Вся правда о Муллинерах (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз Страница 16

— Войдите! — крикнул директор, который в своем кресле съежился в дрожащий комок.

В кабинет вошел мальчуган в итонском костюмчике. Его лицо показалось епископу смутно знакомым. Лицо это напоминало зрелый помидор с присобаченным к нему носишком. Однако не это поразило епископа: мальчуган обладал сходством не столько с помидором, сколько с чем-то совсем другим.

— Сэр, извините, сэр, — сказал мальчуган.

— Да, да, да, — раздраженно сказал генерал Кровопускинг. — Беги играть, мальчик, беги, беги. Разве ты не видишь, что мы заняты?

— Но, сэр, извините, сэр, это про статую.

— Что про статую? Что про нее? Что про нее?

— Сэр, извините, сэр, это я.

— Что! Что! Что! Что! Что!

Епископ, генерал и директор издали это восклицание хором, причем «что» распределялись следующим образом:

Епископ — 1

Генерал — 3

Директор — 1

–

Итого — 5

Отвосклицавшись, они уставились на мальчугана, который тем временем стал карминным.

— Что ты сказал? — вскричал директор. — Ты выкрасил статую?

— Сэр, да, сэр.

— Ты? — сказал епископ.

— Сэр, да, сэр.

— Ты? Ты? Ты? — сказал генерал.

— Сэр, да, сэр.

Наступила волнующая пауза. Епископ смотрел на директора. Директор смотрел на епископа. Генерал смотрел на мальчика. Мальчик смотрел на пол.

Первым молчание нарушил генерал.

— Чудовищно! — воскликнул он. — Чудовищно! Чудовищно! Никогда ничего подобного не слышал. Мальчик должен быть исключен, директор. Исключен. Иск…

— Нет! — сказал директор властным голосом.

— В таком случае выпороть его хорошенько. Хорошенько. Хорошенько.

— Нет! — Преподобный Тревор Энтуисл словно облекся новым величавым достоинством. Он несколько учащенно дышал через нос, а его глаза обрели нечто рачье.

— В вопросах школьной дисциплины, генерал, я со всем уважением требую полной независимости. Я разберусь с этим делом, как сочту нужным. По моему мнению, оно не требует принятия столь строгих мер. Вы согласны со мной, епископ?

Епископ, вздрогнув, опомнился. Он думал о статье, которую только что написал для одного из ведущих журналов, где рассматривал тему Чудес, и теперь сожалел, что тон ее, в соответствии с направлением Современных Взглядов, был почти скептическим.

— О, целиком и полностью, — ответил он.

— В таком случае, — с бешенством сказал генерал, — я умываю руки, умываю руки, умываю руки. И если теперь так воспитывают наших мальчиков, то не удивительно, что страна летит в тартарары, в тартарары, в тартарары.

Дверь за ним громко захлопнулась. Директор повернулся к мальчугану с доброй ласковой улыбкой.

— Без сомнения, — сказал он, — вы сожалеете о своем проступке?

— Сэр, да, сэр.

— И вы больше не будете красить статуи?

— Сэр, нет, сэр.

— В таком случае, — сказал директор радостно, — мы можем отнестись снисходительно к тому, что, в конце-то концов, было не более чем детской проделкой. Как вам кажется, епископ?

— О, безусловно, директор.

— Именно то — ха-ха! — что вы или я могли бы натворить э… в его возрасте.

— О, несомненно.

— В таком случае перепишите двадцать строк Вергилия, Муллинер, и больше не станем говорить об этом.

Епископ взвился из кресла.

— Муллинер! Вы сказали — Муллинер?

— Да.

— Это фамилия моего секретаря. Вы, случайно, не родственник ему, мой мальчик?

— Сэр, да, сэр. Брат.

— А-а! — сказал епископ.

Епископ нашел Августина в саду, где он опрыскивал раствором ворвани розовые кусты, так как был садоводом-энтузиастом. Епископ ласково положил ладонь ему на плечо.

— Муллинер, — сказал он, — не думайте, будто я не заметил вашей руки, тайно приложенной к этому беспрецедентному событию.

— А? — сказал Августин. — К какому беспрецедентному событию?

— Как вам известно, Муллинер, вчера вечером, руководствуясь побуждениями, которые, могу вас заверить, были самыми благородными и соответствовали истинному духу Церкви, преподобный Тревор Энтуисл и я были вынуждены выйти из дома и покрасить статую Жирняги Хемела в розовый цвет. И только что в кабинете директора некий мальчик признался, будто выкрасил ее он. Этот мальчик — ваш брат, Муллинер.

— Неужели?

— И на это признание вдохновили его вы, чтобы спасти меня. Не отрицайте, Муллинер.

Августин улыбнулся смущенной улыбкой:

— Пустяк. Абсолютный пустяк.

— Уповаю, это не вовлекло вас в чрезмерные расходы. Насколько я знаю братьев, мальчик вряд ли согласился на этот благой обман безвозмездно.

— А, всего-то пара фунтов! Он потребовал три, но я сбил цену. Нет, просто возмутительно, — добавил Августин горячо. — Три фунта за простенькую работенку?! Я так ему и сказал.

— Они будут вам возвращены, Муллинер.

— Нет-нет.

— Да, Муллинер, они будут вам возвращены. При себе у меня нет такой суммы, но я отправлю чек по вашему новому адресу: дом священника, Стипл-Маммари, Хертфордшир.

На глаза Августину навернулись нежданные слезы. Он схватил руку епископа.

— Епискуля, — сказал он прерывающимся голосом. — Не знаю, как и благодарить вас. Но учли ли вы?

— Учел?

— Жену на лоне твоем. Второзаконие, тринадцать, шесть. Что скажет она, когда узнает?

Глаза епископа вспыхнули огнем решимости.

— Муллинер, — сказал он, — вопрос, который вы затронули, не ускользнул от моего внимания. Но я держу ситуацию под полным контролем. Птица небесная может перенести слово твое и, крылатая, — пересказать речь твою. Екклесиаст, десять, двадцать. Я сообщу ей о своем решении