Кнут Гамсун - Новые силы Страница 19

Наконец Паульсберг стал прощаться. Прежде чем уйти из ресторана, он отвёл журналиста в угол и сказал ему:

— Ты оказал бы мне большую услугу, если бы поместил заметку о том, что я написал уже почти половину своей новой книги. Публике всё-таки это, наверное, интересно знать.

Поднялись и адвокат с Мильде, они разбудили Норема, который заснул после всех своих под шумок выпитых кружек пива, и кое-как подняли его на ноги. Он начал говорить, он не слышал конца разговора, самого конца, говорил он, как же порешили насчёт поэтов? А, и фру Ганка здесь, очень рад её видеть. Но почему же она не пришла раньше?

Его потащили к двери и вывели.

— Значит, все расходятся? — спросил Иргенс с неудовольствием. За весь вечер он только раз попытался подойти к Агате Люнум, но это не удалось ему, она избегала его, избегала сесть с ним рядом. Позднее он заметил, что болтовня Кольдевина о молодёжи и поэтах доставила ей довольно большое удовольствие: что бы это значило? В общем, вечер вышел не из приятных, у фру Ганки рот болел так сильно, что она даже не могла смеяться естественно, не заводить же, в самом деле, разговор с фру Паульсберг! Вечер прямо пропал. А теперь все расходились, нельзя поправить настроение короткой интимной беседой.

Иргенс поклялся себе отмстить всей клике за пренебрежение, с каким она позволяла себе относиться к нему. Его время настанет, может быть, даже на будущей неделе...

У ворот Тиволи компания рассталась. Фру Ганка и Агата пошли вместе по улице.

VI

На следующее утро, в десять часов Тидеман явился в склад Генриксена. Оле стоял за конторкой.

Дело Тидемана, как он и сказал, было чисто коммерческого характера. Он говорил вполголоса и показал телеграмму в высшей степени запутанного содержания: там, где было сказано: «повышается на один», это обозначало, в сущности, «десять», там же, где было сказано: «понижение С. Ш.» это значило: «задержка на Чёрном море и на Дунае и повышение в Америке». Телеграмма была из Архангельска, от агента Тидемана.

Оле Генриксен сейчас же сообразил, в чём дело: по случаю голода и ожидания вторичного недорода к осени, Россия в скором времени намеревалась прекратить вывоз запасного хлеба. Настанут тяжёлые времена, и на Норвегии это тоже отразится, зерно поднимется до баснословных цен, а потому необходимо закупить его по какой угодно цене, пока его ещё можно получить. Америка уже предчувствовала беду, несмотря на опровержения русским правительством английских сообщений, и американская пшеница с каждым днём поднималась в цене. В то время как раньше она стоила восемьдесят семь и восемьдесят восемь, сейчас она колебалась между ста десятью, ста двенадцатью и ста пятнадцатью. Нельзя было предвидеть, до какой цифры она дойдёт.

Дело Тидемана к Оле заключалось в том, что он хотел предложить своему другу и собрату скупить рожь в Америке, пока ещё есть время. Они поведут дело вместе, одним ударом совершат колоссальный оборот, привезут в Норвегию огромное количество ржи, так что её хватит на целый год. Но время не терпит, рожь тоже поднималась с каждым днём, в России её почти уже нельзя купить.

Оле отошёл от конторки и стал расхаживать по комнате. Голова его работала, он хотел было предложить Тидеману вина, сигару, но забыл обо всём. Дело соблазняло его, но в данную минуту он был очень связан другими делами; последняя сделка с Бразилией несколько подсекла его, он запутался, а результатов от этого дела можно было ожидать не раньше, как к лету.

— На этом можно заработать много денег, — сказал Тидеман.

Несомненно, и не это заставляло Оле колебаться. Но, к сожалению, он не мог вступить в компанию. Он рассказал о своих обстоятельствах и прибавил, что в настоящее время не может больше рисковать. Но спекуляция эта очень интересовала его, глаза у него загорелись, он быстро расспрашивал о подробностях, взял бумагу, сделал вычисления, снова с сосредоточенным видом перечёл телеграмму. В конце концов, он опустил голову и заявил, что не может принять участия в предприятии.

— Я могу, разумеется, действовать и один, — сказал Тидеман, — просто придётся взять соответственно меньше.

— Но мне так хотелось бы, чтобы и ты принял в этом участие, я чувствовал бы себя тогда гораздо увереннее. Но, разумеется, ты не можешь брать на себя больше того, за что можешь поручиться. Я всё-таки пошлю телеграмму. У тебя есть бланк?

Тидеман написал телеграмму и протянул её Оле.

— Посмотри, так будет понятно?

Оле отступил на шаг.

— Так много! — сказал он. — Это громадный заказ, Андреас.

— Да, это верно. Но я надеюсь на удачный результат, — тихо ответил Тидеман. Не в силах подавить волнения, которое вдруг овладело им, он посмотрел в стену и пробормотал: — Впрочем, теперь мне всё безразлично.

Оле взглянул на него и спросил:

— Есть что-нибудь новое?

— Нет...

— Ну, посмотрим, как всё это разрешится.

Тидеман сунул телеграмму в карман.

— Я был бы очень рад, если бы мы вели это дело вместе, Оле. Должен сказать, что я тоже связан другими делами. Теперь как раз мне надо отправлять лёд. Когда настанет тёплая погода, я заработаю на этом много денег, вот увидишь. Ты не веришь?

— Несомненно, — ответил Оле. — Это ходкий товар.

— Я ведь ещё, слава Богу, держусь. И избави Бог от какого-нибудь несчастья, как ради меня самого, так и ради моей семьи.

— А ты не мог бы, для большей безопасности... Подожди минутку, извини, я даже не предложил тебе сигары. Я знаю, что ты любишь выкурить сигару за разговором, и совсем позабыл предложить тебе. Посиди минутку, я сейчас принесу.

Тидеман понял, что Оле пошёл в погреб за обычным вином, и крикнул ему, чтобы он вернулся, но Оле не послушался и вскоре появился со старой, заросшей бутылкой. Они сели, по обыкновению, на диван и чокнулись.

— Вот что я хотел сказать, — продолжал Оле. — Хорошо ли ты взвесил всё относительно этого дела с Америкой? Я не собираюсь учить тебя, но...

— Мне кажется, что я взвесил всё, — ответил Тидеман. — Поэтому я и написал: в течение трёх дней и по доставке. Чтобы вышел какой-нибудь толк, покупать надо сейчас. Да, я даже не упустил из виду вероятную перемену президента при предстоящих выборах

— Но не мог ли бы ты, ради безопасности, несколько ограничить заказ? Может быть, если цена будет выше двенадцати, тебе не следовало бы покупать?

— Нет, необходимо. Ты же понимаешь, что если Россия закроет рынки, то даже пятнадцать, даже двадцать, и то не слишком много. Но если Россия не прекратит вывоза, то даже сто, даже девяносто слишком много. Тогда я всё равно разорён.

Оба задумались.

— Мне кажется, это дело удастся, — сказал Тидеман. — Право, у меня такое предчувствие. А ты знаешь, что это значит, когда у нас, купцов, бывает такое ощущение.

— Ну, а как дела вообще? — спросил Оле.

— Да что же, — быстро ответил Тидеман, — как будто недурно, совсем недурно. Дома всё по-старому.

— Неужели никакой перемены?

— Нет... Ну, мне уже пора, пожалуй.

Тидеман встал. Оле проводил его до двери и сказал:

— Так смотри же, не унывай... Спасибо, что пришёл.

Но Тидеман не уходил, он стоял, держась за ручку двери, нервно переводя глаза с одного предмета на другой.

— Не удивительно, что и я иной раз падаю духом, — сказал он. — Я порядочно запутался, я делаю всё возможное, чтобы привести дела в порядок, но это плохо подвигается, ужасно медленно. Ну, да посмотрим, что будет. Сейчас, кажется, становится немного лучше, слава Богу.

— Твоя жена теперь больше бывает дома? Мне показалось, что...

— Последнее время Ганка относилась к детям с большой нежностью, я так радовался этому, потому что это очень сблизило нас. Она шьёт детям платьица на дачу, если бы ты видел, какие замечательные вещи она делает, я никогда не видал ничего подобного, голубые, белые и красные платьица, я любуюсь ими, когда бываю дома. Впрочем, может быть, это ничего и не значит, она по-прежнему считает себя не замужем, продолжает подписываться Ланге. Разумеется, это просто каприз, она подписывается также и Тидеман, она не забывает этого. Ты сам слышал вчера в Тиволи, она попросила у меня сто крон. Я рад этому, я не считаю денег и не заговорил бы об этом, если бы ты сам не слышал. Но это третья сотня за два дня. Ты ведь правильно понимаешь меня, Оле? Но почему она просит у меня денег при всех? Словно она хочет дать понять, что это единственный способ получить от меня деньги. Она тратит много денег, то есть я не думаю, чтобы она тратила их на себя, нет, я даже уверен в этом, она вовсе не расточительна. Но она раздаёт деньги, помогает другим. Иногда она получает от меня массу денег в течение одной недели, часто берёт у меня деньги, уходя из дому, и возвращается без денег, хотя ничего не купила. Ну, да это не важно. Пока я в состоянии, мои деньги — её деньги, это само собой разумеется. Я спросил её как-то, шутя, не хочет ли она разорить меня, довести до нищенской сумы. Я просто пошутил и сам над этим смеялся. Но она рассердилась, заявила, что в любую минуту может бросить дом, словом, сейчас же предложила развод. Она много раз предлагала мне его, но на этот раз из-за простой шутки. Тогда я сказал, что раскаиваюсь в своей шутке, и просил у неё прощения, у меня и в мыслях никогда не было, что она хочет разорить меня. — «Но, милый Андреас, — спросила она, — неужели мы так и не разойдёмся?». Я не помню, что ответил ей на это. Не думаю, чтобы она говорила это серьёзно, потому что сейчас же вслед за этим она попросила у меня мой ключ от ворот, потому что потеряла свой. Я дал ей ключ. Она улыбнулась. «Улыбнись ещё», — попросил я, и она улыбнулась ещё раз по моей просьбе и сказала, улыбаясь, что я — взрослый ребёнок... Вчера утром я видел её только, когда на минутку зашёл домой из конторы. Она шила детские платья и показала мне свою работу. При этом она вынула из кармана носовой платок, и как раз в эту минуту у неё из-за корсажа выпал мужской галстук, красный галстук. Я сделал вид, что ничего не заметил, но я видел, что галстук не мой. Я даже узнал его... Впрочем, пойми меня хорошенько, я не могу сказать точно, чей он. Может статься, что это и мой, один из моих старых галстуков, которые я перестал носить. Удивительная у меня особенность, я никогда не знаю своих галстуков, я так мало обращаю на это внимания... Ну, как я уже говорил, дело налаживается, и если ещё это предприятие удастся, так, может быть, оно принесёт с собой счастье и в другом. Хорошо было бы, если бы я мог доказать ей, что я не какой-нибудь дурак, ха-ха!