Иннокентий Федоров-Омулевский - Шаг за шагом Страница 19

   -- Да, брат,-- сказал доктор, первый прерывая молчание,-- скверно живется на свете...

   -- Разумеется, скверно, да ведь ничего не поделаешь с этим.

   -- Именно ничего не поделаешь; только обманываешь и себя и других. Я вон всю эту премудрость, кажется, насквозь прогрыз,-- Ельников сердито указал глазами на два больших чемодана, туго набитых книгами,-- а что она, премудрость-то эта? Как и мы же, безнадежно разводит руками...

   -- Ты, видишь ли, слишком горячо все принимаешь,-- сказал Светлов.

   -- Да я уж, брат, пробовал и не горячо принимать -- все ни к черту не годится.

   -- Не хуже же теперь, чем прежде...

   -- И не лучше, чем прежде? Экое утешение сказал! -- горько улыбнулся Ельников.

   Товарищи помолчали.

   -- А ты знаешь, кто здесь еще из наших?-- спросил вдруг Ельников, прилегая головой на ручку дивана,

   -- Нет. А кто?

   -- "Крыса" здесь.

   Под именем "крысы" слыл у них один общий товарищ по гимназии, получивший там это прозвище за свою лукавую юркость и особенную манеру держать себя в классе.

   -- Неужели "крыса" здесь же? -- обрадовался и удивился Светлов.

   -- А вот подожди; ты его увидишь, вероятно, через несколько минут: он каждый день в это время ко мне заезжает.

   -- Что же он здесь делает? Служит?

   -- Как же, лекарем при казачьем полку. У него, брат, огромная практика здесь частная; особенно у дам он в ходу,-- улыбнулся Анемподист Михайлыч.

   -- Что ж он им, сиропы, да варенья, верно, прописывает? -- захохотал Светлов.

   -- Ну нет, брат, я этого не скажу,-- ответил Ельников серьезным голосом,-- он знает свое дело отлично. Но, кроме того, у него действительно есть какое-то особенное уменье ладить с барынями.

   -- Как и у меня же? -- рассмеялся Александр Васильич.

   -- Ты, пожалуй, почище будешь...

   Ельников прежде часто нападал на Светлова за его особенную наклонность к женскому обществу.

   -- Я, брат, в этом отношении -- каюсь -- таким же остался, как и был,-- проговорил Александр Васильич, закуривая папиросу.-- Начинай, распекай!-- засмеялся он добродушно.

   -- Эх, Светловушка! Ты, пожалуй, брат, и прав,-- тоскливо молвил Ельников.

   -- Как, Анемподист Михайлыч!.. Неужели... поздравить? -- шутливо-торжественно произнес Александр Васильич.

   -- Поздравь, брат,-- угрюмо ответил Анемподист Михайлыч.

   -- И где же... совершилось сие... чудо? В Москве? -- тем же шутливым тоном спросил Светлов.

   -- В Москве, брат.

   -- Вон оно что! И крепко?

   -- Так, брат, крепко, как и нельзя крепче.

   Анемподист Михайлыч быстро поднялся с дивана, порылся угрюмо в одном из чемоданов и, достав оттуда фотографическую карточку, подал ее приятелю.-- Ого, отче, каков у тебя вкус-то! -- сказал Светлов, внимательно рассматривая портрет.

   -- Нравится тебе?

   -- Чрезвычайно. Как же вы порешили с ней? -- сочувственно осведомился Александр Васильич.

   -- Она гувернантка -- голь, как я же, так что ехать нам вместе и думать было нечего. Я, прочем, звал. "Нет, говорит, дай прежде хоть немного денег скопить, чтоб было с чего начать и на что выехать. Твоих, говорит, средств не хочу". Кремень, знаешь, натура, хоть и молода еще..-- взволнованно проговорил Анемподист Михайлыч, и по его выразительному лицу чуть заметно пробежала какая-то светлая тень.

   -- Через сколько же времени ты ее ждешь? -- спросил Светлов.

   -- Не раньше, думаю, как через полгода; только дождусь ли?..-- грустно вымолвил Ельников.

   В эти минуту в комнату робко и неуклюже вошел, низко кланяясь, господин весьма странного вида. Судя по наружности, это был очень молодой еще человек; но в лице у него выражалось какое-то преждевременное старчество, что-то неприятное и жалкое до крайности. Длинные, как у дьячка, волосы и длиннополый суконный не то сюртук, не то халат, как у семинариста, придавали всей фигуре вошедшего еще более жалкий аскетический вид; только меланхолическая улыбка, как-то неопределенно блуждавшая у него на губах, несколько смягчала эту нелепую, суровую фигуру.

   -- А! Созонов! -- быстро проговорил Ельников, подходя к новому гостю и радушно протягивая ему руку.-- Садитесь-ка, батюшка. Очень кстати пришли: вот и еще ваш товарищ -- Светлов,-- пояснил Анемподист Михайлыч, указывая глазами на приятеля.-- Не узнаешь? -- спросил он у того,-- Созонов.

