Джин Уэбстер - Загадка «Четырех Прудов» Страница 18

– Я любила его, как родного отца, – заплакала она, – и я виновата в том, что он мертв. Я заставила его пойти!

– Нет, Полли, вы не виноваты, – промолвил я решительно. – Случилось то, чего никто не мог ни предвидеть, ни предотвратить.

Она помешкала мгновение, пытаясь совладать со своим голосом, потом умоляюще заглянула мне в лицо.

– Рэднор не виновен, – скажите, что вы верите в это.

– Я уверен в его невиновности, – отвечал я.

– В таком случае вы можете снять с него подозрение, – вы же адвокат. Я знаю, вы можете его оправдать!

– Можете быть уверены, Полли, я сделаю все от меня зависящее.

– Ненавижу Джима Мэттисона! – воскликнула она с прежним пылом. – Он заявляет под присягой, что Рэд виновен и что он докажет его вину. Возможно, Рэд и совершил глупости, но человек он хороший; он лучше, чем Джим Мэттисон мог когда-либо помыслить.

– Полли, – произнес я с чувством горечи, – хотелось бы мне, чтобы вы осознали эту истину раньше. В глубине души Рэд отличнейший парень на свете, и его друзья не должны были позволить ему сбиться с пути.

Она отвела взгляд, не удостоив меня ответом, затем спустя мгновение обернулась и протянула мне руку.

– До свидания. Когда увидите его снова, передайте, пожалуйста, то, что я сказала.

Когда она отвернулась, я озадаченно посмотрел ей вслед. Я, наконец, убедился, что она любит Рэднора, и был в равной степени убежден, что он об этом не знает; ибо я знал, что, несмотря на его скорбь по поводу гибели отца и лежащее на нем подозрение, он был бы не настолько подавлен, если бы чувствовал, что она на его стороне. Почему это пришло к нему теперь, слишком поздно, чтобы принести облегчение, когда он так нуждался в этом раньше? На какое-то мгновение я ощутил к Полли ярость. Почему-то казалось, что будь она более прямодушной, несчастья удалось бы избежать. Потом, вспомнив ее бледное лицо и умоляющие глаза, я смягчился. Какой бы легкомысленной она ни была прежде, теперь она изменилась, – эта трагедия за одну ночь неким образом превратила ее в женщину. Когда Рэднор придет, в конце концов, и заявит на нее свои права, они, наверно, будут достойны друг друга.

Тем вечером я вернулся в пустой дом, сел и смело посмотрел фактам в лицо. До сих пор я был так занят необходимыми приготовлениями к похоронам и организацией розысков Моисея-Кошачьего-Глаза, что у меня почти не было времени придумать, не то чтобы составить какой-нибудь логический план действий. Рэднор был настолько потрясен ударом, что едва ли мог связно говорить, и на данный момент у меня с ним не было удовлетворительной беседы.

Сейчас же после смерти полковника я второпях просмотрел его личные бумаги, но не нашел и намека на разгадку. Среди старых писем было несколько от мужа Нэнни, написанные во времена ее болезни и смерти; они отдавали горечью. Мог ли этот человек совершить запоздалое отмщение за прошлые обиды, спросил я себя. Однако расследование показало полную несостоятельность этой теории. Он по-прежнему жил в маленькой канзасской деревушке, где она скончалась, снова женился и стал мирным трудолюбивым гражданином. На содержание жены и детей требовалась вся его нынешняя энергия, – полагаю, что краткий эпизод его первого брака почти стерся из его воспоминаний. Не было ни малейшей вероятности в том, что он в этом замешан.

Я снова тщательно и кропотливо просмотрел бумаги, однако не обнаружил чего-то, что могло бы пролить свет на тайну. В то время как я все еще занимался этим, от коронера пришло сообщение о том, что завтра в десять часов утра, в здании суда Кеннисберга начнется официальное следствие. Это не оставило мне возможности выработать какую-либо тактику, и мне ничего не оставалось делать, как пустить дело на самотек. И все же я надеялся, что в ходе следствия появится какая-нибудь улика, которая сделает возвращение Рэднора под стражу невозможным.

А пока, приходилось признать, доказательства против него казались сокрушительными. Мотив подкреплялся тем обстоятельством, что со смертью полковника он становился сам себе хозяином и богатым человеком. Общеизвестный факт их частых перебранок, в сочетании с агрессивностью и довольно мстительным характером Рэднора, был весьма веским аргументом не в его пользу. Кроме того, подозрительные обстоятельства того дня, когда произошла трагедия: то, что он не находился со всей компанией когда должно было совершиться преступление, предполагаемый след от его ботинок и найденный спичечный коробок, его последующее взволнованное состояние, – все указывало на него, как на преступника. Это была в высшей степени убедительная цепочка косвенных улик.

