Оноре Бальзак - Первые шаги в жизни Страница 16

— И все это действительно с вами случилось? — наивно спросил Оскар.

— А почему бы и нет? Ведь точно такой же случай имел место во время французской оккупации Иллирии с одним из наших самых блестящих артиллерийских офицеров, — лукаво заметил граф.

— И вы этому артиллеристу поверили? — с таким же лукавством спросил графа Мистигри.

— И это все? — спросил Оскар.

— А что же вам еще? — огрызнулся Мистигри. — Не может же он сказать, что ему отрубили голову. Чем дальше в лес, тем больше слов.

— Скажите, сударь, а есть там фермы? — спросил дядюшка Леже. — И что там выращивают?

— Там выращивают мараскин, — сказал Мистигри. — Это такое высокое растение, оно доходит человеку до рта, на нем произрастает ликер того же названия.

— Ах, вот как! — отозвался дядюшка Леже.

— Я пробыл только три дня в городе и две недели в тюрьме. Мне ничего не довелось повидать, даже мараскиновых полей, — ответил Шиннер.

— Они потешаются над вами, — пояснил Жорж дядюшке Леже, — мараскин присылают в ящиках.

В это время карета Пьеротена спускалась по крутой дороге в долину Сен-Бриса, направляясь к трактиру, который находится в центре этого многолюдного городка, и где Пьеротен обычно останавливался на часок, чтобы дать лошадям передохнуть, накормить их овсом и напоить. Было около половины второго.

— Э-э! Кого я вижу! Дядюшка Леже! — воскликнул хозяин трактира, когда почтовая карета остановилась у крыльца. — Вы завтракаете?

— Каждый день по разу, — ответил толстяк. — Надо заморить червячка.

— И мы тоже позавтракаем, — сказал Жорж, взяв свою трость на караул, как ружье, чем вызвал восхищение Оскара.

Но когда беззаботный авантюрист извлек из бокового кармана плетеный соломенный портсигар, вынул оттуда золотистую сигару и, в ожидании завтрака, закурил ее, стоя на пороге, Оскар пришел в бешенство.

— Употребляете? — спросил Жорж Оскара.

— Иногда, — ответил недавний школьник, выпятив цыплячью грудь и по мере сил придав себе лихой вид.

Жорж протянул портсигар Оскару и Шиннеру.

— Черт возьми! — заметил великий художник. — Сигары по десять су!

— Это остатки тех, что я привез из Испании, — пояснил авантюрист. — А вы будете завтракать?

— Нет, — ответил художник, — меня ждут в зáмке. Кроме того, я закусил перед отъездом.

— А вы? — обратился Жорж к Оскару.

— Я уже позавтракал, — ответил тот.

Оскар отдал бы десять лет жизни за сапоги и панталоны со штрипками, как у Жоржа. Он чихал, кашлял, сплевывал и, давясь дымом, с трудом скрывал гримасу.

— Вы не умеете курить, — сказал Шиннер, — смотрите!

Шиннер с невозмутимым видом затянулся и, не дрогнув ни одним мускулом, выпустил дым через нос. Потом затянулся еще раз, задержал дым в горле и, вынув сигару изо рта, не без щегольства выдохнул его.

— Вот как это делается, молодой человек, — сказал великий художник.

— Да, молодой человек; но можно и иначе, — вмешался Жорж и, подражая Шиннеру, затянулся, но проглотил весь дым.

«А мои родители еще воображают, что дали мне хорошее воспитание», — подумал бедный Оскар, пытаясь курить с той же непринужденностью, что и Шиннер.

Вдруг он почувствовал столь сильный приступ тошноты, что обрадовался, когда Мистигри выхватил у него сигару и спросил, докуривая ее с явным наслаждением:

— Вы ничем заразным не больны?

Оскар горько пожалел, что недостаточно силен: ему очень хотелось дать Мистигри по уху.

— Вот как! — сказал Оскар. — Полковник Жорж уже заплатил восемь франков за аликантское и пирожки, сорок су — за сигары, да теперь еще и завтрак обойдется ему…

— По меньшей мере в десять франков, — ответил Мистигри. — Но ничего не поделаешь: большим голавлям большое плаванье.

— А знаете что, дядюшка Леже, хорошо бы распить бутылочку бордоского, — предложил в эту минуту Жорж.

— Завтрак обойдется ему в двадцать франков! — воскликнул Оскар. — Итого — тридцать с хвостиком.

Убитый сознанием своего ничтожества, Оскар неловко уселся на тумбу и предался размышлениям, совершенно не замечая, что при этом его панталоны задрались и открыли чулки как раз в том месте, где к новой пятке был пришит старый верх — шедевр рукодельного мастерства г-жи Клапар.

