Фридрих Шпильгаген - Въ двѣнадцатомъ часу Страница 17

— Ты обѣщалъ ограничиться одними фактами.

— Sapienti sat! Я полагалъ, что изъ тебя выйдетъ какой-нибудь мудрецъ, а на дѣлѣ выходитъ, что ты такой же глупецъ и безумію подчиняешься не менѣе, если еще и не болѣе другихъ, потому что считаешь себя подъ щитомъ своей мудрости. Свенъ! Свенъ! ты воображаешь, что направляешься по прямому пути, а между тѣмъ скачишь сломя голову по полямъ, такъ что теряешь слухъ и зрѣніе. Ты думаешь...

— Вотъ ужъ и началась проловѣдь! Прощай. Покойной ночи!

— И тебѣ того же желаю, но боюсь, что мое желаніе неудобоисполнимо! закричалъ Бенно ему вслѣдъ.

— О любовь, любовь! философствовалъ Бенно, продолжая свой путь: — какъ бы мнѣ хотѣлось открыть радикальное лекарство противъ нея и завтра же утромъ подмѣшать хорошую дозу въ супъ Свена и дать ему проглотить! Гм! гм! Вся эта штука была бы презабавна, еслибъ не имѣла страшно опасныхъ сторонъ. Вѣдь этотъ Свенъ, если разъ что засядетъ ему въ голову, такъ бываетъ упрямъ, какъ избалованное дитя, какимъ онъ въ сущности и есть. А эта мистртсъ Дургамъ кажется мнѣ самою опасною женщиной, котораяу своими маленькими пальчиками можетъ забрать не то что руку, но и цѣлаго молодца. Мой же достопочтенный другъ, ея супругъ, не таковъ человѣкъ, чтобъ позволить безнаказанно шутить съ собою. что тутъ дѣлать? Гм! гм! гм! Въ «Дикомъ Человѣкѣ» еще огни. Это очень кстати. При свѣтѣ огня я еще разъ обсужу дѣло и запью стаканомъ рейнвейна.

Глава девятая.

Послѣ этого вечера прошла недѣля. Свенъ и Бенно сдѣлались почти ежедневными посѣтителями дачи Дургамовъ. Но они приходили и уходили большею частью въ разное время и въ своихъ посѣщеніяхъ явно преслѣдовали разныя цѣли. Бенно въ качествѣ доктора чаще всего приходилъ рано утромъ. Свенъ всегда приходилъ вечеромъ прежде чѣмъ другіе гости собирались. Бенно зналъ уже всѣ внутренніе входы и выходы въ домѣ и чаще всего шелъ прямо въ кабинетъ Дургама, чтобъ производить съ нимъ какіе-нибудь опыты или сигару выкурить и при этомъ потолковать объ ученыхъ предметахъ. Свену знакомы были только парадныя комнаты и преимущественно гостиная съ терасой. Вечеромъ всегда кто-нибудь приходилъ. Американецъ неизбѣжно присутствовалъ; недѣлю назадъ онъ собирался уѣхать, но съ каждымъ днемъ открывалась новая причина, которая вынуждала его отложить отъѣздъ еще на какіе-нибудь двадцать-четыре часа. Свенъ ясно понималъ, что для мистера Куртиса чайный столъ съ мистрисъ Дургамъ во главѣ былъ то же, что огонь для мотылька — и Свенъ возненавидѣлъ Куртиса. Часто приходилъ также адъюнкт-професоръ съ юною особой съ бѣлокурыми локонами и въ сопровожденіи ея матери, вдовы ученаго професора, которая знала всевозможные современные языки и даже нѣкоторые мертвые. Кромѣ того, разные англичане, въ особенности молодые, проживавшіе въ этомъ городѣ подъ предлогомъ обученія въ университетѣ, а между тѣмъ преимущественно проводившіе свое время въ рыбной ловлѣ, въ прогулкахъ, на лодкахъ, то на парусахъ, то на веслахъ, и въ другихъ пріятныхъ развлеченіяхъ для здоровья полезныхъ. Приходилъ также и мистеръ Смитъ съ женою и четырьмя дочерьми, о предшествующей жизни котораго госпожа Шмицъ разсказывала такіе ужасы, а на повѣрку вышло, какъ Свенъ теперь достовѣрно узналъ, что Смитъ былъ смирный земледѣлецъ, переѣхавшій за границу для поправленія нѣсколько разстроеннаго состоянія; и въ жизнь свою даже не видывалъ, какъ вѣшаютъ людей, умалчивая о тѣхъ пятидесяти, которыхъ, по словамъ госпожи Шмицъ, онъ самъ отправилъ на тотъ свѣтъ.

Если Свенъ съ одной стороны былъ очень золъ на это стеченіе гостей, которымъ мистрисъ Дургамъ въ качествѣ хозяйки должна бы оказывать одинаковое вниманіе, то съ другой стороны онъ былъ очень благодаренъ обществу, по милости котораго онъ могъ хотя нѣсколько минутъ проводить безъ помѣхи съ обожаемою женщиной. На этихъ вечерахъ царствовала полная непринужденность, какъ это бываетъ въ обычаѣ у англичанъ. Каждый могъ считать себя членомъ семейства, приходить и уходить, когда кто хотѣлъ, а также и дѣлать что кому было угодно: читать, рисовать, играть на роялѣ, пересматривать альбомы, разговаривать, молчать, быть веселымъ или задумчивымъ — словомъ, держать себя какъ кому вздумается. Такъ какъ дверь на терасу всегда была отворена, то и тераса считалась частью гостиной, и потому ничего не было поразительнаго въ томъ, что Свенъ и мистрисъ Дургамъ по долгу тамъ прохаживались или, облокотись на перила, любовались видомъ горъ чрезъ рѣку, сверкающую при вечернемъ освѣщеніи. Иногда все общество переходило на терасу, а юный адъюнкт-професоръ съ юною особой съ бѣлокурыми локонами еще чаще долго-предолго прохаживались мимо двери, увлекаясь интересными разговорами.