Учитывая выявленные факты, оставалась, похоже, всего одна альтернатива, а именно: преступление совершил Моисей-Кошачий-Глаз. Я твердо придерживался этого убеждения, однако, в отсутствие каких-либо дополнительных доказательств или вероятного мотива, я обнаружил, что немногие его разделяют. Отпечатки его босых ног решительно доказывали, что он, не важно в каком качестве, принимал активное участие в драке.

– Он был там, чтобы помочь своему хозяину, – утверждал шериф, – и, поскольку он был свидетелем преступления, появилась необходимость убрать его с дороги.

– Зачем прятать одно тело и не прятать другое? – задал я вопрос.

– Чтобы бросить подозрение на Моисея.

Это было общее мнение, – с самого начала никто не желал слышать про Моисея дурного слова. В случае с ним, как и с Рэднором, прошлое говорило само за себя. Говорили, что всю свою жизнь он преданно любил полковника и служил ему, и если бы необходимость потребовала, он бы охотно отдал за него жизнь.

Что до меня, то вопреки всем советам и уговорам, я продолжал верить, что Моисей виновен. Это был скорее вопрос эмоций, нежели умозаключений. Парень всегда вызывал во мне подозрения: человек с такими глазами способен на все. Выдвинутое шерифом возражение относительно того, что полковник Гейлорд был и крупнее, и сильнее Моисея и мог с легкостью его побороть, на мой взгляд, ничего не доказывало. Моисей был мал ростом, но длиннорук, жилист и бесспорно намного сильнее, чем выглядел. Помимо этого, он был вооружен, и происхождение его оружия не вызывало сомнений. Пол пещеры был усеян осколками поломанных сталактитов, – более великолепного оружия, чем один из этих продолговатых кусков зубчатого камня, примененного в виде дубины, не существовало.

Что же касается мотива преступления, то кто мог сказать, какая неторопливая работа совершалась в его мозгу? Полковник не раз бил его, – незаслуженно, в этом нет сомнения, – и, хотя в тот момент казалось, что он относится к этому со смирением, может быть, он просто ждал подходящего случая? Его последняя месть могла быть следствием множества накопившихся обид, о существовании которых никто не знал. Парень почти окончательно спятил. Что может быть вероятнее, чем то, что в порыве животной страсти он напал на своего хозяина, после чего, ужаснувшись содеянному, сбежал в лес? Это казалось мне единственным правдоподобным объяснением.

Фактов в связи с призраком или ограблением не было обнаружено, и я полагаю, что у общественного мнения ни то, ни другое не вязалось с убийством. Но, по-моему, гибель полковника Гейлорда была всего лишь кульминацией длинной череды событий, начавшихся в вечер моего приезда с незначительного и нелепого случая кражи жареной курицы. Тогда я был убежден, что за всем этим стоял Моисей, и теперь я точно так же был уверен, что он зачинщик ограбления и убийства. Я не смог выяснить, каким образом Рэднор был втянут в путаницу с привидением, но подозреваю, что Моисей одурачил его так же, как и всех остальных.

Если предположить, что моя теория верна, тогда Моисей прячется, поэтому с самого начала все мои усилия были направлены на его розыски. Невысокая горная гряда, расположенная между плантацией «Четыре Пруда» и Люрэйской долиной, покрытая густым лесом, была малонаселенной. Моисею был знаком каждый клочок этой земли: в свое время он целыми днями бродил по горам и, должно быть, хорошо знал много тайников. Именно на этой территории я и надеялся его обнаружить.

Сразу же после смерти полковника я предложил крупное вознаграждение либо за поимку Моисея, либо за любую информацию о его местонахождении. Его описание было разослано по телеграфу во все концы долины, так что всякий фермер был начеку. Мужчины формировали отряды и прочесывали лес в его поисках, но пока безрезультатно. И все-таки я не переставая ожидал появления какой-нибудь зацепки.

С другой стороны, шериф, отстаивавший свою теорию о том, что Моисей убит, проявил в поисках его тела не меньшее рвение. С помощью трала обшарили реку, прочесали пещеру и прилегающий лес, но ничего не нашли. Моисей попросту исчез с лица земли, не оставив следа.

К моему разочарованию, утром новостей по-прежнему не было, – я надеялся узнать что-либо определенное, прежде чем начнется следствие. С утра пораньше я отправился верхом в Кеннисберг, чтобы посовещаться с Рэднором и получить у него информацию о том, какое они с Моисеем имеют отношение к призраку. Мое прежнее равнодушие в этом деле теперь показалось мне почти преступным: возможно, если бы я настоял тогда на его всестороннем расследовании, мой дядя был бы жив. Я вошел в камеру Рэднора, твердо решив не уходить, пока не дознаюсь правды.