Ванда Василевская - Родина Страница 15

У Магды замерло сердце, она глядела, не отрывая глаз.

Они шли медленно. Барышня опустила глаза в землю. В руках у нее был стек, она машинально сбивала им сухие головки прошлогоднего репейника, торчавшие, будто скелеты, над свежей зеленью.

Наклоняясь к барышне, барин что-то оживленно говорил ей.

Лицо у него было гладкое, бритое, лишь над губой виднелись небольшие светлые усы. Высокий, ловкий. Темные, но не черные волосы были сбоку разделены ровным пробором. Глаза смеялись. А уж глаза-то, голубые, голубехонькие, как васильки во ржи.

У Магды даже дыхание перехватило. Осторожно, чтобы не зашелестеть веткой, она опустила руку. Спрятанная в чаще бузины, она могла без опаски глядеть на них, как они идут по тропинке, прямо на нее, не зная, что на них кто-то глядит.

Барышня подняла глаза.

И Магда увидела эти глаза, серые, затененные сеткой длинных ресниц. Не радостное было у барышни лицо. Лоб перерезала тонкая вертикальная морщинка.

А барин — тот смеялся. «Размахивал руками, видимо рассказывая что-то веселое. Понять она не могла — какие-то странные слова. Хотя говорили по-польски, это она разобрала.

Впрочем, ей и не интересно было, о чем они говорят. Хотелось только насмотреться на барина. Господи, до чего красивый! — дивилась Магда. Издали, когда она видела его подле усадьбы, он ей не таким показался.

И веселый. Он легко ступал в своих высоких сапогах, что-то толковал барышне.

Но та только покачала головой — нет, мол.

И он снова рассмеялся. Еще и еще. У Магды даже в горле защекотало от этого его смеха. Захотелось и самой засмеяться во весь голос, — так заразительно, от всего сердца смеялся барин.

Она во-время опомнилась. Испуганно прикрыла рот рукой. А те остановились. Прямо против Магды, так что она могла видеть их лица. Ясное, улыбающееся лицо барина и недовольное, хмурое — барышни.

Магде казалось, что если бы ей кто-нибудь хоть раз так улыбнулся — она бы носила в себе эту радость всю жизнь. Куда Флориану! Тот, против баринового смеха, просто ржал, как лошадь.

Теперь барин взял барышню за руку. И Магде вдруг стало стыдно, что она на них смотрит. Но теперь уж никак не уйти. Они бы заметили, поняли, что она уж долго здесь сидит. Она была спрятана в густом кусте бузины, и думать нечего, чтобы выскользнуть тихонько с другой стороны и лугами пробраться к баракам.

Пришлось смотреть. Она увидела, что барин снова что-то говорит барышне, но тихо. Вот она посмотрела ему прямо в глаза своими серыми глазами. Губы ее дрожали.

И барин, обняв ее рукой, поцеловал в эти дрожащие губы.

Барышня пошатнулась. Что-то тихо, быстро сказала.

Они повернули обратно. Снова остановились, но теперь уж Магде ничего не было слышно.

Так они поговорили довольно долго. Но барин уже не смеялся. Видно, рассердился на что-то. А потом вдруг сорвал с головы шапку, поклонился, повернулся на каблуках и ушел.

Магда помертвела. Барышня стояла на месте. Будто шевельнуться не могла.

Но вот она сделала шаг. Не за барином. Она пошла сторонкой вдоль рощи, — видно, в усадьбу.

Только теперь Магда подумала, как много времени она здесь провела, и бросилась бежать к дому. Обеими руками она поддерживала полный передник цветов и продиралась сквозь кустарник, который хватал ее за платье гибкими ветками. А ноги путались в папоротнике.

Ей удалось выскочить в луга на тропинку раньше барышни. Она совсем запыхалась и шла, чувствуя на спине взгляд серых глаз.

В лугах все золотилось от жабника. А в стороне, голубые, как бариновы глаза, низко, у самой земли, цвели незабудки. Густо, словно кто их посеял.

«Еще день-другой, и косить можно», — подумала Магда, прислушиваясь, как ее юбка шуршит, задевая высокую, сочную траву.

Она пошла медленнее. Как раз перед самой усадьбой ее обогнала барышня. Магда согнулась пополам в низком поклоне.

Но барышня и головой не кивнула. Может, она даже не видела Магды? Может, она видела только голубые, гневные бариновы глаза?

Магда вошла в каморку, достала из-за печки доску с вколоченными гвоздями и стала раскладывать на ней уже примятые, издающие резкий, неприятный запах зонтики цветов.

«Как же это? Из-за чего они поссорились?» — не могла она понять.

В избу вошел Кшисяк.

— Вот уж не придется тебе барышнины письма носить, — быстро сказала она. И не хотела, а сказала, точно ее толкнуло что-то.