И кромѣ того, тераса была любимымъ мѣстопребываніемъ дѣтей, которыя сильно полюбили Свена и безпрестанно требовали отъ него новыхъ разсказовъ, особенно вечеромъ, когда гостиная была уже освѣщена и рѣка отсвѣчивалась розовыми тѣнями, когда одна только звѣзда мерцала на темносинемъ небѣ.

Тогда они приходили къ нему и неотступно просили и молили его до-тѣхъ-поръ, пока онъ отдавался въ ихъ распоряженіе. Въ пылу вниманія Китти карабкалась къ нему на колѣни, Эдгаръ прицѣплялся къ нему съ другой стороны, и оба, уставивъ на него болышіе задумчивые глаза, слушали интересную исторію о томъ, какъ графъ продалъ своихъ трехъ дочерей тремъ чудовищамъ, изъ которыхъ вышли потомъ прекраснѣйшіе принцы, о Бѣлоснѣжкѣ, которая жила въ горахъ съ семью карликами, о Чумичкѣ-Разношерсткѣ; а когда міръ нѣмецкихъ сказокъ надоѣдалъ отважному весельчаку Эдгару, тогда являлись на сцену разсказы о Синдбадѣ-мореплавателѣ, Абалѣ-купцѣ и о Гарунъ-аль-Рашидѣ, славномъ калифѣ багдадскомъ. Иногда подходила къ нимъ и мистрисъ Дургамъ и тихо садилась послушать ихъ.

— Какъ это можетъ васъ интересовать? спросилъ Свенъ.

— Мнѣ никто не разсказывалъ сказокъ, когда я была ребенкомъ, отвѣчала она: — и такъ странно, что мнѣ все сдается, какъ-будто все это я пережила, или мечтала о томъ, или по-крайней-мѣрѣ прочитала. И однако это не можетъ быть: у насъ въ Англіи нѣтъ такихъ прекрасныхъ сказокъ.

— Развѣ вы не нѣмка? спросилъ онъ съ удивленіемъ.

— Какъ вамъ пришло это въ голову? спросила она съ не меньшимъ удивленіемъ.

Свенъ пришелъ въ замѣшательство. Свѣдѣніе о нѣмецкомъ происхожденіи Корнеліи онъ почерпнулъ изъ очень невѣрнаго источника сообщеній госпожи Шмицъ, которыя много разъ уже казались нелѣпыми сказками.

— Самъ не знаю, какъ это мнѣ пришло въ голову, отвѣчалъ онъ: — можетъ быть, потому что вы такъ превосходно говорите по-нѣмецки.

— Но и мистеръ Дургамъ не хуже меня говоритъ.

— Однако онъ дѣлаетъ иногда ошибки, какихъ я отъ васъ никогда не слыхалъ.

— Можетъ быть, у меня больше способности къ изученію языковъ. И кромѣ того, посудите сами, мы живемъ во второй уже разъ въ Германіи и въ первый пріѣздъ прожили здѣсь три года. Неудивительно послѣ этого, что всѣ мы похожи немного на нѣмцевъ.

Мистрисъ Дургамъ говорила это съ особенною живостью, какъ-будто оскорбленная въ своей національной гордости, что ее не принимаютъ за англичанку. Самому Свену стало смѣшно, что онъ принималъ съ неограниченною вѣрой открытія, придуманныя хозяйкой Шмицъ. Онъ долженъ былъ сознаться, что только англичанка можетъ сохранять такое невозмутимое спокойствіе, такую величавую холодность, какими всегда обладала мистрисъ Дургамъ въ гостиной, а когда случалось ей заговорить по-англійски, то всякое сомнѣніе въ возможность ея нѣмецкаго происхожденія должна была исчезнуть.

— Простите, сказалъ онъ: — но мнѣ такъ была пріятна мысль принимать васъ за нѣмку. Болѣе всего на свѣтѣ я люблю свое отечество и мнѣ хотѣлось бы, чтобъ все прекрасное, все доброе имѣло нѣмецкое происхожденіе.

— Вы никогда не женились бы на иностранкѣ?

— Я совсѣмъ не женюсь.

— Если уже вы не женитесь, такъ кому же и жениться?

— Отчего же мнѣ скорѣе, чѣмъ другимъ?

— Оттого, что сердце ваше богато любовью, слѣдовательно вы нуждаетесь въ любви болѣе другихъ.

— Откуда вы это знаете?

— Что же я была бы за женщина, еслибъ не могла разбирать такихъ вещей?

— А если вы ошибаетесь?

— Это невозможно.

— Но я питаю ненависть, къ браку.

— Почему?

— Потому что отъ него бываютъ люди несчастны.

— А вина, можетъ быть падаетъ, на людей, не на бракъ, возразила Корнелія: — о! я могу себѣ представить бракъ, какъ онъ долженъ быть — но думать можно о многомъ. Понастоящему, совсѣмъ не слѣдовало бы думать. Отъ многодуманья дается печаль и болѣзнь. Лучше всего не станемъ думать или будемъ думать только о томъ, какъ завтра повеселиться.

Она произнесла это съ влажными, печальными, глазами, но нѣсколько легкомысленнымъ тономъ; у Свена на душѣ стало страшно. Ему вспомнились слова Офеліи: «О, что за благородная душа тутъ уничтожена!»