Вирджиния Вулф - Ночь и день Страница 15

С такими мыслями тем утром, о котором идет речь, она пересекла площадь Линкольнз-Инн-Филдс[26], прошла по Кингсуэй и Саутгемптон-роу, пока не вышла на Расселл-сквер[27], где находилась ее контора. По пути она то и дело останавливалась полюбоваться на витрины то книжного, то цветочного магазина — продавцы в этот ранний час только начинали раскладывать товар, и пустые полки под стеклом казались непривычно голыми, неприбранными. Мэри сочувствовала торговцам и даже искренне желала им заманить побольше дневных покупателей, поскольку в этот час была всецело на стороне продавцов и банковских служащих, а всех, кто дрыхнет в постели и сорит деньгами, считала личными врагами, не заслуживающими ни малейшего снисхождения. Наконец она перешла улицу возле Холборна, и мысли естественно переключились на ее собственную работу — она даже забыла, что работа ее, строго говоря, любительская, жалованья ей никто не платит, и едва ли справедливо будет сказать, что без нее часы мира встанут, поскольку пока что мир не изъявлял особого желания принимать блага, которыми пыталось осыпать его общество суфражисток, к которому Мэри принадлежала.

Шагая по Саутгемптон-роу, она думала о почтовой и писчей бумаге — удастся ли ее экономнее расходовать (разумеется, не задевая чувств миссис Сил), поскольку была уверена, что великие реформаторы, если уж на то пошло, всегда начинали с мелочей и добивались победных реформ при всеобщей поддержке, — а ведь Мэри Датчет, хоть в данный момент и не отдавала себе в том отчета, мнила себя великим реформатором и уже мысленно приговорила общество суфражисток к переменам самого радикального свойства. Правда, пару раз за последние минуты, до того как свернуть на Расселл-сквер, она замедляла шаг, с досадой поймав себя на привычном настрое, который находил на нее почему-то каждое утро именно в этом месте, как будто каштаново-красный кирпич зданий на Расселл-сквер сам по себе навевал мысли об экономии и одновременно напоминал о необходимости собраться перед встречей с мистером Клактоном, миссис Сил или с кем бы то ни было, кого она встретит в конторе. Не будучи набожной, она привыкла больше доверять голосу совести и время от времени со всей серьезностью анализировала свое положение, причем больше всего огорчалась, если обнаруживала в себе какую-нибудь из вредных привычек, исподтишка подтачивающих драгоценную суть. Ведь что хорошего в конце-то концов в том, что ты женщина, если ты не можешь сохранять свежесть и непредвзятость взгляда и засоряешь жизнь всяческими предубеждениями и отсылками к прошлому опыту? Так она всегда подбадривала себя, сворачивая за угол, и, как часто случалось, подходила к двери, уже беспечно насвистывая мотив какой-нибудь сомерсетширской баллады.

Контора суфражисток находилась на верхнем этаже одного из массивных зданий на Расселл-сквер, в котором когда-то проживал именитый городской купец со своим семейством, теперь же по частям дом сдавался внаем разным организациям, разместившим соответствующие литеры на дверях матового стекла и посадивших в комнаты секретарш, деловито стучавших по клавишам день-деньской. Старый дом с широкой каменной лестницей с десяти до шести гулким эхом отзывался на стрекот пишущих машинок и топот посыльных. Перестук множества пишущих машинок, распространяющих разнообразные взгляды на сохранение диких племен или питательную ценность овсяных хлопьев, заставлял Мэри ускорить шаги, и последний лестничный марш она всегда преодолевала почти вприпрыжку, в какое бы время ни заходила, будто ей не терпелось заставить и свою машинку посоревноваться с остальными.

Она села разбирать письма и вскоре забыла о своих намерениях, и, по мере того как содержание этих писем, сама обстановка конторы и звуки деятельности в соседней комнате настраивали ее на новый лад, лицо ее становилось все серьезней, а между бровями залегли две морщинки. К одиннадцати ее сосредоточенность достигла такого апогея, что любая мысль, уводящая в ином направлении, была обречена на забвение в течение одной-двух секунд. Сейчас перед ней стояла задача устроить несколько благотворительных концертов, выручка от которых пошла бы в копилку общества, очень нуждающегося в дотациях. Впервые ей предстояло выступить в роли организатора чего-то масштабного, и ей очень хотелось добиться заметного успеха. Она собиралась использовать громоздкую организационную машину, чтобы вытянуть одного, другого, третьего интересного человека из жизненной неразберихи и дать им возможность поработать так, чтобы это заметили в кабинете министров, а как только это случится, можно снова прибегнуть к старым доводам, при том что подача будет совершенно новой и оригинальной. Таков был конечный план, и, думая о нем, она настолько воодушевилась и разволновалась, что пришлось лишний раз напомнить себе, что впереди еще много препятствий, которые нужно преодолеть.

