Грэм Грин - Тайный агент Страница 17

Они медленно карабкались на верхний этаж. Он сказал:

— Ты вовремя пришла. Я мог бы сделать какую-нибудь глупость. Думаю, что послезавтра утром мы сможем отсюда уехать.

— И я тоже?

— Да, и ты тоже, — пообещал он опрометчиво. Как будто в этом ожесточенном мире можно что-то предсказать хотя бы на секунду вперед...

III

Кошачий мех и пыльная юбка преследовали его всю ночь. Покой его обычных снов рухнул: ни цветов, ни тихих рек, ни старых джентльменов, рассуждающих о лекциях. После того самого страшного налета он больше всего боялся удушья. Хорошо, что противник расстреливает, а не вешает тех, кто попадается ему в руки. Нет в жизни ничего кошмарнее веревки, затягивающейся на шее.

Настал день, но сумрак за окном не рассеялся. Улица тонула в желтом тумане. Метров за двадцать уже ничего не было видно. Когда он брился, вошла Эльза и принесла на подносе яйца, копченую рыбу и чайник.

— Ты напрасно беспокоилась, — сказал он, — я спустился бы вниз.

— Я подумала, что это хороший предлог. Вы, наверное, хотите, чтобы я отдала ваши бумаги. — Она сняла туфлю, потом начала стягивать чулок. — О господи, что подумают, если сюда войдут. — Она села на кровать и засунула руку в чулок.

— Что это? — сказал он, напряженно прислушиваясь. Он вдруг понял, что смертельно не хочет забирать свои документы, — как хочется переложить на кого-то другого, незнакомого, чреватое бедой бремя ответственности. Она встала и тоже прислушалась. Звуки шагов затихли внизу.

— О, да это мистер Мукерджи — индийский джентльмен. Он не похож на других индийцев, которые живут внизу. Мистер Мукерджи — очень порядочный человек.

Он взял у нее бумаги — ну, теперь уже он скоро от них избавится. Она натянула чулок и сказала:

— Вот только он любит расспрашивать. Задает всякие вопросы.

— Какие?

— Ну, обо всем. Верю ли я гороскопам? Верю ли газетам? Что я думаю о мистере Идене? И ответы записывает. Не знаю, зачем ему это.

— Странно.

— Вы думаете, у меня из-за этого могут быть неприятности? Когда у меня есть охота поболтать, я говорю ему всякие глупости — про мистера Идена и вообще про все. Для смеха, понимаете? А иногда, как подумаю, что он записывает каждое мое слово, страшно становится. А то, бывает, оглянусь и вижу, что он наблюдает за мной, как будто я зверек какой. Но ведет он себя всегда почтительно.

Д. перестал слушать, мистер Мукерджи его мало заботил. Он сел завтракать. Девочка не уходила. Она как будто всю жизнь ждала его, чтобы выговориться, — его или мистера Мукерджи.

— А вы правду мне сказали вчера вечером, будто мы вместе уедем отсюда?

— Да, — сказал он, — я это как-нибудь устрою.

— Я не желаю обременять вас. — Она опять заговорила языком дешевых романов. — Я всегда могу пойти к Кларе.

— Я придумаю для тебя что-нибудь получше, чем Клара. — Он снова попросит Роз, вчера вечером она просто была не в настроении.

— А можно мне уехать с вами в вашу страну?

— Нет, нельзя.

— Я читала, — сказала она, — как одна девушка переоделась...

— Так бывает только в книжках.

— Я боюсь оставаться здесь с ней.

— Ты здесь не останешься, — заверил он.

Внизу бешено зазвонил колокольчик. Она сказала:

— Не зря его зовут Гам. Настоящий шум-гам.

— Кто это?

— Индиец со второго этажа.

Она неохотно пошла к двери и, берясь за ручку, еще раз спросила:

— Вы мне обещаете, да? Сегодня вечером меня здесь не будет?

— Обещаю.

— Перекреститесь.

Он повиновался.

— Этой ночью, — сказала она, — я не могла уснуть. Я думала, она сделает что-нибудь страшное. Вы бы видели ее лицо, когда я вошла. Я спрашиваю: «Это вы звонили?» — «Нет», — говорит и как посмотрит на меня — будто насквозь проткнула. Что она хотела с вами сделать?

— Не знаю. Но ничего серьезного она сделать не может. Знаешь, она вроде как черт из сказки: разведет дыму, серы, а сделать ничего не может. Если мы не будем ее бояться, она не причинит нам никакого вреда.

— Ох, до чего же я буду рада, когда уберусь отсюда.

Она радостно улыбнулась ему с порога. Как ребенок в день рожденья.

— Не будет больше ни мистера Гама, — сказала она, — ни этих «на часок», ни мистера Мукерджи, и ее никогда больше не увижу. Сегодня у меня самый счастливый день!

Она прощалась со всей своей нынешней жизнью, чтобы начать новую.

