Джо Дассен - Подарок для Дороти (сборник) Страница 19

Вилли заказывает бутылку и делает знак бармену — дескать, увидимся позже. Никто, похоже, не рвется завязать беседу. Никто не задает вопросов. Барни сидит как истукан, с широченной улыбкой и почти закрыв глаза. Вилли, похоже, тоже не интересуется происходящим. Кэрол обеспокоенно одергивает юбку и в конце концов спрашивает: «Ну как там в Нью-Йорке?» — но ее голос тонет в гвалте бара, и ей приходится повторить вопрос.

— Супер, — отвечает Вилли.

Бутылка пустеет, словно дырявая, Барни берет ее и стучит по стойке.

— Еще одну! — кричит он, и Бири идет за другой.

Тут Барни поворачивается ко мне, нежно сграбастав Вилли за плечи.

— Этот парень, — говорит Барни, — в детстве был самым дрянным пакостником во всем Чикопи. Кроме шуток. У малышки Мэри-Элен косы были до попы. Так знаете, что он делал? Дергал за них! А она теперь умерла.

Барни вытирает одновременно нос и глаза своей громадной пятерней. Смотрит на Вилли сурово.

— Дергал ее за косички.

Он хватает свой стакан и отхлебывает глоток.

— Но теперь это для него шуточки. Правда ведь? А у тебя другой шутки в запасе не найдется?

Вилли ничего не отвечает, но Барни продолжает настаивать:

— Уверен, что найдется. — Он отхлебывает другой глоток и говорит: — Ладно, пошли подышим воздухом.

— Да мы только пришли, — протестует Вилли.

— А я говорю: подышим воздухом!

Барни пихает нас всех троих к выходу и, когда мы оказываемся снаружи, заталкивает в туман.

— Проклятье, Барни, мы же только что пришли.

Барни говорит мне:

— Знаешь, какой он смешной? Просто умора. Моет себе лицо в снегу. Правда! Когда у него морда грязная, моется в снегу. Разве не так, Вилли? — Улыбка Барни полна нежности и кажется еще шире, чем в баре. — Ну-ка, покажи мистеру, как ты моешь лицо в снегу.

Кэрол пытается вмешаться:

— Барни…

— А ты, дорогая, — улыбается Барни, — заткнись. Ну, давай, Вилли, покажи ему.

Вилли поднимает воротник и застегивает доверху молнию куртки.

— Покажи ему.

— Проклятье, Барни…

Барни багровеет. Орет:

— Ты сунешь башку в снег или я сам тебя туда суну?

Вилли стоит, не шелохнувшись. Но когда Барни делает шаг к нему, ныряет головой в сугроб. Барни мычит от смеха и хлопает его по ягодицам, загоняя в снег еще глубже.

— Ну разве этот малый не умора?

Он хватает Кэрол за руку и возвращается в бар, все еще фыркая от смеха. Она тащится за ним с испуганным видом.

Вилли встает на ноги и отряхивает голову, всю в снегу. Трет руки о джинсы, чтобы согреть. Свет от лампы над дверью на него не попадает, так что я не могу рассмотреть, то ли это слезы на его щеках, то ли течет растаявший снег.

— Шлюха она, эта Кэрол, — говорит он. А счистив весь снег, предлагает: — Ну что, пойдем внутрь?

И идет впереди меня к двери.

Барни у стойки, держит Кэрол за руку и беседует с Бири:

— …дергал за косички, — говорит он печально, — вечно дергал ее за косички.

Вилли обращает ко мне бледную улыбку. Его глаза мокры, он красен как рак.

— Что я тебе говорил? Когда напьется…

Кит на закуску

Эта новелла навеяна воспоминанием о съемках фильма «Тот, кто должен умереть», который Жюль Дассен снимал на Крите летом 1957 года. Джо в то время был на каникулах и помогал отцу как ассистент режиссера, а также сыграл в свои восемнадцать лет маленькую роль.

Во время съемок Джо влюбился в Николь Берже, исполнявшую в фильме роль Мариори. Чуть раньше эта молодая французская актриса сыграла Винку в фильме «Хлеб в траве» по роману Сидони-Габриэль Колетт с Жераром Филиппом, а потом ее снимет Франсуа Трюффо в «Стреляйте в пианиста» с Шарлем Азнавуром. Жиль Гранжье, режиссер одного из первых фильмов, где она обратила на себя внимание, описывал ее так: «Это был сущий ребенок, маленькое прелестное и милое существо. Чувствовалось, что она немного беззащитна перед жизнью. Она всегда была одинока».

В этой новелле Джо рисует с Ники, ставшей его подружкой в то лето, тонкий и нежный, почти трогающий за душу портрет. Тем более что Николь Берже не суждено было постареть — всего через несколько лет она погибла в автокатастрофе, когда путешествовала со своей подругой, певицей Дани Доберсон.