   Александр Васильич буквально оторопел. "Как! Неужели этот странный, низко кланяющийся человечек, эта жалкая фигура -- тот самый Созонов, мой товарищ по гимназии, подававший когда-то такие блестящие надежды?" -- подумалось ему. Светлов глазам своим не верил.

   -- Он сильно переменился...-- заметил Ельников, стараясь не смотреть на крайне озадаченного и совсем растерявшегося приятеля.

   -- Боже мой!.. Никак бы не узнал! -- усиленно выговорил наконец Александр Васильич и протянул руку старому товарищу. Он только теперь узнал его, смутно вызвав из памяти прежний образ Созонова.

   -- Садитесь-ка, батюшка,-- снова пригласил Ельников гостя.

   Созонов стоял и как-то нерешительно переминался. Ельников подвинул ему стул.

   -- Вот в монастырь поступить собирается,-- сказал он угрюмо Светлову.

   -- Что это вы, Созонов? Что вам хочется? -- почти с испугом спросил Александр Васильич.

   -- Спасение души побуждает-с...-- тихо и застенчиво-робко проговорил Созонов.

   -- Далось ему это "спасение души"!--сердито проворчал Ельников.

   Они в гимназии были большими приятелями.

   -- Вы этого влечения, Анемподист Михайлыч, не можете понимать; это кому откроется свыше, тот может...-- тем же застенчиво-робким голосом выговорил Созонов.

   -- Экую, брат, ты чушь несешь! Да разве в том, что ли, спасение души состоит, чтоб вот в этаком халате ходить да по неделям не мыться? -- еще сердитее сказал Ельников.

   -- Подвиги многообразны... какой кому по силам, Анемподист Михайлыч...

   -- Так неужели, Созонов, вас уж ни на что больше не хватит? -- вмешался Александр Васильич.

   -- Вы меня хотите искусить, господин Светлов, человеческой мудростью? Я и сам некогда в помрачении ума моего дерзал проникать в тайны божии; знаю, сколь пленительно наваждение сие... Но всевышний просветил ныне мой разум и закрыл его от мирских соблазнов...-- медленно и с глубоким убеждением произнес Созонов, тяжело вздохнув.

   -- Мне кажется,-- сказал Светлов,-- угоднее богу должен быть тот, кто больше приносит пользы ближнему; а как же вы достигнете этого, если добровольно закроете глаза на жизнь, от условий которой именно и зависит на каждом шагу ваш ближний?

   -- Любовь к ближнему следует приносить в жертву любви к богу -- сказано в писании.

   -- Положим. Но ведь это что значит? Это значит, по-моему, просто, что, увлекаясь любовью к ближнему, вы не должны противоречить евангельским заповедям. Если б, например, для спасения ближнего потребовалось клятвопреступление, тогда, разумеется, писание учит вас пожертвовать ближним,-- заметил Александр Васильич.

   -- Нет, господин Светлов, не искушайте меня вотще: младенцам открыто -- сказано -- то, что от мудрых сокрыто... Я только, господа, согрешаю с вами...-- вздохнул Созонов.

   Светлова что-то больно кольнуло в сердце.

   -- Я только добра вам желаю, Созонов, как ваш бывший товарищ, а не искушаю вас,-- молвил он с горечью.

   -- Ведь вот,-- желчно сказал Ельников,-- третью неделю я с ним так бьюсь; и книг-то ему предлагал, и спорить с ним пробовал, и доказывал,-- право, кажется, в няньки бы к нему пошел,-- а он все свое, все у него наваждение какое-то; даже медицину считает грехом... Ведь вот вы до чего доработались, Созонов! -- чуть не сквозь слезы заключил Анемподист Михайлыч.

   -- Вы что же, собственно, теперь поделываете-то, Созонов? -- спросил мягко Светлов.

   -- Молюсь о своем спасении-с...

   -- Целый день все только молитесь?

   -- И день и нощь...

   -- Откуда же вы берете средства? Ведь одной молитвой не напитаетесь же вы?

   -- Милостью божией от монастырской трапезы довольствуюсь...

   -- Там, при монастыре, и живете теперь?

   -- Да, там-с...

   Приятели помолчали. Созонов присел было на кончик стула, но сейчас же опять и встал.

   -- Я к вам... собственно... Анемподист Михайлыч, вот зачем пришел-с... вы не рассердитесь на меня? -- спросил он смиренно у Ельникова, запинаясь на каждом слове и вынимая что-то из-за пазухи.

   -- За чем бы вы ни пришли, Созонов -- я вам очень рад: стало быть, и толковать об этом нечего,-- сказал искренно Ельников.

   -- Я вот зачем-с... я вам просфору принес, за здравие ваше вчерась вынул,-- проговорил, краснея, Созонов и подал Ельникову тщательно завернутую в бумагу просфору.

   -- Ну что ж... спасибо вам!

   Анемподист Михайлыч взял из рук Созонова просфору, развернул ее и поставил на угольный стол.

   -- Вы, может, обиделись, Анемподист Михайлыч? -- робко спросил Созонов.

   -- За что же? Всякий по-своему выражает внимание. У вас свои убеждения, у меня тоже свои, а жить мы можем дружно.