Заперев за ней дверь, он посидел еще у себя, пока не пришло время отправляться к лорду Бендичу. Он не хотел рисковать. Он спрятал бумаги во внутренний карман пиджака, надел пальто и застегнул его под горло. Он был уверен, что ни один карманник не доберется до его документов. Если только не попытаются отобрать силой. Что ж, такая опасность не исключена. Ведь сейчас они будут знать наверняка, что бумаги находятся при нем. Оставалось только надеяться, что Лондон гарантирует ему безопасность. Особняк лорда Бендича был для него как «дом» для ребятишек, которые играют в прятки в заросшем, незнакомом саду. Через три четверти часа, думал он, когда часы будут показывать 11.15, все будет так или иначе решено. Но они, наверное, попробуют воспользоваться туманом.

Маршрут его будет таков. По Бернард-стрит до Рассел-сквер — в метро они вряд ли что-нибудь предпримут, затем от Гайд-парк-корнер до Четтэм-террас десять минут пешком в тумане. Конечно, он мог бы по телефону вызвать такси и проделать всю дорогу в машине, но на это ушла бы уйма времени. Уличные «пробки», шум и туман дали бы новые возможности его паникующим противникам, а в том, что они мечутся, он уже почти не сомневался — их подстегивала нехватка времени. Кроме того, они могут додуматься подсунуть ему свое такси. Если ему понадобится взять машину до Гайд-парк-корнер, то он выберет ее сам на стоянке.

С сильно бьющимся сердцем он начал спускаться вниз по лестнице. Напрасно он внушал себе, что днем в Лондоне с ним ничего не может случиться, что он в безопасности. Он обрадовался, когда индиец в потертом цветастом халате выглянул из своей комнаты на втором этаже. Как будто это был свидетель, который в случае чего мог дать показания в его пользу. Д. хотел бы оставлять за собой на всем пути какие-нибудь явные следы — неоспоримые свидетельства его действий.

Он ступил на ковер. Он шел тихо, не испытывая ни малейшего желания оповещать хозяйку о своем уходе. Но он не смог проскользнуть так, чтобы она его не заметила. Она сидела в своей холостяцкой комнате, за столом, перед открытой дверью. На ней было то же черное заношенное платье, что и во время вчерашнего кошмара. Он задержался у двери:

— Я ухожу.

Она сказала:

— Вам виднее, отчего вы не подчинились инструкции.

— Я вернусь через несколько часов. Вечером я уезжаю.

Она взглянула на него с полнейшим безразличием. Это его насторожило — как будто она знает о его планах больше, чем он сам.

— Я полагаю, — сказал он, — что вам заплатили за мою комнату.

— Да.

— Горничной за неделю вперед я уплачу сам.

— Не понимаю.

— Эльза вас тоже покидает. Вы запугивали ребенка. Не знаю уж, зачем вы это делали...

На лице ее появилось явное любопытство — он не заметил никаких признаков гнева. Ему показалось, что он навел ее на какую-то мысль.

— Вы хотите сказать, что вы забираете девочку?

Ему стало не по себе. Он не должен был говорить ей об этом. Как будто кто-то предостерегающе шепнул ему: «Будь осторожен». Он оглянулся — конечно, никого не было. В конце коридора закрылась дверь какой-то комнаты: это тоже было как предупреждение. Он сказал ей резко:

— Советую вам больше не запугивать ребенка.

Почему-то ему было тяжело сойти с места. Но почему же? Бумаги находились в безопасности в его кармане. Однако он чувствовал, что оставляет что-то еще, нуждающееся в его заботе. Это было глупо — девочке ничто не угрожало. Он враждебно взглянул на грубое, прыщавое лицо хозяйки:

— Я скоро вернусь. Я спрошу у нее и, если только вы...

Вчера вечером он заметил, какие у нее толстые большие пальцы. Сейчас она спокойно сидела, спрятав их в пухлые кулаки, — говорят, это симптом невроза. Колец она не носила. Она сказала твердо и громко:

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

И тут вдруг лицо ее исказилось, одно веко опустилось — она невероятно грубо подмигивала ему, с какой-то непонятной усмешкой. «Кажется, совершенно успокоилась и чувствует себя хозяйкой положения», — подумал Д. Он повернулся и пошел к дверям. Сердце его все еще стучало, как будто пыталось предупредить еще шифром о какой-то опасности, но он не знал этого шифра.

«Мы слишком разговорчивы, — думал он, — в этом слабость интеллигентов». Он мог ей все сказать, когда вернется. А если не вернется? Ну что же, в конце концов девочка — не рабыня, ее нельзя замучить в неволе. К тому же лучшая полиция в мире — лондонская.

Когда он спустился в холл, чей-то подчеркнуто почтительный голос произнес:

— Не соизволите ли вы оказать мне величайшую честь?

Это был индиец, в его карих непроницаемых глазах застыло выражение подобострастия. Он был в ярко-голубом костюме и оранжевых туфлях. Должно быть, это и есть мистер Мукерджи. Он сказал: