Жорис-Карл Гюисманс - Наоборот Страница 18

Общность вкуса с кем-либо крайне расстраивала дез Эссента. Шумный успех иных картин и книг расхолаживал его, и, когда толпа бралась за их восхваление, он, вдруг начиная видеть в них уязвимые места, отказывал им в благоволении, говоря себе, что прежде ошибся в оценке.

Но вот дез Эссент закрыл папки с рисунками. И снова почувствовал, что напрочь выбит из колеи. И снова захандрил. Чтобы успокоиться и дать нервным клеткам перевести дух, он взялся за лекарственное чтение — за тот легкий книжный десерт, который хорош при неважном настроении или при щадящем питании, предписанном при выздоровлении от тяжелого недуга. Короче говоря, дез Эссент взялся перечитывать Диккенса.

Однако диккенсовские романы произвели на него совершенно обратное действие. Их персонажи были целомудренны, а героини-пуританки ходили в застегнутых до подбородка платьях. Любить — означало для них лишь гулять при луне, опускать глаза, краснеть, плакать от счастья и пожимать друг другу руки. От этой чрезмерной чистоты дез Эссент впал в противоположную крайность и по контрасту стал припоминать из других романов сцены, посвященные любовным утехам и долгим поцелуям — голубиным, как именуют их благочестивцы стыдливости ради.

Он бросил чтение, отрекся от недотроги-Англии и начал грезить об осужденных церковью похоти, гульбе, капризах воображения. От вызванного этими грезами волнения крови у него прошла анафродизия, которую он считал у себя вечной. Но напомнило о себе одиночество: пришел черед нового нервного расстройства. Оно было связано с наваждением. Правда, на сей раз мысли дез Эссента занимала не вера, а подрывающие ее большие и малые прегрешения. Только они, вечный предмет ее проклятий, теперь преследовали дез Эссента. Благочестивое чтение вкупе с неврозом и английским ханжеством заставили пробудиться и заявить о себе плоть, уснувшую много месяцев назад. Кровь воспламенилась, и чувства, ожив, увлекли его в прошлое, погрузив дез Эссента в воспоминания о притонах минувших дней.

Он встал и с грустью открыл позолоченную, усыпанную авантюринами коробочку.

Она была доверху наполнена конфетами фиолетового цвета. Дез Эссент взял одну и легонько сжал, припомнив странное свойство этих помадок, от сахара словно заиндевевших. Раньше, когда половое бессилие настигало его и он думал о женщине без всяких терзаний, обид и жажды обладания, то клал в рот одну такую конфетку и вдруг с какой-то неописуемой истомой и негой припоминал свои старинные и почти забытые похождения.

Помадка эта изобретена была Сироденом и называлась "Пиренейская жемчужина". В нее добавлялся саркант, и он заполнял ее, точно капля некоего женского эликсира. Сладкий нектар растекался по кебу и будил смутные воспоминания о жемчужном бисере жгучей, словно небывалый уксус, слюны, о поцелуях долгих, благоуханных.

Прежде эти вбираемые им ароматы страсти и ласк выбывали у него, как правило, улыбку. Они мало-помалу навевали грезу наготы и на миг вызывали из небытия ощущение некогда столь любимых им женщин. Но теперь вкус помадки прекратил свое тайное действие и перестал напоминать о далеком, забытом. Более того, ныне он, не оставив места для покрова и тайны, явил дез Эссенту образы грубые и по-плотски осязаемые.

Сладость леденца сделала лица его возлюбленных зримыми. Целая вереница красоток прошла перед ним, пока та, что возглавляла это шествие, не остановилась. У этой прелестной блондинки были ровные белые зубы, гладкая розовая кожа, тупой нос, глазки-бусинки и короткая, как у болонки, стрижка.

Ее звали мисс Урания. Эта хорошо сложенная, с нервными ногами, сильной и крепкой хваткой рук американка слыла отличной цирковой акробаткой.

Дез Эссент подолгу наблюдал за ней на представлениях. Поначалу он воспринимал ее такой, какой она была, — красивой, крепкой, но не испытывал ни малейшего желания узнать ее ближе. В ней не заключалось ничего такого, что могло бы привлечь человека пресыщенного, и все же он снова и снова приходил в цирк, не понимая причины и цели своих визитов.

Со временем при взгляде на нее к нему стала приходить странная мысль. Чем больше он любовался ее силой и ловкостью, тем яснее видел в ней искусственную перемену пола. Делались незаметными обезьянья ловкость и дамские ужимки, а вместо них заявляли о себе сноровка и мощь самца. Иными словами, поначалу явно женщина, затем нечто промежуточное, почти гермафродит, циркачка в конце концов приобрела образ мужчины.

"Если верзила способен влюбиться в нежную и хрупкую девочку, значит, и эта силачка может найти что-то в таком малокровном и слабом человеке, как я", — подумал дез Эссент. Погрузившись в размышления о своей персоне и различные сравнения, он пришел к заключению, что и сам становится все более женственным, и, в итоге окончательно влюбившись в циркачку, стал мечтать о ней, подобно тому как анемичная девица грезит о геркулесе, способном раздавить ее в своих объятиях.

Подобная перемена ролей невероятно возбудила дез Эссента. "Мы же с ней созданы друг для друга", — решил он. И теперь его уже не ужасала, а приводила в восхищение ее звериная сила и вдобавок начала притягивать к себе грубость ласк и беспринципность покупной любви. Для него было наслаждением заплатить бешеные деньги угодливому олуху-сутенеру.

И, мечтая об обольщении акробатки и возможности превращения мечты в реальность, он мечту эту как бы возвел в общий принцип. Приписав циркачке собственные мысли и желания, дез Эссент был уверен, что артистка жаждет того же, что и он, когда с искусственно застывшей улыбкой взлетает на трапеции.

И вот наконец он обратился за помощью к контролершам. Мисс Урания не захотела уступить сразу, без предварительного ухаживания. Однако и не слишком долго сопротивлялась, потому что, по слухам, знала, что дез Эссент богат и его имя способствует успеху привлекательной женщины.

Но, едва он удовлетворил желание, как пришло самое горькое разочарование. Дез Эссент воображал, что за циркачкиным тупоумием скрывается звериная ограниченность ярмарочного силача, а столкнулся, увы, с обычной бабьей глупостью. Да, конечно, циркачка была по-первобытному неотесанной, грубой и безмозглой и за столом вела себя по-свински, но получалось, что главное в ней — женская инфантильность. Она несла всякую околесицу и кокетничала, как пустая девчонка. Никакого перехода от женского начала к мужскому в ней не было и в помине.

Да еще при всем том в постели она вела себя пуритански сдержанно. Не наделена она была ни теми ухватками атлета, которых дез Эссент и боялся, и жаждал, ни, вопреки его тайной надежде, противоестественными склонностями и капризами. Не исключено, что если бы он разобрался в своих пристрастиях, то, может, понял бы, что на деле его влечет к кому-то хрупкому и слабому, к темпераменту, не отличающемуся от его собственного. И тогда он бы и вовсе обнаружил в себе склонность не к барышне, а к озорному парню, смешному тощему клоуну.

Однако дез Эссент снова обрел свое на время утраченное мужское лицо. Чувство женственности своей натуры, связанные с ней страхи, также оплаченная звонкой монетой жажда подчиняться некоему покровителю исчезли. Обманываться было невозможно. Мисс Урания оказалась самой заурядной любовницей и ни в коей мере не удовлетворяла художество дезэссентова ума, которое сама же и привела в действие.

Поначалу, правда, прелесть молодого тела и дивная красота поразили и увлекли его, но очень скоро он начал тяготиться этой связью и ускорил разрыв, ибо ощущал, как обостряется его преждевременное бессилие из-за холодных и отмеренных ласк.

Но мисс Урания была первой, кого он вспомнил из бесчисленных любовниц. Впрочем, представилась она ему во главе процессии всех прочих, не столь мускулистых, но куда более пламенных красоток, как раз потому, что напоминала полного сил хищника. Именно ее здоровый дух контрастировал с его собственной болезненностью, которая вдохновлялась ароматом нежной сироденовой конфетки.

Итак, мисс Урания возникла в его памяти в качестве антитезы. Но напомнивший о себе ее грубый природный запах тотчас остановил дез Эссента. Он предпочел погрузиться в атмосферу тонких ароматов и потому попытался вспомнить других возлюбленных. В его воспоминаниях они все слились вместе и не отличались друг от друга. Отчетливее остальных он помнил женщину, уродство которой долгие месяцы приносило ему наслаждение.

Была она миниатюрной темноглазой брюнеткой с напомаженными, словно по ним прошлась кисточка, волосами и косым, почти от самого виска, мальчишечьим пробором. Он познакомился с ней в кабаре, где та выступала чревовещательницей.

Публике становилось не по себе, когда на сцене артистка заставляла говорить сидящих в ряд картонных кукол, и они становились как бы живыми. При этом в зале были слышны жужжание мух и шепотки зрителей, которые вдруг начинали подскакивать в своих креслах в испуге, что сидят у самой мостовой, по которой с грохотом проносятся, почти касаясь их, незримые экипажи.