Тобайас Смоллет - Приключения Родрика Рэндома Страница 2

Он еще продолжал вопить, когда приковылял почтенный сенатор и, подступив к виновнику преступления, заорал:

— Эй, ты, мартышка! Я покажу тебе, что могу читать не только газеты, да притом без помощи очков! Вот твоя собственноручная денежная расписка! Если бы я не ссудил тебя деньгами, ты бы сам походил на сову, так как не смел бы показываться при дневном свете, неблагодарный, злоречивый плут!

Тщетно изумленный художник убеждал, что не имел намерения кого бы то ни было оскорблять или изображать то или иное лицо. Ему заявляли, что сходство слишком большое, чтобы этого не заметить, и честили его наглым, злокозненным и неблагодарным. Их вопли были подслушаны. Так до конца своих дней капитан остался медведем, доктор — ослом, а сенатор — совой.

Читатель христианского мира! Я прошу тебя, ради бога, помни сей пример, когда ты станешь читать нижеследующие страницы, и не пытайся присвоить себе то, что принадлежит сотням других людей. Если ты встретишь личность, напоминающую тебя самого какой-нибудь незавидной чертой, помалкивай: уразумей, что одна черта еще не делает лица, и если ты, быть может, обладаешь утиным носом, то такой же нос и у двадцати твоих соседей.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ РОДРИКА РЭНДОМА

Глава I

Я родился на севере Соединенного королевства, в доме моего деда, джентльмена, располагавшего значительными средствами и влиянием, который много раз прославил себя услугами, оказанными родине, и был примечателен своими способностями к законоведению, применяемыми им, в качестве судьи, с большим успехом преимущественно против нищих, к которым он питал необъяснимое отвращение.

Мой отец, младший его сын, влюбившись в бедную родственницу, жившую при старом джентльмене на положении экономки, тайно женился на ней, и я был первым плодом этого брака. Во время беременности некое сновиденье столь обеспокоило мою мать, что супруг, утомленный ее докучливыми настояниями, обратился наконец к провидцу-хайлендеру{3}, чье благоприятное истолкование он охотно обеспечил бы заранее с помощью взятки, но нашел оного провидцанеподкупным.

Ей приснилось, что она разрешилась от бремени теннисным мячом, а дьявол (к великому ее изумлению, он играл роль повитухи) с такой силой ударил этот мяч ракеткой, что тот мгновенно исчез; в течение некоторого времени она была безутешна, лишившись своего отпрыска, как вдруг увидела, что мяч с такою же стремительностью возвращается обратно и зарывается в землю у ее ног, откуда немедленно вырастает прекрасное дерево, покрытое цветами, аромат которых так сильно подействовал на ее нервы, что она проснулась.

Осмотрительный мудрец, после некоторого раздумья, заверил моих родителей, что их первенец будет великим путешественником, что ему предстоит перенести многие опасности и невзгоды, но в конце концов он вернется на родину, где и будет преуспевать, счастливый и всеми почитаемый. Правдиво ли было это предсказание, обнаружится в дальнейшем. В скором времени некая услужливая особа осведомила моего деда о близких отношениях, возникших между его сыном и экономкой; это сообщение весьма сильно его встревожило, и по прошествии нескольких дней он сказал моему отцу, что давно пора ему подумать о женитьбе и что он-де присмотрел для него невесту, против которой у того не может быть по совести никаких оснований возражать. Скрывать дольше свое положение было невозможно, мой отец откровенно признался во всем, оправдывая себя перед отцом, у которого не испросил разрешения, тем, что считал это совершенно бесполезным: буде его желания стали известны моему деду, тот мог бы принять меры, окончательно препятствующие исполнению их. Он добавил, что ни одного слова нельзя сказать против добродетели, происхождения, красоты и ума его жены, а что касается богатства, то о нем он не почитает нужным заботиться. Старый джентльмен, превосходно владевший всеми своими страстями, кроме одной, выслушал его до конца с большим спокойствием, а затем хладнокровно спросил, как намерен он содержать себя и свою супругу? Тот отвечал, что ему отнюдь не грозит нужда, пока он сохраняет любовь своего отца, о чем всегда и с величайшим почтением будут заботиться и он и его жена; он убежден, что предназначенные ему средства будут соответствовать достойному положению их семейства, а также обеспечению, уже полученному его братьями и сестрами, заключившими счастливые союзы под покровительством родителя.

— Ваши братья и сестры, — сказал мой дед, — не считали для себя унизительным испросить моего совета в таком важном деле, как супружество. Да и вы, полагаю я, не преминули бы исполнить сей долг, не будь у вас отложена про запас некоторая сумма денег, на которую вам и надлежит сейчас рассчитывать, и я выражаю желание, чтобы вы на эти средства сегодня же вечером подыскали для себя и жены другое жилище, куда в ближайшее время я пришлю вам запись моих расходов на ваше образование, дабы вы их возместили. Сэр! Вы завершили свое образование поездкой в Европу, вы учтивый джентльмен, очень красивый джентльмен… Я желаю вам всего наилучшего и остаюсь вашим покорнейшим слугой.

