Камило Села - Семья Паскуаля Дуарте Страница 17

Тень от моего тела все время шла впереди, длинная, очень длинная-длинная, словно призрак; она плотно прижималась к земле и приноравливалась ко всем особенностям пути – то прямо вытягивалась по дороге, то взбиралась по ограде кладбища, будто хотела туда заглянуть. Я пробежал немного – тень пробежала тоже; я остановился – остановилась и тень. Я оглядел небесный свод – на всем его пространстве не было ни единого облачка. Тень шаг за шагом будет идти со мной до самого конца пути.

Меня охватил страх, необъяснимый страх; я вообразил, что скелеты покойников вылезают из могил поглядеть, как я иду. Я не смел поднять голову, ускорил шаг; тело мое как будто потеряло свой вес, сундучок тоже. Я почувствовал в себе столько сил, как никогда. Еще миг – и я ринулся бежать со всех ног, точно удирающий пес; я мчался и мчался, как сумасшедший, как сорвавшийся с цепи, как одержимый. К дому я прибежал при последнем издыхании, больше я не смог бы сделать и шага…

Бросив сундучок на землю, я сел на него. Не было слышно ни звука; Росарио и мать наверняка спят, не зная – не ведая, что я приехал, что я на свободе, что я в двух шагах от них. Может, сестра, ложась в постель, прочитала «господи, помилуй» – свою любимую молитву, чтоб меня скорей освободили! Может, в эту минуту она, грустя по мне, видит во сне, что я лежу в камере на нарах и вспоминаю о ней – единственной искренней привязанности в моей жизни! Может, она вздрагивает, охваченная кошмаром.

А я вот он, тут как тут, на свободе, разделался вчистую, готов начать жизнь заново, утешать ее, лелеять, любоваться ее улыбкой.

Я не знал, что делать. Подумал было постучать, но они испугаются – в такой час никто не стучит, еще и отворить-то не осмелятся. Но оставаться так я тоже не мог, нельзя же дожидаться дня, сидя на сундучке.

По шоссе, громко разговаривая, подходили двое мужчин; голоса беззаботные, веселые; шли из Альмендралехо, наверное, от своих девушек. Вскоре я их узнал – это были Леон, брат Мартинете, и сеньорито Себастьян. При виде их, не знаю уж почему, я поспешно спрятался.

Они прошли очень близко от дома, очень близко от меня; их разговор был отчетливо слышен.

– Видишь, что стряслось с Паскуалем.

– Любой на его месте сделал бы то же самое.

– Вступился за жену.

– Конечно.

– И сидит в Чинчилье, это больше суток на поезде, вот уже три года…

Я ощутил глубокую радость; мне вдруг отчаянно захотелось выскочить из канавы, встать перед ними, обнять их, но я предпочел воздержаться – тюрьма сделала меня спокойнее, обуздала мои порывы.

Я подождал, пока они отойдут. Когда, по моим расчетам, они отошли достаточно далеко, я вылез из канавы и направился к двери. Сундучок оставался там, но они его не заметили. Увидь они его, они подошли бы ближе, и мне пришлось бы выйти и объясняться, а они уверились бы, что я от них прячусь, избегаю их.

Довольно было с меня колебаний; я приблизился к двери и стукнул в нее два раза. Никто не откликнулся. Я подождал несколько минут. Никого. Я снова постучал, на этот раз сильнее. В доме засветилась лампа.

– Кто?

– Это я!

– Кто я?

Это был голос матери. Зачем врать – я обрадовался, услыхав его.

– Я, Паскуаль.

– Паскуаль?

– Да, мать, Паскуаль.

Мать отперла дверь; при свете лампы она походила на ведьму.

– Тебе чего?

– Как чего?

– Ну да, чего?

– Войти. Чего же еще?

Она держалась странно. Почему она так держалась со мной?

– Что с вами, мамаша?

– Ничего, а что?

– Да нет, вы вроде остолбенели.

Готов утверждать, что мать нисколько не радовалась моему появлению. Старая ненависть зашевелилась во мне с новой силой. Я старался отогнать ее, отмахивался от нее.

– А Росарио?

– Ушла.

– Ушла?

– Да.

– Куда?

– В Альмендралехо.

– Опять?

– Опять.

– Спуталась с кем?

– Да!

– С кем?

– Да тебе-то что?

Мир словно собирался рухнуть мне на голову. Я плохо видал; я подумал, что все это мне снится. Мы недолго помолчали.

– Почему она ушла?

– Ушла вот.

– Не хотела подождать меня?

– Не знала, что ты скоро вернешься. Она все время тебя вспоминала…

Бедная Росарио, какая она хорошая и что за разнесчастная у нее жизнь!

– Вам нечего было есть?

– Случалось.

– Потому она и ушла?

– Кто ее знает!

Мы опять помолчали.

– Ты видишься с ней?

– Да, она часто приходит. Он ведь тоже тут живет.