Открылась дверь — это мистер Клактон заглянул поискать какую-то листовку, зарытую под пирамидой бумаг. Мистер Клактон был худощавый рыжеволосый мужчина лет тридцати пяти, выговор кокни выдавал в нем выходца из лондонских низов, он производил впечатление человека скрытного, как будто природа была не слишком щедра к нему и данное обстоятельство, вполне естественно, мешало ему проявлять щедрость по отношению к другим людям. Наконец он нашел листовку, сделав попутно несколько шутливых замечаний по поводу того, что бумаги следует содержать в порядке, но в этот момент стук машинки за стеной внезапно оборвался, и в комнату ворвалась миссис Сил, размахивая письмом, требовавшим истолкования. На этот раз это было отвлечение посерьезнее, поскольку миссис Сил никогда точно не знала, чего хочет, и одновременно выпаливала до полдюжины просьб, не умея толком разъяснить ни одной. Седая, с короткой стрижкой, в платье из хлопчатого бархата цвета сливы, с постоянно пылающим от филантропического энтузиазма лицом, она постоянно куда-то спешила и всегда пребывала в некотором смятении. На шее у нее на толстой золотой цепочке болтались два крестика, которые вечно запутывались, что в глазах Мэри лишь подтверждало двойственность и хаотичность ее натуры. И лишь ее неиссякаемый энтузиазм да еще то, что она боготворила мисс Маркем, одну из основательниц общества, давало ей право на занимаемую должность при явном отсутствии надлежащих деловых качеств.

Так и тянулось это утро, стопка бумаг все росла, и в конце концов Мэри почувствовала себя центральным звеном тончайшей сети из нервных волокон, раскинутой над всей Англией, так что в один из ближайших дней, стоит ей коснуться сердца всей этой системы, все это вместе забьется в унисон, взовьется в едином порыве и начнет извергать революционный фейерверк — примерно такой метафорой можно выразить ее чувства по отношению к собственной работе после трех часов непрерывного умственного напряжения.

Вскоре после часу пополудни мистер Клактон и миссис Сил отвлеклись от своих трудов, и старая шутка о ланче, как обычно, повторилась почти слово в слово. Мистер Клаксон оказывал поддержку какому-то вегетарианскому ресторану, миссис Сил принесла с собой сандвичи, которые имела привычку поедать, сидя под платанами на Расселл-сквер, ну а Мэри обычно отправлялась в аляповатое заведение, затянутое красным плюшем и расположенное неподалеку, где, к вящему неудовольствию вегетарианцев, можно было заказать стейк толщиной в два дюйма или кусок жареной утки, плавающий в оловянной тарелке.

— От одних только голых ветвей на фоне неба человеку польза, — изрекла миссис Сил, глянув в окошко на площадь.

— Но еда на них не растет, — заметила Мэри.

— Честно говоря, я просто не понимаю, как вам это удается, мисс Датчет, — заметил мистер Клактон. — Я вот точно знаю, что проспал бы полдня, если б объелся в обед.

Мэри не обиделась и лишь спросила шутливо, указывая на книгу в желтой обложке, которую мистер Клактон держал под мышкой:

— Какая у нас последняя литературная новинка?

Мистер Клактон обычно читал за обедом новое произведение какого-нибудь французского автора или совершал короткий рейд в картинную галерею — социальный работник в нем уживался со страстным ценителем искусства, причем последним качеством, как нетрудно было понять, он втайне гордился.

Они расстались, и Мэри пошла прочь — догадываются ли эти двое, что на самом деле ей не терпится от них избавиться, думала она, хотя нет, едва ли у них хватит на это проницательности. Купила газету, устроилась с ней за столиком и принялась за еду, время от времени поглядывая поверх страниц на странных людей, покупающих пирожные или поверяющих друг другу свои секреты, пока наконец не вошла женщина, с которой она была немного знакома, и Мэри окликнула ее: «Элеонора, посиди со мной!» Обе одновременно доели свой ланч и простились на разделительной полоске посреди улицы с приятным чувством, что каждая из них вновь вступает в свой собственный великий и вечно движущийся поток жизни.