Легко вообразить, в каком состоянии оставил он моего отца после таких слов. Однако тот недолго колебался; превосходно изучив нрав своего отца, он не сомневался в том, что старый джентльмен был рад этому предлогу от него избавиться, а так как решения его были непреложны, подобно законам мидян и персов, мой отец считал бесцельным прибегать к просьбам и мольбам. И вот, отказавшись от новых попыток, он удалился со своей безутешной подругой на ферму, где проживал старый слуга его матери. Там они жили некоторое время в условиях, мало подходящих к их изысканным вкусам и к их нежной любви; однако мой отец предпочитал мириться с ними, только бы не обращаться с мольбами к бессердечному и непреклонному родителю. Но моя мать предвидела те неудобства, какие ей неизбежно предстояли, ежели бы она разрешилась от бремени в этом месте (а беременность ее приближалась к концу), и, не поведав супругу о своем замысле, отправилась в дом моего деда, решив скрыть, кто она такая, и надеясь, что ее слезы и ее положение пробудят в нем сострадание и примирят его с событием, ныне уже неотвратимым. Ей удалось обмануть слуг, и о ней было доложено как о несчастной леди, пожелавшей принести жалобу по поводу каких-то супружеских обид: в круг ведения моего деда входило разбирательство всех такого рода скандальных дел и право выносить по ним решения. Посему она была допущена к нему и, открыв свое лицо, упала к его ногам, в трогательнейших выражениях умоляя его о прощении и в то же время указывая на опасность, угрожавшую не только ей, но и жизни его внука, который должен был вот-вот появиться на свет. Он выразил сожаление, сказав, что неосмотрительность ее и сына принудила его дать обет, препятствующий оказать им какую бы то ни было помощь; он-де уже поделился своими суждениями об этом предмете с ее мужем и удивлен, что своей назойливостью они снова нарушают его покой. С этими словами он удалился.

Глубочайшее волнение произвело такое действие на организм моей матери, что у нее немедленно начались родовые муки, и если бы старая служанка, горячо ее любившая, не сжалилась над ней и не оказала ей помощи, рискуявызвать неудовольствие моего деда, то и мать моя и невинный плод ее чрева неминуемо стали бы несчастными жертвами его жестокости и бесчеловечности. Благодаря дружелюбию этой бедной женщины мою мать отнесли на чердак, где она тотчас же разрешилась от бремени мальчиком, о злосчастном рождении которого ныне повествует он сам. Мой отец, уведомленный о происшедшем, примчался обнять свою возлюбленную супругу и, осыпая отеческими поцелуями своего отпрыска, не мог удержать потоки слез, узрев, что милая подруга его сердца — а ради нее он пожертвовал бы всеми сокровищами Востока — лежит распростертая на тощем тюфяке в помещении, непригодном для защиты ее от суровой непогоды. Нельзя предположить, чтобы старый джентльмен не ведал о случившемся, хотя он и сделал вид, будто ничего не знает, и притворился весьма изумленным, когда один из его внуков, сын его старшего покойного сына, — живший с ним как прямой его наследник, — сообщил ему о событии. Тогда он решил не идти ни на какие уступки и на третий же день после разрешения моей матери от бремени послал ей настоятельный приказ покинуть дом и выгнал служанку, которая спасла ей жизнь.

Этот поступок привел в такое негодование моего отца, что он разразился самыми страшными проклятьями и, упав на колени, молил небо о том, чтобы оно отвергло его, если он когда-нибудь забудет или простит бесчеловечность своего родителя. Вред, причиненный моей несчастной матери тем, что ее удалили при таких обстоятельствах, и отсутствие самых необходимых удобств там, где она поселилась, а также скорбь ее и душевная тревога вскоре привели к изнурительной болезни, которая и пресекла ее жизнь. Мой отец, нежно ее любивший, был столь потрясен ее смертью, что в течение шести недель пребывал в состоянии безумия; тем временем люди, у коих он жил, отнесли младенца к старику, который, услыхав грустную весть о смерти своей невестки и горестном состоянии сына, настолько смягчился, что отправил ребенка на попечение кормилицы и распорядился, чтобы моего отца перевезли к нему в дом, как только он снова обретет разум. Почувствовал ли этот жестокосердый судья угрызения совести за свое бесчеловечное обращение с сыном и дочерью, или (что более вероятно) опасался, как бы репутация его не пострадала среди окрестных жителей, но он горько сожалел о своем отношении к моему отцу, чье безумие уступило место глубокой меланхолии и задумчивости. В конце концов отец мой исчез, и, несмотря на все розыски, так ничего и не могли о нем узнать; это обстоятельство укрепило у большинства людей уверенность в том, что он покончил с собой в припадке отчаяния. О том, как я узнал подробности, связанные с моим рождением, станет известно из этих мемуаров.