Исаак Башевис Зингер - Раскаявшийся Страница 16

— Вы раскаявшийся?

На что я ответил:

— Очень хотел бы им стать.

В доме учения меня встретил реб Хаим. Увидев мой талес и филактерии, он сказал:

— Что ж, вы возвращаетесь домой.

Молился я с тяжелым чувством. Даже когда я завязывал ремешки филактерий и целовал пальцы, дьявол не успокаивался: «Ты разыгрываешь фарс. Тебе прекрасно известно, что филактерии — это просто лоскутки кожи, содранной с коровы. А то, что ты повторяешь — перворожденный осел должен быть выкуплен или обезглавлен, — просто последствия финикийского язычества. Корова не заслужила, чтобы с нее сдирали шкуру, а баран — чтобы его приносили в жертву, и перворожденный осел не заслужил, чтобы ему отсекли голову. Все это, как и Талмуд, и Библия, устарело и покрылось пылью веков. Даже то, что написано в филактериях — ты должен любить Бога всем сердцем, душою и телом, — не имеет оправдания и смысла. Что сделал Бог для евреев, которые так его любят? Он любит вас? Где была его любовь, когда нацисты мучили еврейских детей?»

Я уже много раз слышал эти аргументы, но никогда не знал, как на них ответить, и — зачем отрицать? — не знаю этого и сейчас. Тогда я сказал дьяволу: «Ты совершенно прав, но если у меня не хватает мужества умереть, то я должен стать евреем. Разве носить филактерии глупее, чем галстук или шляпу с пером? Если еврейство всего лишь игра, я предпочитаю играть в нее, а не в футбол, бейсбол или игры политиков. Даже если Всемогущий плох, лучше говорить с несправедливым творцом Вселенной, чем с негодяями из КГБ. Бог, по крайней мере, мудр. А нечестивцы ко всему еще и глупцы…»

Я рассказываю все это вам, чтобы показать, как сложно современному человеку вернуться к Богу, как глубоки в нас сомнение и разочарование. Я продолжал молиться, но сатана не оставлял меня ни на секунду. Когда я читал: «Благ Господь ко всем, и щедроты Его на всех делах Его», сатана кричал: «Ложь, он милостив только к кучке богачей и влиятельных негодяев». Когда я читал: «Близок Господь ко всем призывающим Его», сатана замечал: «Разве набожные евреи не возносили Ему молитв из гетто? А что сделал Он для них во времена Хмельницкого? Ведь по твоей теории именно тогда евреи достигли высочайших ступеней духовности…»

Он ни на миг не переставал искушать меня. Он был со мною, когда я спал и когда бодрствовал. Я решил не отвечать ему, обращать внимание не больше, чем на тявкающую собачонку. Он кощунствовал, поносил всех и вся, а я продолжал молиться. Он засел у меня в голове, не оставлял, но он не мог запечатать мои губы. Я все же прочел Восемнадцать благословений, пусть и без особого пыла.

В тот же день я обо всем написал Циле. Написал, что хочу стать набожным евреем, таким, какими были мой отец и дед, и что прошу ее помощи, прошу согласиться на развод. Я был уверен, что она не ответит или натравит на меня адвокатов заодно с полицией. С тех пор как евреи начали подражать гоям, кто знает, на что способна еврейская полиция?

Все следующие дни я жил, как осужденный. Молился, изучал Гемару, ел в кошерном ресторане. Когда я сказал официанту, что не ем мяса, он посмотрел на меня очень странно, словно был готов затеять спор. У меня не было ни малейшего желания препираться по этому поводу, так что я просто сказал ему: «Я склонен признать вашу правоту, но, пожалуйста, принесите то, что я прошу».

— Желание клиента для нас закон, — ответил он, пожав плечами, и принес заказ.

Сложнее пришлось позже, когда реб Хаим, услышав, что я против убийства животных, сказал:

— Но это не приблизит вас к Богу.

— Реб Хаим, — ответил я, — тот, кто видел, как едят людей, никогда не сможет съесть животное.

— Не надо пытаться быть сострадательнее Всемогущего.

Тогда я понял, что отношение к вегетарианству навсегда останется барьером между мною и окружающими меня набожными евреями. Они считают отказ от мяса прихотью гоев и евреев, забывших веру отцов. Они воспринимали это как попытку стать слишком уж благочестивым. Один из цанзских хасидов даже сравнил меня с Исавом, который, как говорится в Талмуде, стараясь походить на истинно благочестивого человека, спросил у своего отца, как отделить десятину соломы. Когда реб Хаим впервые пригласил меня, его жена приготовила молочный суп, но он хотел, чтобы я пришел к ним в субботу, так что хранить свое вегетарианство в секрете было больше невозможно. Кажется, он даже немного испугался, узнав, что я даже в субботу не ем ни мясо, ни рыбу.

