Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 4. Рикша-призрак. Сказки и легенды. Труды дня Страница 19

Черная овца перечислял свои преступления. «Будет здоровая потасовка; затем она повесит мне на спину доску с надписью «лгун». Затем Гарри сначала отколотит меня, потом будет молиться за меня, она тоже будет читать молитвы и называть меня исчадием дьявола, потом заставит учить гимны. Хотя она будет уверять, что все знала. Она тоже старая лгунья», — говорил он себе.

На три дня был заперт Черная овца в свою комнату, чтобы приготовить душу к раскаянию. «Будет две потасовки. Одна в школе и одна здесь. Здешняя будет больше». Так и случилось, как он думал. Его колотили в школе, в присутствии белых и черных учеников, за гнусное преступление — составление фальшивых свидетельств об успехах для домашних. Затем его колотила дома тетя Роза за то же. Кроме того, она приготовила вывеску на его спину, хотела повесить ее и заставить его идти гулять в таком виде по улицам.

— Если вы заставите меня это сделать, — сказал Черная овца совершенно спокойно, — я подожгу дом и убью вас. Не знаю, удастся ли мне убить вас, потому что вы большая и сильная, но я попробую.

Нового наказания за это богохульство не последовало, хотя Черная овца держался все время наготове, чтобы схватить тетю Розу за старую шею, как только она начнет бить его. Возможно, что тетя Роза и побаивалась Черной овцы, дошедшего до последнего предела греха, опасалась нового взрыва озлобления.

Среди этих тревог и волнений на вилле появился гость из-за моря, знавший папу и маму и имевший поручение посмотреть Понча и Юди. Черная овца был приглашен в гостиную и усажен за чайный стол.

— Осторожнее, осторожнее, маленький человек, — сказал гость, когда он чуть не уронил посуду со стола. Затем он мягким движением повернул его лицо к свету.

— Что это там за птица сидит на заборе? Видишь, какая большая?

— Какая птица? — спросил Черная овца. Гость с полминуты пристально смотрел в глаза Черной овцы, затем воскликнул:

— Боже мой, ведь мальчик почти слеп.

Гость отнесся очень серьезно к состоянию здоровья Черной овцы. Он распорядился под свою ответственность, чтобы мальчик был тотчас же взят из школы и не открывал книги до приезда матери.

— Она будет здесь через три недели, как тебе, без сомнения, уже известно, — сказал он. — А я сахиб Инверарити. Я ввел тебя в этот скверный мир, мой юный друг, и, кажется, ты недурно воспользовался своим временем здесь. Теперь же ты не должен ничего решительно делать. Исполнишь ты это?

— Да, — ответил Понч равнодушно.

Он знал, что мама приедет. И ждал новых колотушек. Слава Богу еще, что папа не приедет. Тетя Роза говорила в последнее время, что его должен бить мужчина.

Три следующие за тем недели Черной овце не позволяли ничего делать. Он проводил время в своей старой детской, рассматривая свои старые игрушки и готовясь дать за них отчет маме. Тетя Роза била его по рукам, даже когда он ломал простую деревянную ложку. Но этот грех был еще маловажен, в сравнении с какими-то новыми разоблачениями, которые таила до поры до времени в своей душе тетя Роза.

— Когда приедет твоя мать, — говорила она мрачно, — и услышит, что я расскажу ей о тебе, она узнает, каков ты есть.

И она тщательно оберегала Юди от влияния брата, которое могло быть губительным для ее детской души.

И мама приехала, впорхнула, нежная и возбужденная. Так вот она какая, мама! Она совсем молодая, легкомысленно молодая, и такая прелестная, с нежно цветущими щеками, с горящими, как звезды, глазами и с таким голосом, который сразу привлекал детей в ее объятия. Юди бросилась к ней, но Черная овца остановился в своем порыве. Может быть, и она подумает, что он хочет «выставиться»? Она не обняла бы его, если бы знала о всех его преступлениях. Могла ли она узнать своего любимца в Черной овце? Остались ли в нем его любовь и доверие к ней? Черная овца не знал этого. Тетя Роза удалилась и оставила маму на коленях между обоими детьми, смеющуюся и плачущую, в той самой зале, где бурно выражали свое детское отчаяние Понч и Юди пять лет назад.

— Ну что же, цыплятки, помните ли вы меня?

— Нет, — откровенно заявила Юди, — но я каждый вечер молилась, чтобы Бог помиловал папу и маму.

— Немного, — сказал Черная овца. — Но помню, что я писал тебе каждую неделю. И это было не для того, чтобы отличиться, а для того, чтобы чего-нибудь потом не вышло.

— Что не вышло бы потом? Что могло выйти потом, дорогой мой мальчик?

