Хулио Кортасар - Непрерывность парков Страница 17

– Ну что ж, значит, так оно и есть,- сказал Вальтер, протягивая ему пачку.- Не выходит, так не выходит.

Было трудно говорить в таком шуме, публика знала, что следующий раунд может оказаться решающим, болельщики Наполеса подбадривали его, словно прощаясь, подумал Эстевес с симпатией, которая была уже вполне искренней, ведь теперь Монсон искал боя и находил его и на протяжении двадцати бесконечных секунд колотил по лицу и корпусу «Мантекильи», который спешил войти в клинч, как человек, что, закрывши глаза, бросается в воду. Больше он не выдержит, подумал Эстевес и с усилием оторвал глаза от ринга, чтобы взглянуть на матерчатую сумку рядом, на скамье, надо сделать это в перерыве, когда все сядут, как раз сейчас, потому что после все опять вскочат, и сумка будет одиноко лежать на скамейке, два удара левой подряд в лицо Наполесу, который опять пытался войти в клинч, Монсон был вне опасности и, почти не переждав, снова подскочил вплотную, точнейший крюк прямо в незащищенное лицо, теперь ноги, главное – это смотреть на ноги, Эстевес-то в этом собаку съел, он видел, как потяжелел «Мантекилья», как кидается вперед – неточно, грузно, в то время как ноги Монсона скользят то в сторону, то назад, прекрасный темп, и последний удар правой приходится как раз в живот, многие не слышали гонга в истерическом, истошном крике, но Вальтер и Эстевес услышали, Вальтер сел первым и не глядя поправил сумку, а Эстевес, усевшись чуть попозже, сунул туда пакет в долю секунды и, подняв уже пустую руку, взмахнул ею в выразительном жесте перед носом типа в синих брюках, который, казалось, не слишком-то разбирался в происходящем.

– Вот это чемпион, – сказал Эстевес негромко, потому что его все равно никто не услышал бы в таком шуме. – Карлитос, черт побери.

Он взглянул на Вальтера, который спокойно курил, видно было, что он смирился, что тут поделаешь, не выходит, так не выходит. Все уже стояли в ожидании сигнала к началу седьмого раунда, внезапная недоуменная тишина и затем дружный вопль при виде выброшенного полотенца, Наполес сидит в своем углу, Монсон выскакивает на середину, подняв перчатки над головой, и выглядит стопроцентным чемпионом, приветствуя публику, перед тем как потонуть в вихре объятий и магниевых вспышек. Финал не поражает красотой, но он неоспорим, «Мантекилья» выходит из игры, чтобы не быть тренировочной грушей для Монсона, все потеряно, вот он встает, подходит к победителю и поднимает перчатки к его лицу, это похоже на ласку, а Монсон кладет свои перчатки ему на плечи, и они снова расходятся, теперь уж навсегда, подумал Эстевес, и никогда больше не встретятся они на ринге.

– Да, бой был отличный,- сказал он Вальтеру, который вешал сумку на плечо и разминал затекшие ноги.

– Мог бы быть и подлиннее,- сказал Вальтер,- наверняка секунданты Наполеса не дали ему выйти.

– А к чему? Ты же видел, как его потрепало, он слишком хороший боксер, чтобы этого не понимать.

– Да, но боксеры его класса выкладываются до конца, ведь никогда не знаешь наперед, как все повернется.

– С Монсоном – знаешь,- сказал Эстевес и, вспомнив приказ Перальты, радушно протянул руку.- Ну, мне было очень приятно.

– Мне тоже. До скорого.

– Чао.

Он увидел, как Вальтер вышел вправо, следом за толстяком, который на крике спорил с женой, и повернулся к типу в синих брюках, но тот не торопился; они медленно продвигались влево, наконец их вынесло в проход. Французы позади спорили насчет техники, но Эстевес, посмеиваясь про себя, смотрел на женщину, которая обнимала своего друга или мужа, что-то кричала ему в ухо и целовала в губы и в шею. Если этот тип не совсем идиот, подумал Эстевес, он должен понять, что на деле-то она целует Монсона. Пакет уже не оттягивал кармана, теперь можно было перевести дух, оглядеться вокруг, девушка прижимается к спутнику, понуро выходят мексиканцы, и их шляпы вдруг кажутся меньше, аргентинский лаг наполовину свернут, но еще реет в воздухе, два толстых итальянца понимающе глядят друг на друга, один говорит почти торжественно: "Gli Га messo in culo"*,

* Здесь: «Он ему вставил фитиля» (итал.)

и другой кивает столь емкому резюме, в дверях давка, люди редут медленно и устало по дощатым настилам к мостику с поручнями, холодная ночь, моросит мелкий дождь, в конце мостика, скрипящего под предельной нагрузкой, опираясь о перила, курят Перальта и Чавес, они не шевелятся, зная, что Эстевес увидит их и скроет удивление и подойдет так, как он подошел, в свою очередь вытаскивая пачку сигарет.