Однако я был твердо настроен жить такой жизнью, какой хотел и которую сам считал верной. Если бы в результате мне пришлось оказаться в полном одиночестве, я бы не счел это трагедией. Сильный духом может вынести и такое.

Как раз в это время пришло письмо от Цили. Это было большое письмо, своеобразная исповедь на тридцати страницах. Оно и сейчас где-то у меня хранится, и, поверьте, — это документ! Суть письма заключалась в следующем: во-первых, во всех бедах и ошибках Цили виноват я. Это я послужил для нее дурным примером. В этом она абсолютно права. Во-вторых, она завидовала моей решимости порвать со всем и вся. Бывали времена, писала она, когда и ей хотелось сделать то же самое, но, увы, у нее не хватило решимости и веры. Она писала, что продолжает встречаться со стариком профессором и он согласен развестись со своей женой и жениться на Циле. Она была готова дать мне развод, но просила о «небольших уступках». Несколько страниц касалось бизнеса. Я оставил все дела без присмотра, но мои партнеры вовсе не стремились лишить меня всего. Еще Циля наняла адвоката, чтобы позаботиться о нашем имуществе.

Я прочитал это письмо много раз. В нем явно видны были чувства женщины глубоко порочной, но все же не опустившейся до самого дна. Смысл письма можно было свести к одной фразе: «Да, мы потеряли наше наследие, потеряли навсегда, и ничто не сможет спасти его».

15

О чем я говорил? Ах да, о том, что развелся с Цилей: она дала мне развод в американском суде, а я все сделал по еврейским законам. «Небольшие уступки» на деле обернулись вполне весомыми. Циля и ее адвокат хапнули сколько смогли. Когда современный мужчина женится на современной женщине, он попадает в осиное гнездо. Такой брак — просто одна из разновидностей самоубийства. За фальшивые улыбки и женщину, с которой другие мужчины спят просто так, этот расплачивается не только своей свободой, но и здоровьем, а иногда и жизнью. Она требует, чтобы ее любили, и вечно обвиняет мужа в том, что его чувства недостаточно сильны. Поэтому она платит ему тем же. Народ, проливавший кровь за освобождение рабов, сегодня превратил в раба женатого мужчину. Распутные девки стали объектом поклонения не только в Америке, но и во всем мире. В прошлом идолы были из камня или золота, сегодняшние богини — хитроумные обманщицы.

Получив наконец развод, я почувствовал себя невольником, отпущенным на свободу. Впрочем, мой «добрый друг» дьявол не оставил меня и здесь: «Теперь ты свободен, не торопись, залезать в новую клетку. Перед тобою открыты все двери. Ты не так уж и стар, к тому же богат. Женщины в Тель-Авиве, Париже, Лондоне, да во всем мире, встретят тебя с распростертыми объятиями. Ты можешь заполучить их за простой билет в театр, за приглашение поехать за город, а то и за просто так. Пришло время жить, а не торчать безвылазно у цанзских хасидов. Хватить учить Гемару, написанную какими-то фанатиками две тысячи лет назад! Сколько можно молиться несуществующему Богу?»

Так убеждал меня великий мастер диалектики, сатана, чья единственная задача — искушать людей во все времена и во всех обстоятельствах. Но я не испытывал ни малейшего желания возвращаться к этим шлюхам в Париж или Тель-Авив. Мне были отвратительны и они сами, и их объятия. Я достиг той точки, когда все современные женщины с их уловками кажутся дешевыми актрисами. Даже их страсть выглядит фальшиво! Страсть рождается в душе человека, а холодная душа просто не в состоянии любить. Бесчисленные книги, пьесы и фильмы о сексе доказывали только одно: современный человек все больше и больше становится импотентом и ему постоянно необходимы все новые и новые стимуляторы. Я часто вспоминал жалобы Цили и Лизы на невозможность добиться оргазма. Те, кто двадцать четыре часа в сутки думают о сексе, читают о сексе, говорят о нем, изучают его, буквально живут им, в итоге просто не могут получить наслаждение, когда дело доходит до близости с мужчиной. Те, кто целыми днями говорит непристойности, привыкает к ним и теряет способность к сильным эмоциям, вызываемым грубым словом или выражением.

Когда дьявол попытался изменить свой метод и стал убеждать меня, что вообще все женщины распутны и лживы, я вспомнил свою мать и бабку. Все, что он говорил теперь, играя роль женоненавистника, никак не касалось этих женщин, воспитанных в старом духе. Они не подчиняли себе наших дедов, а помогали им зарабатывать на жизнь. Они были одновременно и женами, и добытчицами, и матерями. Отец мог уехать из дома на год и не бояться, что его место займет другой. Раньше женщины очень часто уже в молодые годы оставались соломенными вдовами, но почти никогда не грешили с другими мужчинами. Конечно, были и исключения, но очень редко. Наши матери и бабки несли на своих плечах тяжесть предписаний Торы, зарабатывали на жизнь и растили детей. Они были святыми, и им не приходилось думать об оргазме.