Мы за царя и отечество кровь проливаем, а они нашим поражениям радуются вместе с жидами… С такими надо «по закону», только другому: есть такой! Государственной опекой над имуществом называется… И давно бы следовало с Никудышевкой поступить именно по этому закону…

— Ну, счастливо оставаться, Петр Павлович, — сказала тетя Маша и, сделавши поклон, пошла к выходной двери…

Григорий Николаевич все это слышал из своей комнаты, но терпеливо просидел в молчании.

— Григорий Николаевич! Мне нужны лошади. Я должен ехать на фронт. Хотя вы тоже войну осуждаете, но я человек долга.

— Попросите у отца!

— У вас есть лошадь? Мне только до первой почтовой станции, а там…

— Пожалуй, до станции отвезу…

— Пожалуйста. И поскорее! — тоном приказания сказал Петр.

Григорий повиновался, и спустя полчаса они трусили на розвальнях по направлению к Собакину, оба в упорном молчании, чувствуя непримиримую враждебность друг к другу…

Рухнула последняя скрепа отчего дома — бабушка, и как-то все вдруг стало в нем расползаться по швам.

День был туманный, мглистый и, когда проезжали мимо, барская усадьба в уборе мохнатого инея и в осевших на землю туманах казалась воздушным призраком зимних сказок…

Говорят, что самая главная победа дьявола заключалась в том, что люди перестали в него верить…

Главная победа революции заключалась в том, что русские цари перестали в нее верить.

Александр II верил в возможность революции и потому отвратил ее удар своевременным освобождением народа от крепостного рабства.

Александр III был уверен, что с разгромом народовольцев революция стала невозможна.

До XX столетия и Николай II не верил в возможность революции, в чем ему усердно помогали слепые советники, сановные льстецы и корыстные придворные авантюристы. Революция уже созревала, а они не видели и в нее не верили… Царя убедили, что революцию стараются сделать жиды да «беспочвенные мечтатели» из интеллигенции, но сделать ее они не могут, потому что многомиллионный русский народ никаких свобод не желает, крепко верит в царя и Бога и потому за этими внутренними врагами никогда не пойдет; сама же по себе эта горсточка врагов бессильна и вредна лишь для государственного спокойствия и опасна для жизни не только верных царских слуг, но и для самого государя… Но эта опасность — дело поправимое: имеется Охранное отделение и Отдельный корпус жандармов. Правда, аппарат этот стоит народу больших денег, но зато дает возможность производить политическую дезинфекцию. В начале XX столетия появились даже в этой области свои изобретатели — Зубатов и Азеф. Первый изобрел нечто вроде «антисоциал-демократической сыворотки», очищающей рабочее движение от социализма и укрепляющей в верноподданничестве, а второй, Азеф, изобрел нечто вроде «антиэсеровской прививки», дающей изобличающую реакцию на террор…

Весьма скоро, однако, правительству пришлось убедиться, что первое изобретение приносит больше вреда, чем пользы: «зубатовщина» привела к воинственным забастовкам на собственных казенных предприятиях и завершилась Гапоном, а второе изобретение малодейственно, ибо не помешало террористам убить сперва министра Плеве, а потом великого князя Сергея Александровича.

Тогда правительство еще и не подозревало, что охранный изобретатель Азеф был палкой о двух концах.

Смертные приговоры выносились в Париже. Прокурорами были оскорбленные и униженные евреи: Гоц, Гершуни, Азеф. Победоносцев, Плеве и великий князь Сергей Александрович были вдохновителями той внутренней политики, которая называлась черносотенной и тормозила все реформы, направленные к свободе и равноправию племен и народов, населяющих Российскую империю, к чему устремлялись помыслы и старания всех русских передовых людей…

Гершуни в свое время устраивал покушение на Победоносцева, но оно не удалось[606]. Азеф помог убить и Плеве, и великого князя, пользуясь жертвенным энтузиазмом молодых людей: Савинкова, Сазонова[607], Покотилова, Каляева и других.