— Откуда ты знаешь?

— Поссорились.

— Э, глупая! Кто тебе сказал? Они вечно ссорятся, а потом опять письма туда-сюда и опять мир. А потом опять бранятся.

Он презрительно сплюнул в угол.

Этого Магда никак не понимала. Она вынесла доску с бузиной за дверь и поставила ее у стены наклонно, к солнышку.

Потом взглянула на усадьбу. Но отсюда видны были только крыша и кусочек боковой стены.

Магда глубоко задумалась.

Как это у них вышло? Ей вспомнились голубые глаза барина и серые глаза барышни. И как они поцеловались! Как раз в это мгновение птица защелкала, будто радовалась.

Подивилась Магда. Видно, не радостна была эта господская любовь.

А ведь казалось — все так хорошо было сначала, когда они шли по тропинке. Барин смеялся, а его голубые глаза так и сияли.

IV

Антон был в городе на ярмарке. Привез оттуда новости.

Вечером все сидели в бараках и судачили. Война, говорят, будет…

— Не иначе как с французом…

— Да ведь дрались уже русские с французом. Только плохо это для француза кончилось. Может, теперь не станет?

— Это, должно быть, давно было. Может, француз теперь отомстить хочет.

— Русские сильней французов.

— Не то сильней, не то нет. Кто может знать?

— Милые вы мои, и охота людям воевать!

— Каким людям? Как погонят тебя в солдаты, так там уж не спросят, охота или нет. Приказ — и все.

— Так-то так…

Много судачил народ об этой войне. В сумерки велись длинные разговоры, обсуждали, кто сильнее. Припоминали турецкую войну и прежние войны, о которых в деревнях помнили смутно лишь самые древние старики.

Но вскоре все стало известно.

Желтый японец за русского царя принимался. Не здесь. В дальних краях, за Сибирью, на другом конце света.

— Дойдет он и сюда! Дойдет! — пророчествовала Тереска, всегда видевшая все в мрачном свете.

Люди покачивали головами. Никто наверное не знал, где это, далеко ли. Никто не знал, за морем или нет.

— Если за морем, так, может, и не дойдет. А если нет, так наверняка и нас захватит.

— Дурная. А корабли зачем? Захочет, так придет. Ему по морю, что нам по земле ходить.

— А войско как?

— На корабли посадит.

— Столько народу?

— А как же? Большущие корабли, трубы на них получше, чем в усадьбе. Под котлами топится, пар его и толкает. Сколько захочешь, перевезет.

— Боже великий! Чего только люди не выдумают! — вздыхали бабы.

— Не болтали бы лишнего, — рассердился Антон. — Накаркать не трудно. Пускай там русские с японцем дерутся, не наше это дело. Поколотят русских, пускай. А если японца побьют, так что он нам, брат или сват?

Так оно, конечно, и было. Говорилось ведь только так, к примеру. По правде сказать, никто не верил Терескиной болтовне, будто война придет аж сюда, в их деревню. Говорилось: война, но это никак в голове не укладывалось.

И все же война пришла в деревню.

Только не так, как думала Тереска.

По всей стране началось движение. Слышно было про такие вещи, о которых раньше никто и пикнуть не смел.

Появились в деревне разные люди. Заходили иной раз и в бараки. Чужие. Городские.

В усадьбе стало вроде как полегче. Не так приставал управляющий. Сама помещица показывалась редко.

Но уж самое удивительное произошло со стражниками.

Теперь они неохотно заглядывали в деревню. Не угрожали крестьянам, не так часто засиживались в лавчонке Йоськи. Притихли. Не лезли на глаза людям.

— Должно, колотят русских, если стражники так успокоились, — догадывались люди.

— Э, не только это. Колотить-то их колотят, да и другое кое-что делается.

Все навострили уши, но Антон больше ничего не сказал.

А что-то происходило. Доходили глухие тайные вести, передаваемые из уст в уста.

Из рук в руки переходили листки, напечатанные на тоненькой бумаге, часто пахнувшие еще свежей краской.

Заколочен досками был батрацкий мир. Отгорожен просторами полей, жестким законом батрацкого труда, ежедневной непосильной работой.

Но отголоски доносились и сюда.

Далеко-далеко, — пожалуй, полдня, а то и больше по чугунке ехать, — на шумной городской улице раздался выстрел.

Эхо этого выстрела донеслось сюда.

По улицам городов двигались шествия, но и здесь слышен был топот шагов.

Как-то иначе, просторнее, светлее стало в бараках. Как-то вдруг люди стали подумывать о том, что все может измениться. Ведь до сих пор казалось, что все дни от рождения до гробовой доски будут одинаковы, похожи друг на друга, как зерна четок, перебираемых в руках. Что накланяется человек, наработается, надорвется, натрудит руки, ноги на этом пути, который ведет из барака только на кладбище.