Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла Страница 16

— Мне запомнилась одна вещь, — сказала Элизабет. — Не знаю, когда я её обнаружила, но именно сейчас ты сказал сам себе об этом времени суток, а та картинка важна для него.

— Какая? — спросил он.

— У кошек хвосты лежат прямо и неподвижно, когда они едят.

— Да, — кивнул он, — да, я знаю.

— И только в это время они лежат прямо, и только в это время они такими остаются.

Она весело рассмеялась. Сейчас, поведав о такой ерунде, она считала, что её рассказ должен восприниматься как насмешка над спящими животными, о которых говорил Джозеф, и была очень довольна. Она казалась себе очень умной, раз смогла сказать такое.

Он и не сообразил, какое хитрое сооружение может быть воздвигнуто на кошачьих хвостах, и сказал: «Въедем на холм, потом опять спустимся к зарослям у реки, потом — через большое поле, и мы будем дома. С вершины холма нам уже, наверное, будут видны огни».

Вокруг сгустилась непроницаемая тьма тихой ночи. Словно чужак, крадущийся в ночном безмолвии, повозка в темноте въехала на холм. Элизабет всем телом прижалась к Джозефу.

— Лошади знают дорогу, — сказала она. — Они узнают её по запаху?

— Они её видят, дорогая. Только для нас она в темноте. Для них она — в полумраке. Скоро мы будем на вершине холма, а оттуда уже можно видеть огни. Тихо-то как, — недовольно промолвил он. — Не нравится мне эта ночь. Ничто и не шелохнётся.

Прошло, кажется, не менее часа, прежде, чем они миновали холм, и Джозеф остановил упряжку, чтобы лошади, которые, опустив головы, часто и тяжело дышали, отдохнули от подъёма.

— Видишь, — сказал Джозеф, — вот и огни. Так поздно, а братья ждут нас. Я не говорил им, когда мы приедем, но они, должно быть, догадались. Смотри, несколько огней движутся. Я думаю, кто-то ходит по двору с фонарём. Видно, Том вышел посмотреть, как там лошади в сарае.

Ночь снова обступила их. Впереди раздался тяжёлый вздох; его принёс, мягко прошелестев в сухой траве, тёплый ветер из долины.

— Кто-то злой вышел в ночь. Даже в воздухе веет чем-то враждебным.

— О чём ты говоришь, дорогой?

— Я говорю о том, что погода меняется. Скоро здесь будет ураган.

Ветер усилился и донёс до них протяжный вой собаки. Джозеф в раздражении уселся на козлы.

— Наверное, Бенджи поехал в посёлок. Говорил я ему, чтобы он не ездил, пока я не вернусь. Ведь воет-то его собака. Каждый раз, когда он уезжает, она воет всю ночь.

Он натянул поводья и прикрикнул на лошадей. Они медленно тронулись с места, но тотчас же их шеи изогнулись дугой, а уши встали торчком. Теперь стук копыт скачущей галопом лошади был слышен и Джозефу с Элизабет.

— Кто-то приближается, — сказал Джозеф. — Может быть, это Бенджи скачет в посёлок. Если смогу, я задержу его.

Топот копыт всё приближался, и внезапно появился всадник на вздыбленной лошади.

— Это вы, дон Джозеф? — раздался пронзительный голос.

— Да, Хуанито, в чём дело? Что тебе надо?

Подъехал верховой на лошади, и тот же пронзительный голос произнёс:

— Вскоре я понадоблюсь вам, друг мой. Я буду ждать вас у скалы в соснах. Я ведь не знал, сеньор. Клянусь вам, я не знал…

Им было слышно, как глухо звякнули шпоры. Лошадь захрапела и прыгнула вперёд. Из-за холма до них донёсся её быстрый топот, Джозеф взял кнут и хлестнул лошадей, которые побежали рысью.

Элизабет заглянула ему в глаза.

— В чём дело, дорогой? Что он имел в виду?

Он вскинул руки, а затем, опустив их, натянул поводья, и ещё раз подстегнул лошадей. Обода колёс лязгнули о камни.

— Понятия не имею, что здесь творится, — сказал Джозеф.

— Знал я, ночь будет скверной.

Теперь они были уже на равнине, и лошади было снизили скорость, но Джозеф принялся резкими ударами нахлёстывать их, и они перешли на торопливый бег. Повозка накренилась, на узкой дороге её шатало из стороны в сторону, так что Элизабет пришлось поджать ноги и кистями рук обхватить предплечья.

Теперь им уже были видны дома. На навозной куче стоял фонарь, и его свет отражался от свежепобеленных стен сарая. Окна двух домов были освещены, и когда повозка проезжала мимо них, Джозефу были видны в беспокойстве передвигающиеся там люди. Навстречу им вышел Томас и остановился возле фонаря. Он взял лошадей под уздцы и стал ладонями поглаживать их шеи. С лица его не сходила ухмылка.

— Быстро вы доехали, — сказал он.