И она снова потянула его к себе. Он подошел не сразу, неловко упираясь. «Нужно оставить его в покое, — подсказало тотчас же материнское сердце. — С девочкой проще».

«Она слишком маленькая, чтобы прибить больно, — подумал Черная овца, — и если я скажу ей, что убью ее, она испугается. Воображаю, что скажет тетя Роза!»

В конце запоздавшего обеда мама взяла на руки Юди и уложила ее в постель, осыпая ласками. Маленькое вероломное создание уже изменило тете Розе, чем больно уязвило эту леди. Черная овца встал, чтобы идти в свою комнату.

— Пойди сюда, хотя бы простись со мной, — сказала тетя Роза, подставляя щеку.

— Вот еще! — ответил Черная овца. — Я никогда не целовал вас и не намерен подлизываться к вам. Расскажите этой женщине, что я сделал, посмотрим, что она скажет.

Черная овца лег в постель с чувством, что потерял рай, проскользнув уже в его двери. Но через полчаса «эта женщина» стояла уже наклонившись над ним. Черная овца поднял правую руку. Как это было нехорошо — прийти к нему, чтобы бить его ночью, в темноте. Так не поступала даже тетя Роза. Но удара не последовало.

— Нечего ко мне подлизываться; все равно я ничего не скажу вам, кроме того, что сказала тетя Роза, да и она не все знает, — проговорил Черная овца настолько ясно, насколько не мешали ему руки, обвившие его шею.

— О сынок мой… маленький мой, маленький сынок! Это моя вина, моя, дорогой мой, как же теперь исправить ее? Прости меня, Понч. — Голос замер, перешел в неясный шепот, и две горячих слезы упали на лоб Черной овцы.

— О чем же ты плачешь? — спросил он. — Разве она и тебя обидела? Дженни тоже плакала. Но ведь ты хорошая, а Дженни — «прирожденная лгунья», тетя Роза ее так называет.

— Будет, Понч, будет, родной мой, не говори так. Попытайся любить меня, хотя немного, хоть капельку. Ты не знаешь, как это важно для меня. Понч-бэби, вернись же опять ко мне! Я твоя мать, твоя собственная мать, и все остальное ничего не значит. Я знаю это, знаю, ненаглядный мой. Теперь все будет хорошо. Понч, любишь ли ты меня хоть немного?

Удивительно, каким ручным сделался этот большой, десятилетний мальчик, когда почувствовал, что над ним не смеются. Черная овца никогда не пользовался ничьим вниманием, а теперь эта прелестная женщина обращается с ним — Черной овцой, исчадием дьявола и будущей несомненной пищей неугасимого пламени, — как можно обращаться с маленьким Богом.

— Я очень, очень люблю тебя, мама, дорогая, — шепнул он наконец. — Я рад, что ты вернулась. Но уверена ли ты, что тетя Роза все рассказала тебе?

— Все… Ну что это значит? Только… — Голос прервался рыданиями, похожими на смех. — Понч, бедный мой любимец, дорогой мой, слепой мальчик, как же ты не подумал, что этого все-таки не следовало делать?

— Я обманывал, чтобы меня не били.

Мама содрогнулась и скоро исчезла в темноте… Она писала длинное письмо папе. Вот вкратце его содержание:

«…Юди милая маленькая толстушка, обожает эту женщину и религиозна, насколько можно быть религиозной в восемь лет. И, когда я пишу тебе это письмо, дорогой Джек, она спит здесь, на моей постели. Понча я не могу еще разобрать. Он не выглядит истощенным, но, кажется, раздражен и измучен постоянной необходимостью путаться в мелкой лжи, которую эта женщина возвела в смертный грех. Мы должны помнить, дорогой мой, что во всем этом большая доля нашей вины. Но я надеюсь снова привлечь к себе Понча, и уже навсегда. Я возьму детей к себе, чтобы они снова были вполне моими. Я довольна уже тем, что могу пока это сделать, но буду счастлива совершенно, когда ты, дорогой мой мальчик, приедешь домой, и мы снова будем все под одной крышей!»

Через три месяца Понч, больше уже не Черная овца, почувствовал наконец совершенно определенно, что он действительно обладает своей собственной, дорогой, милой, любимой мамой, которая в то же время его сестра, утешительница и друг, и вместе с тем он сам может быть ее защитником до приезда домой отца. Обманывать не приличествует защитнику, и, когда можно делать многое, даже не спрашивая, зачем обманывать?

— Мама будет очень сердиться, если ты будешь ходить по лужам, — говорит Юди, продолжая начатый раньше разговор.

— Мама никогда не сердится, — возражает Понч. — Мама скажет только, что я пачкун и что это вовсе не красиво.

Понч залезает в грязь по колено.

— Мама, дорогая, — кричит он, — я вымазался с головы до ног!