Луи Арагон - Избранное Страница 2

Тут можно читать бесплатно Луи Арагон - Избранное. Жанр: Проза / Классическая проза, год -. Так же Вы можете читать полную версию (весь текст) онлайн без регистрации и SMS на сайте Knigogid (Книгогид) или прочесть краткое содержание, предисловие (аннотацию), описание и ознакомиться с отзывами (комментариями) о произведении.

Луи Арагон - Избранное читать онлайн бесплатно

Луи Арагон - Избранное - читать книгу онлайн бесплатно, автор Луи Арагон

Резкие колебания света и тени, быстрая смена картин, неожиданные сопоставления, соседство разностильных метафор — рисунок, характерный и для «Анисе», и для «Богатых кварталов». Однако подтекст контрастных зарисовок уже существенно меняется: вместо желания удивить — «мысль о глубоких водоразделах, существующих между французами, и желание вместе с ними найти способ уничтожить такие водоразделы», как пояснил Арагон, принимая премию Ренодо, присужденную за роман «Богатые кварталы».

Сравнив, например, стилевой рисунок первых страниц «Богатых кварталов» и части «Оперный проезд» «Парижского крестьянина», обнаружить сходство нетрудно. «Арагон сохранил от раннего периода, пожалуй, именно свободу стиля, делающую его неподражаемым», — пишет Юбер Жюен в своей книге об Арагоне. Как и на заре творчества, писатель любит броскую, нестертую метафору, неожиданный образ; молодой Арагон негодовал: почему говорят «золотистая, как пшеница»? Ему казалось убедительнее «золотистая, как безумие, как небо, как усталость, как поцелуй» («Парижский крестьянин»). И в «Богатых кварталах» появляются «волосы тяжелые, как закат солнца», «светлые, как смех, зубы».

При всей похожести стиля непохожим остается смысловое звучание общего контекста произведения. У молодого Арагона неожиданные метафоры нанизаны одна на другую, создавая орнамент причудливый и часто претенциозный. В «Реальном мире» яркие, свежие образы не утомляют глаз, ибо художественно оправданны, они тут не самоцель. От 20-х к 30-м годам стиль Арагона эволюционировал к строгости, чистоте, большей смысловой насыщенности слова при отказе от внешней эффектности, но отнюдь не к приглушению экспрессии. В лирико-публицистических отступлениях автора появляются звонкие ноты революционной романтики, придающие романному жанру возвышенную поэтичность. Главы, посвященные, например, Жоресу, Кларе Цеткин или антивоенному митингу, — это настоящие стихотворения в прозе; голоса Арагона-поэта, Арагона-романиста и Арагона-публициста и оратора здесь нераздельны.

Романы «Реального мира», антивоенные по основному своему пафосу, взывали к разуму и мудрости. Но остановить вторую мировую войну человечеству не удалось. 3 сентября 1939 года Франция вступила в войну с Германией, в июне 1940-го правительство позорно капитулировало.

…Когда впервые встречаешься с Парижем, идешь вдоль Сены или по Елисейским полям, начинает щемить сердце. Ведь Париж входил в ту военную пору в наше сознание вместе со стихами Арагона, с теми стихами, что опубликовал тогда Павел Антокольский, не зная еще имени поэта, выступавшего под псевдонимом Франсуа Гневный. Потом эти же строки мы нашли в тоненькой, скромно изданной в послевоенной Франции книжечке «Французская заря». И нам, чьи глаза еще не успели привыкнуть к московским окнам без белых бумажных полосок от ударной волны, без мешков с песком, уложенных вдоль первых этажей, таким же суровым, собранным представлялся военный Париж. И страстно хотелось, чтобы он тоже ожил, засверкал, забыл войну. Когда я впервые увидела этот город после двадцати лет мира, в памяти вдруг всплыли арагоновские строки:

Париж моей беды и лодочек на Сене,Восстанья в феврале и моря острых крыш.Бои в Сент-Антуан, расстрел друзей в Сюрене —Как крик стекольщика, пронзительный Париж[2].

«Нож в сердце»… Могла ли иначе называться та книга боли, созданная в 1940 году? Нож в сердце — замерший в оцепенении Париж; нож в сердце — шаг оккупанта по Елисейским полям; нож в сердце — бездонная печаль в огромных голубых глазах любимой; нож в сердце — чужеземный флаг над Эйфелевой башней.

Сегодня в приветливом Париже разум отказывается верить, что здесь разгуливали — хозяевами — офицеры фашистского вермахта. Но нельзя не верить — о кровавых боях за Париж напоминают нам сотни мемориальных досок на домах, решетках скверов: «Здесь погиб…», «Здесь был расстрелян…», «Здесь пали смертью храбрых…» Наши народы сражались вместе и вместе победили фашизм. Поздравляя советских друзей с 50-летием Октябрьской революции, Арагон говорил: «Эта годовщина обращает нас мысленным взором к незабываемым дням… к многолетней дружбе наших народов. Мы никогда не забудем, что вы спасли мир от фашизма».

