«Упрямец» и другие рассказы - Орлин Василев Страница 17

Все трое взглянули на опоясанный паутиной четырехугольник над кроватью.

— Видишь ли… Я думал… — выдавил старик.

— «Думал», «думал»… — безжалостно приговаривал парень, оглядывая комнату. — Вы только посмотрите, как он убрал свою берлогу!.. Шелковое покрывало… Бархатная скатерть, цветы… Даже стекло на лампе вытер! Отлично, превосходно! Но портрет, зачем портрет-то снял? Куда ты его засунул? Видела б ты, Стоянова, какая у него была жена. Красавица!

— Разве там, где желтое пятно, висел портрет жены? — шепотом спросила учительница.

— Вот именно! Там был «алтарь его святой», как он сам говорил. А теперь взял и содрал.

— Ничего подобного! — жалобно сказал Петров. — Я хотел только его почистить, вытереть пыль… Ведь я говорил тебе, что собираюсь белить стены.

— Ладно, ладно, — смягчился Вылчев; он понимал, что этот старый человек испытывает сейчас унижение и стыд. — Раз ты собрался белить стены — приду помогать… А теперь давай-ка портрет сюда, пусть Невена посмотрит.

Петров вытащил портрет из-под кровати. Рамка дрожала в его руке. Он протянул портрет Вылчеву, а сам нагнулся, делая вид, будто что-то разыскивает на этажерке с книгами.

Вылчев поставил портрет на комод, отстранился и показал на светлый, словно с иконы, лик:

— Ну? Что скажете?

— Действительно красавица! — воскликнула девушка. — Обязательно повесьте опять портрет, господин Петров! Какая же это… старая картина?

Петров продолжал возиться с книгами и ничего не ответил.

— Пошли, Стоянова, — снова заторопился Вылчев — А то луна взойдет без нас. Пускай дед тут возится, уют наводит.

— Не твое дело, чем я буду заниматься! — неожиданно закричал с каким-то остервенением старый учитель, потрясая толстенным русско-болгарским словарем. — Разве я в твои дела вмешиваюсь? Указываю, наводить тебе уют или нет? — Слезы уже застилали его глаза. — Идите гуляйте, делайте что хотите! Оставьте меня в покое!..

— Ну вот, пожалуйста… — Вылчев даже рукой махнул. — Началась трагедия!

— Господин Петров, зачем вы? — смутилась девушка. — Отчего вы рассердились? Я хочу, чтобы мы пошли гулять все вместе. Если вы не пойдете, и я не пойду.

— Почему? Почему? — возразил Петров; раздражение его поутихло. — Я не желаю быть помехой…

Вылчев вскипел:

— Какая там к черту помеха? Пошли с нами, и весь разговор!

Стоянова подошла к учителю, взяла его под руку и нежно потянула за собой.

— Пойдемте же… Ради меня!.. Помните наш разговор? Без вас я никуда не пойду… Вылчев! — строго прикрикнула она. — Что ты молчишь? Скажи господину Петрову, что мы собирались идти все вместе!

— Идем, дед! — не решился солгать парень. — Идем! Не порть компании!

Стоянова по-прежнему держала старого учителя под руку, даже положила на его локоть мягкую свою ладонь.

Ее молодое тело излучало тепло и силу.

— Идемте, — ласково звучал бархатный голос.

И Петров сдался.

Всю дорогу до реки девушка не отходила от него: ей во что бы то ни стало захотелось выучить песенку, которой ученики встретили ее в тот день, когда она в первый раз пришла в школу.

— Я вам как-нибудь спою ее… Да и дети могут вас научить, — постепенно смягчался огорченный учитель.

— Нет, нет, я хочу сейчас, сегодня же. Как это?.. «Взошел месяц сахарный…» А дальше?

— Дальше припев: «Румяный, ласковый, ах ты моя душенька!»

Стоянова запела. Петров сдавленным голосом подхватил. Затянули второй куплет, третий, потом — опять сначала, пока звуки веселой песенки не развеяли печаль старика в тихой звездной ночи. Когда они сели в лодку, старый учитель ощутил юношескую бодрость, почувствовал прилив каких-то давно уже неведомых ему сил.

— Ты куда? Зачем на весла садишься? — подал голос Вылчев, всю дорогу хмуро молчавший.

— Отчего бы и нет? — ответил Петров. — Забыл, верно, что двух лет нету, как ты увидел настоящую реку? В своей-то деревне небось не видал ничего, кроме грязных луж, в которых буйволы в жару валяются!

Вылчев не ответил на насмешку; он придержал лодку, пока девушка не уселась против Петрова, затем прыгнул на корму и взялся за маленькое весло.

Петров отвязал цепь, которой лодка была прикреплена к колышку, бросил ее на песок и взмахнул веслами.

Остроносая лодка медленно поплыла против течения под склонившимися с берега ивами.

— На остров? — бодро спросил гребец.

— Греби, — неохотно процедил рулевой.

Дунай, вобравший в себя воды стольких рек, далеко уходил в ночи к румынскому берегу, а из глубин его веяло какой-то манящей, притягательной силой.

— Как страшно! — вздрогнула Стоянова, боязливо сжавшись на середине скамьи. — Ведь я первый раз в жизни катаюсь по Дунаю.

— Ничего страшного, — подбодрил ее Петров, раскачиваясь в такт движению весел. — Сейчас доедем.

Он даже запел:

Но от быстрого бега воды, мелькавшей за низкими бортами лодки, у него закружилась голова. От холода, от напряжения, с которым он сжимал весла, пальцы свело судорогой, сердце заколотилось, отдаваясь в груди и в висках. Однако он продолжал грести и петь:

Словно в ответ на зов песни, из-за потонувших во тьме холмов на румынском берегу выплыла полная, округлая луна. Мгновение помедлила на горизонте, погляделась в черное зеркало реки, распустила по волнам копну золотых волос и легко заскользила по звездной синеве, заливая ее своим сиянием.

Примолкла, притаилась дунайская ночь.

Петров продолжал грести.

Но время его лунных ночей, когда он катал по реке молодую жену, давно прошло… Чтобы не бередить душу воспоминаниями об этих счастливейших часах своей жизни, он с тех пор почти и не брался за весла. А Дунай стремительно мчит вниз свои воды, и много нужно сил, чтобы грести против течения.

Пот катил по лицу старика, стекал по спине, взмокли ладони ослабевших рук — еще немного, и весла повиснут, точно крылья подбитой