Джозеф спрыгнул с повозки.

— Что здесь случилось? По дороге я встретил Хуанито.

Томас снял хомуты и принялся расстёгивать сбрую.

— Мы ведь знали, что когда-нибудь это случится. Мы как-то про это уже говорили.

Из темноты рядом с повозкой появилась Рама.

— Элизабет, я думаю, что вам лучше пройти со мной.

— Что случилось? — воскликнула Элизабет.

— Идите со мной, дорогая, я всё вам расскажу.

Элизабет вопросительно посмотрела на Джозефа.

— Да, ступай с ней, — сказал он. — Ступай с ней в дом.

Оглобля шлёпнулась на землю, и Томас освободил от упряжи потные лошадиные крупы.

— Я оставлю их здесь ненадолго, — словно извиняясь, сказал он и перебросил упряжь через изгородь загона для скота. — А сейчас пойдём со мной.

Джозеф, не отрываясь, смотрел на фонарь. Он поднял и развернул его.

— Это, конечно, Бенджи, — сказал он. — Он тяжело ранен?

— Он мёртв, — сказал Томас. — Он мёртв уже целых два часа.

Они вошли в домик Бенджи и через тёмную гостиную прошли в спальню, где горела лампа. Джозеф заглянул в искажённое мукой лицо Бенджи, замершее в момент наивысшего страдания. Из-под перекошенных судорогой губ виднелись зубы, разбитый нос покраснел. Два полудоллара, положенные на его глаза, тускло мерцали.

Джозеф медленно перевёл взгляд на окровавленный нож, лежащий на столе рядом с кроватью. Ему показалось, что он смотрит вниз откуда-то с большой высоты, и странное, всё подчиняющее себе спокойствие с неожиданным привкусом всезнания наполнило его.

— Это сделал Хуанито? — полуутвердительно спросил он.

Томас взял нож со стола и передал его брату. А когда Джозеф отказался взять его, положил нож обратно на стол.

— В спину, — сказал Томас. — Хуанито поскакал в Нуэстра-Сеньора взять на время пилку, чтобы отпилить рога у того быка, у которого они отросли, как у чёрта. А вернулся он очень быстро.

Джозеф заглянул в кровать.

— Давай накроем его. Давай завернём его во что-нибудь. По дороге я встретил Хуанито. Он сказал, что ничего не знает.

Томас мрачно усмехнулся.

— А откуда он мог знать? Лица-то он не мог видеть. Он увидел и пырнул ножом. Он хотел поехать и признаться, но я велел ему подождать тебя. Так что, — сказал Томас, — единственное решение суда будет против нас.

Джозеф обернулся.

— Как ты считаешь, — сказал Томас, — мы должны вызывать судебного чиновника для установления факта смерти?

— Вы ничего не меняли, Том?

— Мы только перенесли его в дом. И натянули на него штаны.

Рука Джозефа поднялась к бороде и, взъерошив её, задрала концы бороды вверх.

— А где сейчас Дженни? — спросил он.

— Бартон увёл её к себе. Бартон молится вместе с ней. Она рыдала, когда выходила отсюда. Сейчас она, должно быть, близка к истерике.

— Мы отошлём её домой, на Восток, — сказал Джозеф. — Здесь ей делать нечего.

Он повернулся к двери.

— Тебе надо поехать и заявить обо всём, Том. Представь всё как несчастный случай. Может, и не будет никаких вопросов. Произошёл несчастный случай.

Он быстро повернулся к кровати и, прежде чем выйти из дома, коснулся руки Бенджи.

Медленно прошёл он через двор туда, где на фоне неба возвышалось чёрное дерево. Подойдя, он прижался спиной к стволу и посмотрел вверх, откуда сквозь крону пробивалось неясное тусклое свечение звёзд. Его руки ласково коснулись коры дерева. «Бенджамен мёртв», — тихо сообщил он. В течение нескольких мгновений он глубоко дышал, а затем повернулся, вскарабкался на дерево и уселся между гигантских рук, прижавшись щекой к холодной шершавой коре.

Он знал, что его мысли будут услышаны, когда произносил их в своём сознании: «Теперь я знаю, в чём смысл благословения. Я знаю, что на меня возложено. Любить или не любить позволено Томасу и Бартону, но не мне. Не мне. У меня не может быть удач или неудач. Я не могу различать добро и зло. Мне отказано даже во вполне естественном чувстве различать удовольствие и страдание. Всё — едино, и всё — часть меня».

Он бросил взгляд на дом, из которого вышел. Свет в окне попеременно то загорался, то гас. Собака Бенджи снова завыла, и койоты в округе, услышав вой, подхватили его, сопровождая безумным хохотом. Джозеф крепко обхватил дерево руками. «Бенджи умер, а я не радуюсь и не грущу. Ни для того, ни для другого у меня нет причин. Вот почему всё так и есть. Теперь я знаю, отец мой, каким вы были — одиноким без чувства одиночества, спокойным, потому что вам не нужно было общение».