Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 16. Доктор Паскаль Страница 17

— Так ты не собираешься замуж? — спросил он, желая позондировать почву.

Девушка рассмеялась.

— К чему торопиться?

Затем, взглянув с вызывающим видом на Паскаля, поднявшего голову, добавила:

— Как знать!.. Нет! Я никогда не выйду замуж.

Тут Фелисите возмутилась. Видя, как Клотильда привязана к Паскалю, она часто желала выдать ее замуж только для того, чтобы разлучить с ним; тогда сын останется в одиночестве в опустевшем доме, где она, Фелисите, будет всемогущей хозяйкой. И она тотчас призвала его в свидетели: разве не должна женщина связать себя узами брака, разве не противоестественно оставаться старой девой? И Паскаль, не спуская с Клотильды глаз, подтвердил со всей серьезностью:

— Да, да, замуж выйти надо… Клотильда девушка рассудительная, она выйдет замуж…

— Ба! — перебил Максим. — А разумно ли это? Стоит ли выходить замуж, чтобы потом мучиться? Ведь так много несчастных браков!

И наконец, решившись, он произнес:

— Знаешь, что тебе нужно сделать. Приезжай в Париж, живи у меня… Я поразмыслил, взять на себя воспитание ребенка я не решаюсь, очень уж я слаб здоровьем. Разве я сам не ребенок, не больной, нуждающийся в уходе? Ты будешь за мной ухаживать, будешь подле меня, если я и впрямь не смогу передвигаться без посторонней помощи.

Его голос задрожал от жалости к самому себе. Он уже видел себя калекой, а Клотильду у своего изголовья в облике сестры милосердия; если она согласится остаться старой девой, он охотно завещает ей свое состояние, только бы им не завладел отец. В своем страхе перед одиночеством, необходимостью, быть может, в самом недалеком будущем прибегнуть к сиделке, он казался очень трогательным.

— С твоей стороны это будет очень мило, и тебе не придется раскаиваться.

Подававшая жаркое Мартина так удивилась, кто замерла на месте. Предложение Максима поразило не только ее, но и всех сидевших за столом. Первая отозвалась Фелисите, она одобрила этот план, почуяв, что отъезд Клотильды будет способствовать ее намерениям. Она смотрела на безмолвную и как будто застигнутую врасплох девушку, между тем мертвенно-бледный Паскаль ждал ответа Клотильды.

— Ах, Максим, Максим! — пролепетала девушка, не находя нужных слов.

Тут вмешалась Фелисите:

— Это все, что ты можешь ответить? Твой брат предлагает тебе чудесную жизнь. Если он не решается сразу взять Шарля, то тебе-то, во всяком случае, ничто не мешает тотчас же отправиться к нему, а позднее выпишешь к себе и мальчика… И впрямь, так все устроится к лучшему… Максим взывает к твоему сердцу! Паскаль, разве она не должна согласиться?

Паскалю пришлось сделать усилие, чтобы овладеть собой. Впрочем, было заметно, что внутренне он весь содрогается. Он ответил не спеша:

— Повторяю, Клотильда очень рассудительна. Если она сочтет нужным согласиться, она согласится.

Тут взволнованная девушка пришла в негодование:

— Неужели, учитель, ты хочешь меня отослать? Конечно, я очень благодарна Максиму. Но покинуть дом, о боже мой! Покинуть все, что мне так дорого, все, что я до сих пор любила!

И растерянным жестом она как бы обняла всю Сулейяду, всех и все, что ее окружало.

— Ну, а если ты и в самом деле понадобишься Максиму? — спросил Паскаль, устремив на нее взгляд.

Глаза Клотильды увлажнились, она вздрогнула, — только она одна поняла слова Паскаля. Страшное видение снова встало у нее перед глазами: Максим — калека, которого, как их соседа, возит в колясочке слуга. Но любовь к тому, что ее окружало, взяла верх над проснувшейся нежностью к брату. Впрочем, разве есть у нее долг перед Максимом, который был ей чужим в течение пятнадцати лет? Не там ли ее долг, куда влечет сердце?

— Послушай, Максим, — сказала она наконец, — дай подумать и мне… Там видно будет… Знай одно, я очень тебе признательна. И если когда-нибудь я и в самом деле тебе понадоблюсь, ну, что ж, конечно, я решусь.

Большего добиться от нее не удалось. Напористая, как всегда, Фелисите исчерпала все доводы, а доктор, скрывая волнение, поспешил подтвердить, что Клотильда дала Максиму слово. Не пытаясь скрыть радости, Мартина принесла на сладкое крем. Вот еще что выдумали — увезти барышню! Не для того ли, чтобы хозяин умер с горя, оставшись совсем один! Из-за этого объяснения обед несколько затянулся. Все еще сидели за десертом, когда часы пробили половину девятого. Тут Максим заторопился, вскочил из-за стола, желая поскорей уехать.

На вокзале, куда все отправились его провожать, он в последний раз поцеловал сестру.

— Так помни же!

— Не беспокойся, — заявила Фелисите, — мы здесь для того, чтобы напомнить ей об этом обещании!

Доктор улыбался, и как только поезд тронулся, все трое замахали платками.

Проводив Фелисите до дверей ее дома, доктор Паскаль и Клотильда мирно вернулись в Сулейяду, где чудесно провели остаток вечера. Недавний разлад, невысказанное недовольство друг другом, казалось, исчезли. Никогда еще не испытывали они такой радости от того, что они вместе, неразлучны. Оба как будто воспрянули после болезни, обрели надежду и радость жизни. Допоздна просидели они теплой ночью под платанами, прислушиваясь, как звенит хрусталем фонтан. Они даже не разговаривали, а просто вкушали полноту счастья от того, что они вместе.

Не прошло и недели, как в доме Паскаля вновь начался разлад. Он и Клотильда по целым дням дулись друг на друга, настроение у обоих то и дело менялось. Мартина и та жила в каком-то непрерывном возбуждении. Совместная жизнь для этих трех людей превратилась в ад.

А тут дела приняли совсем дурной оборот.

Какой-то капуцин, известный своей святостью, один из тех монахов, что появляются порой в южных городах Франции, нашел себе приют в Плассане. И с церковной кафедры загремели раскаты его голоса. Он проповедовал с красноречием апостола, и его пламенные, яркие речи зажигали слушателей и были доступны всем. Он обличал тщету современной науки, и в порыве какой-то необычайной мистической экзальтации отрицал реальность земного бытия, приоткрывая завесу над неведомым, над тайной потустороннего мира. Все набожные женщины города были потрясены его проповедями.

С первого же вечера, когда Клотильда, сопровождаемая Мартиной, присутствовала на проповеди, Паскаль заметил, что она вернулась словно в лихорадке. В последующие дни она не умеряла рвения и все позднее приходила домой, так как подолгу простаивала за молитвой в темном углу часовни. Теперь она почти все время проводила в церкви, возвращалась оттуда в полном изнеможении, и глаза у нее горели, как у ясновидящей. Проникновенные слова капуцина неотступно ее преследовали. Казалось, она преисполнилась гневным презрением ко всему окружающему.

Встревоженный Паскаль решил объясниться с Мартиной. Как-то ранним утром он сошел вниз, когда она подметала столовую.

— Вы знаете, что я никогда не препятствовал ни вам, ни Клотильде ходить в церковь, если это вам по душе. Я не хочу насиловать ничью совесть. Но и отнюдь не желаю, чтобы Клотильда заболела по вашей милости…

— Может статься, больны как раз те, кто считает себя здоровыми, — пробурчала служанка, не выпуская из рук половой щетки.

Она произнесла это таким убежденным тоном, что он улыбнулся.

— Конечно, болен духом я, а молитесь о моем обращении вы, находящиеся в добром здравии и полном рассудке… Мартина, если вы не перестанете мучить меня и самое себя, я и взаправду рассержусь.

В его голосе зазвучали такое отчаяние и решимость, что служанка выпустила из рук щетку и уставилась на него. Бесконечная нежность, глубокое огорчение отражались на изможденном лице старой девы, всю жизнь верой и правдой служившей своему хозяину. Слезы выступили у нее на глазах, и она поспешила уйти, бормоча:

— Ах, сударь, вы нас не любите!

Паскаль почувствовал себя обезоруженным, он глубоко опечалился, терзаясь сожалением, что был до сих пор слишком терпимым и не взял целиком в свои руки воспитание и образование Клотильды. Убежденный, что деревья растут как надо, если не мешать их росту, он дал ей возможность развиваться свободно, научил ее только читать и писать. Без всякого начертанного заранее плана, просто под влиянием их домашнего уклада, она прочла почти все имевшиеся у доктора книги и, помогая Паскалю в его опытах, выправляя корректуру, переписывая и разбирая рукописи, увлеклась естественными науками. Теперь он сожалел, что предоставил ее самой себе. Он ничем не ограничивал свободы Клотильды, вместо того чтобы дать определенное направление ее жаждущему знаний, ясному уму и не допускать, чтобы она заблудилась в дебрях своих мечтаний о потустороннем мире, чему потворствовали ее бабушка и простодушная Мартина. Если Паскаль всегда исходил из действительности и старался в своих умозаключениях отталкиваться от реальных фактов, в чем ему помогала дисциплинированность ученого, то Клотильда, напротив, тяготела ко всему неизвестному, таинственному. Она была словно одержима, и любознательность превращалась для нее в пытку, когда она не могла ее удовлетворить: ничто не могло утолить жажды Клотильды, ее неодолимого влечения ко всему непостижимому, непонятному. Еще девочкой, и в особенности позднее, став девушкой, она не уставала спрашивать: «как?» и «почему?», требуя непреложных доказательств. Если Паскаль показывал ей цветок, она интересовалась, почему этот цветок даст семя, почему это семя произрастет. Повзрослев она стремилась узнать о тайне зачатия, об отношении полов, рождении и смерти, о неведомых силах природы, о боге и обо всем сущем. Такими вопросами она всякий раз ставила Паскаля в тупик; когда же он не знал, что ответить и с притворным негодованием отсылал ее прочь, она весело, победоносно смеялась над его невежеством и вновь целиком уносилась в свои мечты, в свои заоблачные грезы о том, чего нельзя познать и во что можно лишь верить. Зачастую она поражала его ходом своих мыслей. Вкусив научных знаний, она исходила из неоспоримых истин и вдруг одним скачком переносилась в мир чудесных откровений; тут действовали небесные посланцы, ангелы, святые, — божественное дыхание преображало и одушевляло материю. А порой она видела во всем одну-единственную вечную силу — душу мира, которая через пятьдесят веков сольет в конечном поцелуе любви все творения вселенной. Она твердо на это уповает, говорила Клотильда.