Жюльен Грин - Полночь Страница 16

Господин Лера — так звали этого незнакомца — проследовал по центральному проходу до его пересечения с более узким поперечным проходом. Окинув взглядом торговый зал, отметил, что находится в самой середине рынка, чем остался весьма доволен, так как любил точность во всем; когда он достаточно насладился этим приятным для себя обстоятельством, то направил свое внимание на столики с мраморной столешницей, уделив каждому из них легкий кивок, и сосчитал их все. Из-под шарфа послышалось одобрительное ворчание.

Как все люди домашнего склада жизни, рабски приверженные заведенным в доме обычаям, господин Лера не знал, как лучше использовать случайно выдавшийся час досуга. В этом маленьком городке, где ему пришлось пересаживаться с одного поезда на другой, было слишком мало интересного. Правда, «Привокзальное кафе» открыто, и он мог бы, попивая грог, поболтать с хозяином, но ему не по душе были разговоры с незнакомыми людьми, тем более в этот раз, когда он вез значительную сумму денег, хоть его бумажник и лежал в потайном кармане за подкладкой сюртука, застегнутого на две пуговицы, очень надежные, по мнению госпожи Лера. Другой на его месте, возможно, провел бы этот час в зале ожидания на вокзале, но господин Лера боялся, что заснет и пропустит свой поезд. Вот почему он решил совершить короткую прогулку по улицам городка.

Услышав детский крик, он воскликнул: «Надо же!», и это восклицание в полной мере выражало его удивление. Если бы услышал крик вторично, еще раз сказал бы: «Надо же!», ничего к этому не добавляя, ибо воображение его работало медленно, и разволновать такого человека было совсем не просто. Он был из тех, кто идет по жизни, не видя в ней ничего необычного или необъяснимого, за исключением внезапно выросшей на носу бородавки или ошибки в своей конторской книге. Точно так же и сейчас, после того как он оценил высоту свода и произвел в уме инвентаризацию всего, что находилось в торговом зале, он посчитал, что крытый рынок открыл ему все свои тайны и можно пойти куда-нибудь еще, дабы удовлетворить свою тягу к познанию всевозможных вещей.

Господин Лера не был злым человеком, вовсе нет. Например, он от всей души желал, чтобы этой ночью все спали в тепле, а уж если кому-то непременно надо выйти, чтобы на плечах у этого человека, как и у него самого, был не один слой шерсти, а на руках — теплые вязаные перчатки. И если были на земле люди, которым приходилось в такой собачий холод бродить по улицам без добротной шерстяной одежды и теплых вязаных перчаток, об этом оставалось только пожалеть, но у господина Лера при этом на исчезало приятное ощущение тепла, разливавшегося по животу и по всему телу благодаря нескольким метрам фланели.

Вот уже семнадцать лет господин Лера служил экономом в лицее города Рефана, и никто не слышал от него гневного или обидного слова. Он улыбался, и ему улыбались. Он достиг той пограничной области, где эгоизм сочетается с доброжелательностью, образуя не то чтобы доброту, но нечто вполне заменяющее ее в глазах окружающих. Такое снисходительное отношение к людям было обусловлено превосходным пищеварением и отсутствием денежных затруднений на всем протяжении его жизни; достигнув порога старости, господин Лера не знал, что такое желудочные колики или бессонница.

В тот вечер он пребывал в отличном настроении и, покидая крытый рынок и направляясь к выходу, напевал в свой синий шарф военный марш, по правде говоря, немножко фальшивя, но этот мотив заставлял его идти четким, размеренным шагом. Одновременно господин Лера выделывал тростью фехтовальные финты, из-за которых не всегда ясно видел, что у него впереди, да и рука была уже не та, что в былые времена, но он не обращал на это внимания и, когда проходил мимо того места, где приютилась девочка, выполнил самый замысловатый финт и завершил его выпадом, причем конец трости угодил в сложенные корзины.

Велико же было его удивление, когда корзины рассыпались и с земли кто-то поднялся ему навстречу. Произошло это так быстро, что господин Лера не успел испугаться, однако машинально схватился за бумажник, спрятанный в потайном кармане, и стал в оборонительную позицию. Сначала близорукость помешала ему разглядеть, кто перед ним. Однако он сообразил, что это либо карлик, либо ребенок, и, сменив стойку, сделал тростью весьма воинственный финт.

Несколько секунд мужчина и девочка смотрели друг на друга, Элизабет — сквозь густой туман, окутывающий спросонья всякого, тем более если его разбудили внезапно, господин Лера — через запотевшие от дыхания стекла пенсне. Ни один из них не произнес ни слова. Наконец Элизабет нащупала за своей спиной чугунный столб и ступила немного в сторону; в этот момент господин Лера нацелил трость в шевельнувшуюся тень и не очень уверенным тоном заявил, что при первом подозрительном движении вышибет противнику мозги. Поскольку ответа на такой фанфаронский выпад не последовало, он приободрился.

— Кто вы? — спросил он.

Быстрым движением пальцев господин Лера протер пенсне и прижал ладонь к потайному карману, оберегая свои деньги.

— Ах! — воскликнул он, разглядев бледную девочку, стоявшую перед ним неподвижно. — Бродяжка, маленькая бродяжка… Ты, конечно, состоишь в какой-нибудь банде, верно? И ты подумала, что я тебя испугался?

Господин Лера ласково поглаживал свой бумажник через толщу одежды, словно успокаивал этот бессловесный предмет. Мало-помалу страх покидал его душу, уступая место смешанному чувству стыда и досады:

— Сколько же тебе лет, маленькая злодейка?

Та в ответ пробормотала, что ей десять с половиной.

— Батюшки светы! — воскликнул изумленный господин Лера. — И что же ты делала в этих корзинах в… в половине двенадцатого вечера?

— Спала.

Мужчина нахмурил брови, подумав, что девчонка насмехается над ним, и задал себе вопрос, как лучше продолжать разговор, чтобы не уронить своего достоинства перед этой малолетней нахалкой; в общем-то ему хотелось уйти, но перед этим необходимо было сказать какие-то слова, которые подтвердили бы, что он не испугался девчонки.

— Ах, ты спала, — сказал он слегка насмешливым тоном. — А не думаешь ли ты, барышня, что тебе гораздо лучше спалось бы в теплой каталажке, на густой соломе, а? Может, ты хочешь, чтобы я тебя туда проводил?

И тут он подумал, что, если она вдруг, не дай Бог, ответит утвердительно на его вопрос, который был всего-навсего риторической фигурой, он окажется в дурацком положении; чтобы предотвратить такой опасный поворот событий, он постучал в землю концом трости и шумно закашлялся в свой шарф.

Теперь и Элизабет с меньшей тревогой смотрела на этого человека, который сначала показался ей очень грозным. Напрасно он махал тростью и неуклюже, как медведь, топтался перед ней; она прекрасно знала, что он ее не обидит, однако какое-то чутье подсказало ей, что неплохо бы его умаслить, и, желая польстить ему, она притворилась, будто до смерти испугана. Прислонившись к столбу, девочка, как только могла, вытаращила глаза и молча уставилась на незнакомца таким глупым взглядом, будто не могла выразить свои чувства никаким другим способом. Всякий раз как господин Лера стучал в землю тростью, Элизабет вздрагивала. Он заметил это и в конце концов смягчился.

— Я напишу мэру, — сказал он. — А если понадобится, то навещу его и скажу, что ходить по улицам городка небезопасно.

И еще раз стукнул тростью в землю, но уже не так решительно. Сквозь стекла пенсне он разглядывал изможденное от усталости личико и говорил себе, что никогда в жизни не видел черных глаз, которые бы так странно блестели. Девочка догадалась, что незнакомец изумлен и отчасти восхищен ею, хоть и не признается в этом. При всей своей наивности она в присутствии любого мужчины как-то менялась, сама того не замечая, становилась вдруг очень догадливой, следила за собой, выбирала слова и жесты с уверенностью, невероятной для такой юной особы, тогда как в обществе женщин оставалась по-детски легкомысленной и способной на любой безрассудный поступок.

И сейчас Элизабет решила воспользоваться наступившим молчанием.

— Я озябла, — пробормотала она.

Господин Лера издал какое-то ворчанье и ответил не сразу.

— Озябла, — сказал он наконец. — Еще бы! А скажи-ка, почему ты бродишь по улицам в такой поздний час? Ступай домой.

Элизабет собралась было ответить, что у нее умерла мать, ибо знала, что слова эти обязательно подействуют на собеседника, но ее удержал стыд, ей противно было воспользоваться смертью матери, для того чтобы вызвать чье-то сострадание, и она промолчала.

— Ты слышишь, что я тебе говорю? — спросил господин Лера.

По тону голоса незнакомца Элизабет поняла, что он уже на нее не сердится, и опустила голову. Стоило ей подумать о том, что она осталась почитай что одна-одинешенька на белом свете, как слезы полились рекой, а из горла вырвались звуки, похожие на жалобное мяуканье.