В мае 1975 года Арагон, верный долгу перед погибшими друзьями — Габриэлем Пери и Жоржем Политцером, Робером Десносом и Пьером Юником, — поставил свою подпись под обращением протеста: «Мы, участники движения Сопротивления, депортированные лица, бывшие участники и инвалиды войны, решительно протестуем против решения правительства не отмечать годовщину Победы 8 мая…» Общественное мнение победило: забвение уроков прошлого грозит человечеству гибелью.

К трагическим дням войны был обращен первый из романов Арагона, опубликованных в дни мира. «Если моя книга при всех ее недостатках, — представлял автор читателю первый из томов „Коммунистов“, — …заставит поразмыслить о событиях той эпохи, увидеть, в какой степени права была партия в 1939 году, поможет понять последовательность политики партии — я буду доволен. Слишком часто думают, что эта политика делается ото дня ко дню, по воле обстоятельств… На самом деле политика партии, внутренняя политика партии, как открывается она нам, — это политика последовательных идей, идущих издалека. Это политика рабочего класса; я надеюсь, именно ее вы увидите воплощенной людьми различных формаций в книге, которая преследует две цели: во-первых, показать всю нацию и, во-вторых, во главе нации ее авангард — мою партию».

Показать нацию и ее авангард… Эстетически эта задача решена через параллельное изображение двух войн: той «странной» позиционной войны, развертывающейся лениво, медленно (правительство еще надеется договориться с Гитлером), и ожесточенной внутренней — против рабочего класса. Резкий эмоциональный контраст между тягуче пассивным течением первой и лихорадочным развитием второй определяет колорит книги.

Арагон возмущался «вопиющим несоответствием между ходячим представлением о человеке-коммунисте и самим этим человеком». Писатель утверждает, славит все доброе и прекрасное, все, что формирует человека будущего. Он умеет проникновенно рисовать и железную энергию собрата Павла Корчагина — Жозефа Жигуа, и смутные порывы к справедливости Сесиль Виснер; не только нравственную чистоту Рауля Бланшара, но и похождения «молодого звереныша» Жана Монсэ. Арагон любит человека, которому ничто человеческое не чуждо. Коммунист для него не отрицание, а воплощение лучших национальных качеств. Автор — принципиальный противник «идеального» характера. На читательской конференции в Париже он запальчиво сказал: «Чересчур обидчивые товарищи, предпочитающие видеть только образы святых, когда речь идет о коммунистах, будут, безусловно, оскорблены моей книгой, потому что я намерен вывести в ней разных коммунистов, в том числе и тех, кто заблуждается, не становясь от этого негодяем».

Интересно разворачивалась дискуссия вокруг романа «Коммунисты» на читательских конференциях в Москве — на заводе «Компрессор», в Союзе писателей, Доме актера. Писатель делился мыслями, очень важными для его творческой позиции, для таланта психолога, который любит наблюдать движение характеров, видеть, как растут, становятся душевно богаче люди. Автор рассказывал, как пришли к нему из жизни его герои: «Если книга оптимистична, в этом виноват народ». Народ хранил неколебимую верность Франции, но вовсе не был сказочным идеальным богатырем. «Мои коммунисты не всегда были коммунистами, как и я сам… Партия возникает ведь не на пустом месте. Она складывается из очень разных людей». Под пером Арагона новое качество человеческой души — целеустремленный героизм во имя правой идеи — обрело смысл эстетического открытия: оно воплощено в различных, психологически неповторимых характерах, не «добавлено» к образу, а составляет его суть. В «Коммунистах» Арагон остается поэтом. Оригинальное сращение языка собственно прозаического и поэтического очень характерно для него. Растерянности, трагическому исходу сопутствуют пейзажи майских гроз, июньских ливней. Дождь становится символом позора. Каждый город страдает, мучается как живое существо. В ночи продолжается «агония Лилля», Париж в утро мобилизации похож на больного, которому нездоровится, но еще не ясна опасность болезни, «словно начинается лихорадка, а кажется, просто жарко…». Когда автор сравнивает панораму военных действий с гигантской шахматной доской, а движение толп беженцев с сыпучим песком, возникает эмоциональный образ страдающей Франции. Драматические дни мая 1940 года описаны в одном музыкальном ключе с незабываемым стихотворением «Сирень и розы». Выдержана та же логика образной мысли. Сирень — сначала символ победы, торжества: «…все затмила сирень… танки проходят по ковру из сирени: танкистов в мгновение ока засыпали цветами, и они стоят в своих башнях, похожие на языческих богов…» Но торжество омрачено нотами тревоги. И вот уже сирень, запыленная, увядшая, никнет, словно от горечи сомнений, а танки, украшенные пышными сиреневыми ветвями, кажутся утомленными людьми с синевой под глазами… Накануне выхода в свет пятого тома «Коммунистов» Арагон сказал: «Может быть, эта книга заинтересует читателей сборника „Нож в сердце“, она писалась параллельно с теми стихами и может прояснить если не соотношение между романом и поэзией вообще, то соотношение между моими романами и моими стихами».

Перейти на страницу:
Вы автор?
Жалоба
Все книги на сайте размещаются его пользователями. Приносим свои глубочайшие извинения, если Ваша книга была опубликована без Вашего на то согласия.
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Комментарии / Отзывы
    Ничего не найдено.