– Он?

– Да.

– Кто он?

– Сеньорито Себастьян.

Я подумал, что умираю. Я б деньги заплатил, чтоб очутиться снова в тюрьме.

(18)

Росарио, едва проведала о моем возвращении, пришла со мной повидаться.

– Вчера услыхала, что ты вернулся. Ты представить себе не можешь, до чего я обрадовалась!

Как приятно мне было слышать ее слова!

– Представляю, Росарио, по себе знаю. Ведь мне самому хотелось снова тебя увидеть!

Мы чинились, как будто десять минут назад познакомились. Оба старались держаться как ни в чем не бывало. Немного погодя я спросил, чтоб поддержать разговор:

– Как получилось, что ты опять ушла?

– Ушла и все.

– Так трудно было?

– Нелегко.

– Не могла подождать?

– Не захотела.

Голос у нее сделался хриплый.

– Желания не было снова горе мыкать.

Этим все объяснялось. Бедняжка и без того хлебнула его вдосталь.

– Бросим этот разговор, Паскуаль.

Она улыбалась мне своей всегдашней улыбкой, грустной и какой-то приниженной; так улыбаются хорошие люди, которым в жизни не повезло.

– Поговорим о другом… Знаешь, я подыскала тебе невесту.

– Мне?

– Да.

– Невесту?

– Ну да. А что? Тебя это удивляет?

– Да нет… Только странно. Кто меня полюбит?

– Да любая… Ведь люблю же тебя я!

Изъявление сестриной любви, хоть я и знал о ней, было мне приятно, ее забота подыскать мне невесту тоже. Пришло же ей в голову!

– А кто она?

– Племянница сеньоры Энграсии.

– Эсперанса?

– Да.

– Пригожая девушка!

– Любит тебя еще с той поры, когда ты не был женат.

– И ни словом не обмолвилась!

– Что ты хочешь, у каждой свой нрав.

– А ты, что ты ей сказала?

– Ничего. Что когда-нибудь ты же вернешься!

– И я вернулся…

– Слава богу!

Невеста, которую мне присмотрела Росарио, и впрямь была красивая женщина. Не того типа, что Лола, скорее наоборот, где-то посередке между ней и женой Эстевеса, и притом складом лица, если вглядеться, она напоминала мою сестру. Тогда ей сравнялось уже тридцать лет, а то и тридцать два, но по ней это трудно или даже совсем нельзя было сказать, так хорошо она сохранилась и так молодо выглядела. Была она сильно верующая и как бы устремленная к потустороннему, что в наших краях редкость, и жила как живется, вроде цыган, но только в мыслях неизменно держала одно: «К чему менять? Так на небесах написано!»

Она жила на бугре с теткой, сеньорой Энграсией, сводной сестрой своего покойного отца, потому что осталась круглой сиротой в раннем детстве, и так как от рождения была покладиста и несмелого нрава, никто никогда не видал и не слыхал, чтоб она с кем-нибудь спорила, и тем более со своей теткой, которую очень почитала. Ходила она опрятнее многих, цветом лица была точь-в– точь яблоко и, когда спустя недолгое время стала моей женой – моей второй женой, завела такой порядок у меня в доме, что во многом он сделался просто неузнаваем.

В тот первый раз, когда я встретился с пей с глазу на глаз, нам обоим было сильно не но себе; мы знали, о чем у нас пойдет разговор, поглядывали друг па друга украдкой, будто один другого выслеживал.

Мы были наедине, но это ничего не меняло; мы пробыли наедине целый час, и с каждой уходящей минутой начать разговор казалось все труднее. Она первая открыла огонь:

– Ты пополнел.

– Может…

– И лицом стал бледнее.

– Говорят…

Я все силы в себе напрягал, чтоб показать себя приветливым и разговорчивым, но ничего не получалось; я как отупел, как расплющился под какой-то тяжестью, давившей меня, но и оставшейся у меня в памяти как одно из самых приятных ощущений моей жизни, ощущений, с которыми мне было всего больней расставаться.

– Хорошо в том краю?

– Плохо.

Она задумалась. Кто знает, о чем она думала!

– Ты часто вспоминал Лолу?

– Вспоминал. Зачем врать? Я целыми днями только тем и занимался, что думал, так что всех вспоминал. Даже Щеголя!

Эсперанса слегка побледнела.

– Я очень рада, что ты вернулся.

– Да, Эсперанса, а я рад, что ты меня ждала.

– Тебя ждала?

– Да, а разве ты не ждала меня?

– Кто тебе сказал?

– Сказали. Все известно!

У нее задрожал голос, и его дрожь тут же передалась мне.

– Это Росарио?

– Да. А что в этом плохого?

– Ничего.

На глазах у нее выступили слезы.

– Что ты подумал обо мне!

– А что мне думать? Ничего!

Я медленно наклонился к ней и поцеловал ее руки. Она их не отнимала.