Поразителен контраст между хрупкими и целомудренными чувствами, которые питают друг к другу Джо и Ники, и грубыми желаниями их товарищей по съемкам, возбужденных любовным конвейером, который предоставляет им Лола, шлюха из критской деревни. Но «простое и быстрое удовлетворение с Венерой перекрестка», поборницей которого выступает эта Лукреция, приносит паре чувствительных подростков немало переживаний.

Ники спит нагишом. Очень жарко. Скомканная простыня отброшена и валяется грудой возле кровати. Лунный свет, проникая в комнату сквозь квадратики стекол, расчерчивает ее косыми прямоугольниками, их рисунок лежит на шее, скользит по изгибам тела. Ники очень красивая. У нее маленькие круглые, беззащитные груди. Лицо притушевано легкой дымкой волос.

Комната тонет в совершенной неподвижности серебристо-серого оттенка, чистой и спокойной, которую едва смущает дыхание гладкого тела среди застывших световых поверхностей.

Слишком жарко, чтобы я снова мог заснуть, но не хочу ее разбудить. Я встаю и набрасываю на нее простыню, перекроив заново пятна лунного света, которые окутывают ее. Как можно тише надеваю брюки и рубашку, обследую темную впадину шкафа в поисках своих сандалий. Собираюсь спуститься в порт, послушать, как поет Янис. Дорога расплющена зноем — незапятнанная полоса, искрящаяся антрацитовыми блестками. Должно быть, сейчас полчетвертого, а может, и четыре утра.

Янис — бывший рыбак с лампаро. Этот тип неплохо нажился на черном рынке во время войны, во всяком случае, достаточно, чтобы купить себе маленькое кафе в порту рядом с пакгаузами. Докеры, которые грузят на суда стручки цератонии — рожкового дерева, и деревенские жители заглядывают к нему после работы выпить пива, перекинуться в картишки, но главные клиенты его заведения — лампадерос, те, что рыбачат ночью. Они даже поставили тут гипсовую статуэтку своего небесного покровителя, святого Николая, которую украшают оливковыми веточками и цветами рожкового дерева. Ведь это святой Николай открывает пучины Эгейского моря их прожекторам, это он совершает порой маленькие чудеса, спасая запутавшиеся сети или даже младенцев, заболевших крупом. Янис поет по ночам для рыбаков с лампаро, поддерживая тонкую струйку своего тенорка ограниченным набором аккордов на старенькой покоробившейся гитаре. Поет, потому что чувствует вину за свои подвиги на черном рынке, но эта история сороковых годов уже давно забыта, так что его старания не вызывают ответной признательности. Разве что он сам получает некоторое удовлетворение от своей епитимьи. Когда настроение хорошее, все подтягивают припев хором.

За первым поворотом дороги появляется маяк, вырисовываясь на горизонте. Его луч, светящий с мыса над портом, — неизменная ночная примета. С размеренностью метронома он обегает всю деревню, через каждые двенадцать секунд слепя глаза вспышкой: десять, одиннадцать, двенадцать — ПЫХ!.. Десять, одиннадцать, двенадцать — ПЫХ!

Лапланш сказал:

— Тот тип, бывший рыбак, который держит бар в порту, рядом со складами… — Он не обращался ни к кому в особенности. Просто повернулся ко мне и почесал свою двухнедельную щетину карандашом. — Ты ведь знаешь его, малыш…

Это было утверждением. Мы торчали на Крите уже две недели, и Янис помог мне найти жилье для целой сотни французских захватчиков — членов съемочных групп.

— Слушай, сходи к нему вечером и поговори насчет людей для массовки, они нам понадобятся в начале месяца.

— Есть, командир!

Лапланш объяснил мне, сколько нужно статистов и на какой срок. Я предупредил Ники, что не смогу с ней поужинать, и она ответила:

— Ничего страшного. Мне сегодня в любом случае придется поработать с Лапланшем над составлением программы.

Когда я пришел в кафе, лампадерс уже начали расходиться. Я заказал стаканчик, и Янис принес два — второй для себя. Развернул стул напротив моего и сел на него верхом. Взял стаканчик за донышко двумя пальцами.

— Яссу! — сказал он, поднимая стакан. Я поднял свой. Мы отпили по глотку, и он устроился основательно, скрестив руки на спинке стула и уперевшись в нее пузом. Мы какое-то время поговорили о статистах, как их доставлять на место съемки, об оплате и всяком таком. А потом, когда он счел, что дело весьма продвинулось, наклонился ко мне через стол и взял меня за плечо:

— Слушай, кто эта малышка, а, Джо? Фигуристая блондиночка? Я видел тебя с ней уже раза три-четыре…