— А мы, оказывается, собратья по чулкам, — заявил Мистигри, слегка приподнимая штанину и показывая нечто в том же роде. — Но ведь известно, что художник всегда без сапог.

Эта шутка вызвала улыбку у г-на де Серизи, который, скрестив руки, стоял в воротах позади путешественников. Как ни безрассудны были эти молодые люди, суровый государственный муж завидовал их недостаткам, ему нравилась их задорная хвастливость, он восхищался живостью их шуток.

— Ну что? Покупаете вы ферму Мулино? Ведь вы же ездили в Париж за деньгами, — спросил трактирщик дядюшку Леже, показывая ему в конюшне лошадку, которую хотел продать. — Если вам удастся оставить в дураках графа де Серизи, пэра Франции и министра, — это будет весьма занятно.

Лицо престарелого министра было по-прежнему непроницаемо, он повернулся и внимательно посмотрел на фермера.

— Дело в шляпе, — ответил вполголоса Леже трактирщику.

— Тем лучше. Люблю, когда дворянам натягивают нос… А если вам понадобится для этой цели тысчонок двадцать, я вам ссужу. Но Франсуа, кучер шестичасового тушаровского дилижанса, только что сообщил мне, будто граф пригласил господина Маргерона отобедать в Прэле нынче же вечером.

— Таков план его сиятельства, однако и мы не дураки, — отозвался дядюшка Леже.

— Граф устроит какое-нибудь местечко сыну господина Маргерона, вы же никакими местами не распоряжаетесь! — сказал фермеру трактирщик.

— Нет; но если за графа стоят министры, то за меня постоит сам король Людовик Восемнадцатый, — прошептал Леже на ухо трактирщику. — Сорок тысяч его портретов, которые я вручил господину Моро, помогут мне, под носом у графа, перехватить Мулино за двести шестьдесят тысяч франков наличными, а господин де Серизи потом рад будет перекупить ферму у меня за триста шестьдесят тысяч, лишь бы землю не распродали по частям с торгов.

— Недурно, куманек! — воскликнул трактирщик.

— Ловко подстроено? — спросил фермер.

— В конце концов для графа ферма стоит этих денег.

— Теперь Мулино приносит шесть тысяч чистыми, я возобновлю договор по семи с половиной тысяч франков еще на восемнадцать лет. Таким образом капитал будет помещен больше чем из двух с половиной процентов. Граф окажется не в накладе. А чтобы не было обидно господину Моро, он сам предложит меня графу в качестве арендатора и сделает вид, будто только защищает интересы своего господина, поместив его деньги почти из трех процентов и найдя человека, который хорошо заплатит за аренду.

— А сколько Моро получит всего?

— Ну, если де Серизи ему даст десять тысяч франков, — так он заработает на этом пятьдесят тысяч. Но он их заслужил.

— А в конце концов наплевать графу на Прэль! Он и без того богат! — сказал трактирщик. — Я лично его никогда в глаза не видал.

— И я тоже, — отозвался дядюшка Леже, — но должен же он когда-нибудь поселиться здесь, иначе он не выбросил бы двухсот тысяч франков на внутреннюю отделку. В доме — прямо как у короля.

— Что же, Моро давно пора подумать и о своей выгоде, — заметил трактирщик.

— Разумеется; ведь когда тут поселятся господа, они во все начнут нос совать.

Граф не пропустил ни словечка из этого разговора, хоть он и велся вполголоса.

«Итак, я уже получил здесь все доказательства, за которыми еду туда, — подумал он, глядя на толстяка фермера, возвращавшегося в кухню. Может быть, это пока только одни проекты? Может быть, Моро еще не дал согласия?» — утешал себя граф, настолько претила ему мысль об участии его управляющего в этих махинациях.

Пьеротен пошел поить лошадей. Де Серизи решил, что возница намеревается позавтракать с фермером и трактирщиком. После того, что граф услышал, он боялся, как бы владелец «кукушки» не выдал его.

«Все эти люди в заговоре против нас, — подумал он, — и расстроить их планы — святое дело».

— Пьеротен, — сказал он вполголоса, обращаясь к вознице, — я обещал тебе десять золотых за то, что ты сохранишь мой секрет; но если ты и впредь согласен скрывать кто я (а я сейчас же узнаю, как только ты проговоришься или сделаешь малейший намек кому бы то ни было и где бы то ни было в течение этого дня — даже в Лиль-Адане), ты получишь от меня завтра утром, когда будешь ехать обратно, тысячу франков, чтобы расплатиться за новую карету. Поэтому, для большей верности, — продолжал граф, хлопнув по плечу побледневшего от радости Пьеротена, — не ходи-ка ты завтракать, а оставайся при лошадях.

— Понял, ваше сиятельство, не сомневайтесь! Это вы насчет дядюшки Леже?