– Монсон сделал из него котлету,- сообщил Эстевес.

– Знаю,- отозвался Перальта.- Я там был.

Эстевес поднял на него удивленные глаза, но они одновременно повернулись и спустились с мостика среди уже редеющей толпы. Эстевес знал, что должен идти за ними, и увидел, как они свернули с проспекта, ведущего к метро, и вошли в более темную улочку, Чавес один только раз бросил взгляд назад, чтобы убедиться, что он не потерял их из виду, потом они направились прямо к машине Чавеса и сели в нее, не спеша, но и не теряя времени. Эстевес сел сзади рядом с Перальтой, машина рванула и двинулась в южном направлении.

– Так, значит, ты там был,- сказал Эстевес.- Я и не знал, что ты любишь бокс.

– Плевал я на бокс, – сказал Перальта,- хотя Монсон стоит своих денег. Я пошел, чтобы издали приглядывать за тобой. Чтобы тебе не быть одному, если что случится.

– Ну так ты видел. Знаешь, бедняга Вальтер болел за Наполеса.

– Это был не Вальтер, – сказал Перальта.

Машина все ехала к югу, Эстевес смутно чувствовал, что так они не попадут в район Бастилии, но это чувство маячило где-то совсем в глубине, потому что все остальное было как взрыв в лицо, словно Монсон колотил не «Мантекилью», а его самого. Он даже не смог раскрыть рта, смотрел на Пеаральту и ждал.

– Мы не успели тебя предупредить,- сказал Перальта.- Жаль, что ты вышел из дома так рано, когда мы позвонили, Мариса сказала, что ты уже ушел и не вернешься.

– Мне хотелось пройтись немного, прежде чем спуститься в метро, – сказал Эстевес. – Но давай рассказывай.

– Все пошло к черту, – продолжал Перальта. – Вальтер позвонил утром из Орли, мы сказали ему, что надо делать, он подтвердил, что получил билет на бокс, все было в ажуре. Мы договорились, что перед выходом он позвонит из квартиры Лучо, чтобы уж знать наверняка. В половине восьмого он не позвонил, мы позвонили Женевьеве, она перезвонила нам и сказала, что Вальтер не появлялся у Лучо.

– Его ждали на выходе из Орли, – раздался голос Чавеса.

– Но тогда кто же это… – начал Эстевес и не договорил, он вдруг все понял, и холодный пот заструился по шее, потек за воротник рубашки, и судорогой свело живот.

– У них было семь часов, чтобы вытянуть из него сведения, – сказал Перальта.- И доказательство – этот тип знал во всех деталях, как надо себя вести. Ты же слышал, как они работают, даже Вальтер не смог выдержать.

– Завтра или послезавтра его найдут где-нибудь на пустыре… – скучно произнес голос Чавеса.

– А теперь тебе не все равно? – отозвался Перальта. – Перед тем как прийти на бокс, я устроил, чтобы все выметались

из явок. Знаешь, у меня была еще надежда, когда я входил в этот чертов шатер, но он уже сидел на месте, и делать было нечего.

– Но раз так, – сказал Эстевес, – когда он убрался с деньгами…

– Конечно же, я пошел за ним.

– Нет, раньше, если ты знал…

– Делать было нечего, – повторил Перальта.- Увидев, что номер срывается, этот тип устроил бы там скандал и нас бы всех замели, ты знаешь, что полиция с ними заодно.

– И что дальше?

– Снаружи его ждали еще трое, у одного был пропуск или что-то там еще, и в одну минуту они уже сидели в машине, которая была на стоянке компании Делона и людей с большими деньгами, а кругом полицейский на полицейском. Тогда я вернулся к мостику, где нас ждал Чавес, вот и все. Конечно, я заметил номер машины, но на хрена он нам нужен.

– Мы выезжаем из Парижа, – сказал Эстевес.

– Да, едем в спокойное местечко. Как ты, видимо, понял, дело теперь в тебе.

– Почему во мне?

– Потому что теперь этот тип знает тебя в лицо и в конце концов они тебя разыщут. После случившегося с Вальтером явок уже нет.

Значит, мне надо уезжать, – сказал Эстевес. Он подумал о Марисе и о малыше, как увезти их, как оставить одних, все это смешивалось с деревьями, начинался лес, в ушах гудело, как будто толпа все еще выкрикивала имя Монсона, тот миг, когда все замерли, словно не веря своим глазам, и полотенце упало на середину ринга, вечер «Мантекильи», бедняга. И тот тип болел за «Мантекилью», если теперь подумать, странно, чтоб он был на стороне побежденного, ему следовало болеть за Монсона,- забрать деньги, как Монсон, как человек, который поворачивается спиной и уходит, унося с собой все, еще и насмехаясь над неудачником, беднягой с разбитым лицом или с протянутой рукой, говорящим ну, мне было очень приятно. Автомобиль затормозил среди деревьев, и Чавес выключил мотор. В темноте вспыхнула спичка и зажгла другую сигарету – сигарету Перальты.