Взрыв бомбы, разорвавшей в куски великого князя Сергея Александровича, прозвучал новым предостережением близкой революции.

Можно ли было отвратить революцию?

Опоздали…

Оставался один рискованный опыт: самому правительству встать на революционный путь и, быстро прекративши позорную войну, отдать землю народу…

Возможно, что, будь на престоле Александр II, он не остановился бы и перед этим крутым поворотом. Могли слабовольный царь, терзаемый сомнениями и разрываемый противоречивыми советами, пойти на такой шаг?

Неудачи на войне с каждым днем приближали к России революционную волну. Казалось, злой Рок неотвратимо гнал страну в объятия революции…

Пятидневный ожесточенный бой под Мукденом[608], исключительный по количеству принимавших в нем участие войск бой, на котором строились последние надежды, окончился исключительным позорным поражением, какого еще не знала до сих пор русская армия.

Небывалый в истории позор! Колоссальная кровавая жертва… Во имя чего? В защиту лесных концессий на Ялу, нужных только статс-секретарю Безобразову?

Кто же ответит за этот позор и за реки пролитой народом крови?

Такие вопросы назойливо лезли в голову даже самым спокойным и лояльным жителям Российской империи.

Никто не ответит. Ответить некому!

На всех горизонтах сверкали молнии и ворчали львами громы приближающейся грозы…

В деморализованных войсках, отступающих в беспорядке к Харбину, раздавался злобный ропот: «За что помирать-то? Земли не дают, а ты за их помирай!»

Враги России старались помогать нашей революции, а интеллигенция любовно простирала к ней руки вместе с революционерами, ожидая от нее всяких свобод. Соединившись, они работали, как друзья: в Токио издавалась революционная газета на русском языке[609] для распространения среди наших солдат в плену и на фронте… Ведь социализм — дело интернациональное!..

Деньги давали японцы, а может быть, немцы или англичане, а писали в ней русские революционеры. В госпиталях, в поездах, в обозах наши мужики-солдаты, озлобленные неудачами, полуголодные и измученные, потихоньку читали эту газету, с такими заголовками: «За что мы проливаем кровь?», «Кому нужна эта война?», «Кровавый царь», «Земля и воля народу!». И все было написано так просто и понятно, так убедительно для простого человека, не обремененного никакими познаниями.

Какая благодатная почва для сеятелей смут в умах и душах народа! Какой толчок к революции в спину народа!

Потом все эти читатели вернутся домой, разбредутся по деревням, селам и городкам необъятного царства, вернутся в разоренные или запущенные свои хозяйства и будут повторять ту правду, которую они познали из японской газеты. А слушатели будут — одни поддакивать: «Верно! Правильно», а другие, потерявшие отцов или детей, станут плакать и проклинать. Кого?.. Да всех неведомых, которые затеяли эту войну, непонятную и ненужную миролюбивому народу!

— Будь они прокляты, окаянные!

Бабий вой и причитания о погибших. Каждая слеза бабья невидимо превращается в камень за пазухой народа.

— Погодите: отольются вам наши слезы!

— Землю надо требовать… Может, царь даст после войны-то… Сколько народу погублено: заслужили уж, поди…

— Дожидайся! Царь-то за помещиков стоит. Больше как три аршина не получишь, чтобы аккурат для могилы хватило! — острит вернувшийся с войны инвалидом солдат, почитавший запретную газетку, да еще и матерное словцо бросит…

И никто его не остановит…

Где же недавний «земной бог»?..

Так в деревне, а в городе — злоба и издевательство на улицах, в трактирах и чайных, на постоялых дворах, на фабриках и заводах. Да и культурная публика в таком же настроении. Одно злорадство. После убийства великого князя Сергея Александровича по Москве носились крылатые, нарочито сочиненные по сему случаю анекдоты. Вот один из таких, радостно переходивший из уст в уста: ошарашенная разрывом бомбы уличная публика спрашивает стоящего у кремлевских ворот полицейского: