Уильям Фолкнер - Святилище Страница 18

Лупоглазый повернулся и взглянул на Темпл. Легонько помахал пистолетом, сунул его в карман и зашагал к ней. Двигался он совершенно беззвучно; незапертая дверь распахнулась и тоже беззвучно ударилась о косяк; звук и безмолвие словно бы поменялись местами. Темпл слышала безмолвие в глухом шуршанье, сквозь которое к ней шел Лупоглазый, и стала говорить: Надо мной что-то совершится. Говорила это она старику с желтыми сгустками вместо глаз.

— Надо мной что-то совершается! — завопила она ему, сидящему под солнцем, сложив руки на верхушке палки. — Надо мной что-то совершилось, я ж говорила вам! — вопила она, извергая слова, будто горячие беззвучные пузыри, в окружающее их яркое безмолвие, пока голова его с двумя сгустками мокроты не нависла над ней, лежащей, метаясь и корчась на грубых, освещенных солнцем досках. — Говорила же! Говорила все время!

XIV

Сидя со спящим на коленях ребенком у родника, женщина обнаружила, что забыла бутылочку. После ухода Лупоглазого она просидела там еще почти час. Потом вышла на дорогу и направилась к дому. Пройдя с ребенком на руках около полпути, разминулась с машиной Лупоглазого. Услышав ее приближение, женщина сошла с дороги и смотрела, как машина спускается по холму. В ней сидели Лупоглазый и Темпл. Лупоглазый, казалось, не замечал женщину, однако Темпл взглянула на нее в упор. Посмотрела из-под шляпки прямо ей в лицо, будто совсем не узнавая. В лице ее ничто не дрогнуло, глаза не оживились; стоящей у обочины женщине оно показалось маленькой мертвенной маской, протянутой по веревочке и скрывшейся. Машина проехала, подпрыгивая и покачиваясь на корнях деревьев. Женщина зашагала к дому.

Слепой сидел на веранде, греясь под солнцем. Женщина вошла в коридор, все ускоряя шаг, не замечая веса ребенка. Гудвина она нашла в спальне. Он надевал поношенный галстук; женщина заметила, что лицо его свежевыбрито.

— Да, — сказала она. — Что же это? Что?

— Надо сходить к Таллу, позвонить оттуда шерифу, — ответил Гудвин.

— Шерифу, — повторила она. — Да. Ладно. — Подошла к кровати и осторожно положила ребенка. — К Таллу. Да. У него есть телефон.

— Займись стряпней, — сказал Гудвин. — Тут папа.

— Дай ему холодного хлеба. Он все ест. Там, в духовке, немного осталось. Он все ест.

— Пойду я, — сказал Гудвин. — Ты останься.

— К Таллу, — сказала женщина. — Ладно.

Талл был тем человеком, у дома которого Гоуэн обнаружил машину. Находился дом его в двух милях. Семья обедала. Женщину пригласили к столу.

— Мне только позвонить, — сказала она. Телефон висел в столовой. Женщина звонила, а хозяева сидели за столом. Номера она не знала.

— Шерифа, — настойчиво сказала женщина в трубку. Ее соединили с шерифом, а семья Талла сидела за столом, за воскресным обедом. — Убитый. Проедете с милю от дома мистера Талла и свернете направо… да, усадьба Старого Француза. Да. Говорит миссис Гудвин… Гудвин. Да.

XV

Бенбоу приехал к сестре под вечер. Дом ее находился в четырех милях от города, от Джефферсона. Они с сестрой родились в Джефферсоне с разницей в семь лет, в доме, который до сих пор принадлежал им, хотя сестра и хотела продать его, когда Бенбоу вступил в брак с разведенной женой некоего Митчелла и переехал в Кинстон. На продажу Бенбоу не согласился, хотя в Кинстоне выстроил новое бунгало на взятые в долг деньги и до сих пор выплачивал проценты.

Приехав, Бенбоу никого не встретил. Он вошел в дом и, сидя в темной, с опущенными шторами гостиной, услышал на лестнице шаги сестры, еще не знающей о его приезде. Он не издал ни звука. Сестра едва не прошла мимо распахнутой двери гостиной, но вдруг остановилась и взглянула на него в упор, не выразив ни малейшего удивления, с безмятежной и тупой неприступностью большой статуи; на ней было белое платье.

— А, Хорес, — сказала она.

Бенбоу не поднялся. Сидел, чем-то напоминая провинившегося мальчишку.

— Как ты… — сказал он. — Что, Белл…

— Конечно. Она позвонила мне в субботу. Сказала, что ты исчез, и просила передать, если появишься здесь, что она уехала домой в Кентукки и послала за Маленькой Белл.

— Ах, проклятье, — вырвалось у Бенбоу.

— А что? — сказала сестра. — Сам уезжаешь, а чтобы уезжала она — не хочешь?

Бенбоу провел у сестры два дня. Сестра всегда была необщительной и вела безмятежную жизнь растения, словно извечные кукуруза или пшеница, произрастающие не в поле, а в укрытом саду; в течение этих двух дней она расхаживала по дому, выражая всем своим видом спокойное и чуть смешное трагедийное неодобрение.

После ужина все сидели в комнате мисс Дженни, где Нарцисса перед тем, как отправить сына в постель, обычно читала мемфисские газеты. Когда она вышла, мисс Дженни взглянула на Бенбоу.

— Возвращайся-ка домой, Хорес, — посоветовала она.

— В Кинстон — ни за что. Но и здесь не останусь. Я ушел не к Нарциссе. Не для того бросил одну женщину, чтобы пристать к юбкам другой.

— Если будешь твердить это себе, то когда-нибудь и сам поверишь, сказала мисс Дженни. — Как же тогда будешь жить?

— Вы правы, — ответил Бенбоу. — Тогда я не смогу появляться здесь.

Вернулась сестра. Вид у нее был решительный.

— Хватит об этом, — сказал Бенбоу. Нарцисса за весь день ни разу к нему не обратилась.

— Что ты намерен делать, Хорес? — спросила она. — Должны же быть у тебя дела в Кинстоне, которые нельзя запускать?

— Даже у Хореса должны быть, — сказала мисс Дженни. — Но я хочу знать, почему он ушел. Ты не обнаружил мужчину под кроватью?

— Увы, — ответил Бенбоу. — Наступила пятница, и я вдруг понял, что не могу идти на станцию, брать ящик с креветками и…

— Ты же ходил за ними в течение десяти лет, — сказала сестра.

— Знаю. И поэтому понял, что никогда не смогу привыкнуть к запаху креветок.

— Потому и ушел от Белл? — сказала мисс Дженни. Пристально поглядела на него. — Не скоро ж ты понял, что раз женщина не была хорошей женой одному, то не будет и другому.

— Но взять и уйти, словно черномазый, — возмутилась Нарцисса. — И связаться с самогонщиками и проститутками.

— Так он и от проститутки ушел, — сказала мисс Дженни — Не станешь же ты разгуливать по улицам с пакетиком апельсиновых леденцов, покуда она явится в город.

— Ушел, — сказал Бенбоу. Он вновь рассказал о всех троих, о себе, Гудвине и Томми, как они, сидя на веранде, пили из кувшина и разговаривали, а Лупоглазый бродил по дому, время от времени выходил на веранду, приказывал Томми зажечь фонарь и вместе с ним идти к сараю, Томми не шел, и Лупоглазый ругал его, а Томми, сидя на полу, елозил босыми ногами по доскам и фыркал: «Ну и пугало же он, а?»

— Чувствовалось — у Лупоглазого при себе пистолет, было так же ясно, как то, что у него есть пупок, — сказал Хорес. — Он не пил, потому что, как сказал сам, от выпивки его тошнит как собаку; не сидел и не говорил с нами; не делал ничего: лишь бродил по дому и без конца курил, словно нелюдимый, больной ребенок.

Мы разговорились с Гудвином. В прошлом он кавалерийский сержант, служил на Филиппинах и на границе, потом в пехотном полку во Франции; что с ним случилось, как и почему попал в пехоту и лишился своего чина, он не говорил. Может быть, убил кого-то, может, дезертировал. Гудвин рассказывал о манильских и мексиканских девицах, а тот дурачок хихикал, пил из кувшина и совал его мне: «Глотни-ка еще»; потом я заметил, что в дверном проеме стоит женщина и слушает нас. В браке они не состоят. Я знаю это так же, как и то, что тот маленький черный человек держал свой маленький плоский пистолет в кармане пиджака. Но она живет там, выполняет негритянскую работу, хотя в свое время у нее были автомобили и бриллианты, купленные более дорогой ценой, чем за деньги. И тот слепой старик сидел тут же за столом с неподвижностью слепых людей, ждал, пока его кто-нибудь накормит, казалось, видишь оборотную сторону его глаз, пока они слушают музыку, которую тебе не услышать; Гудвин увел его из комнаты и, насколько я могу судить, вообще с лица земли. Больше я его не видел. Не знаю, чей он родственник. Может, ничей. Может, тот Старый Француз, что выстроил этот дом сто лет назад, тоже не нуждался в слепце и бросил его там, когда умер или уехал.

Наутро Бенбоу взял у сестры ключ от дома и отправился в город. Дом располагался на тихой улочке, в нем никто не жил вот уже десять лет. Хорес открыл его и повытаскивал гвозди из оконных рам. Мебель стояла на своих местах. Надев новый комбинезон, он взял тряпки, швабру и принялся скрести пол. В полдень сходил в центр города, купил постельные принадлежности и консервов. В шесть, когда приехала на своей машине сестра, он был все еще занят работой.

— Едем домой, Хорес, — сказала Нарцисса. — Разве не видишь, что тебе не справиться?