Гарольд Роббинс - Никогда не люби незнакомца Страница 2

Франсис Кейн закрыла глаза. Через несколько секунд они открылись, но теперь из них ушла жизнь. Губы разомкнулись.

Миссис Коззолина встала, взяла ребенка. Доктор накрыл Франсис Кейн простыней, затем достал из своего саквояжа бумагу и сказал по-итальянски:

— Надо заполнить свидетельство о рождении.

Миссис Коззолина кивнула. Все правильно — мертвой торопиться уже некуда.

— Как его зовут?

— Фрэнсис Кейн, — ответила она.

Этим именем можно гордиться. Жизнь мальчика будет трудной, так пусть же имя матери, отважной женщины, поможет ему преодолеть все трудности и лишения.

Часть 1

Глава 1

Колокола на высоком шпиле церкви Святой Терезы прозвонили восемь часов, утреннюю мессу. Дети, выстроившись в колонну по два, ждали начала занятий. Только что спустились сестры. За мгновение до их прихода во дворе стоял сильный шум, но сейчас царила тишина. Мы вошли в школу и поднялись по винтовой лестнице в классные комнаты. Мальчики сидели на одной стороне, а девочки — на другой.

— Начнем день с молитвы, дети мои, — сказала сестра Анна.

Мы сложили руки на партах и склонили головы. Я не упустил возможности бросить шарик из жеваной бумаги в Джерри Коуэна. Шарик прилип к его шее. Это было так смешно, что я чуть не покатился со смеху. Когда молитва закончилась, Джерри огляделся по сторонам, но я притворился, что читаю учебник.

— Фрэнсис! — обратилась ко мне сестра Анна.

Я виновато встал. На какую-то долю секунды мне стало страшно, что она все заметила, но сестра лишь попросила написать на доске день и число. Я вышел к доске, взял из ящика огромный кусок мела и вывел большими буквами: «Пятница, 6 июня 1926 года».

Потом повернулся к учительнице.

— Хорошо, Фрэнсис. Садись.

Душное и жаркое утро тянулось ужасно медленно. Еще несколько недель, и начнутся каникулы. В школу я ходил, как на каторгу. В свои тринадцать я был выше и крепче большинства ребят. Летом Джимми Кеуф обещал мне работу. Я должен буду собирать ставки на скачки и смогу зашибать кучу бабок, может, даже баков десять в неделю. Плевать я хотел на эту школу!

Во время обеда, когда другие дети побегут домой, я поднимусь в столовую приюта, где питались мы, дети-сироты. Наш обед состоял из стакана молока, сэндвича и маленького пирожного. Возможно, мы даже питались лучше большинства детей, живущих по соседству. После обеда возвращались в школу. Во второй половине дня заниматься было особенно тяжело.

Господи, какая жара! Можно, конечно, сбегать искупаться в доках на Пятьдесят четвертую улицу, но я вспомнил недавний скандал.

По-моему, я установил мировой рекорд по прогулам, ставя его шесть недель подряд. Я научился перехватывать письма, в которых сестры из школы жаловались брату Бернарду на мои прогулы. Брат Бернард руководил приютом Святой Терезы. Я сам писал им, что плохо себя чувствую, и подделывал его подпись. Это продолжалось до тех пор, пока одна из сестер не пришла в приют и не узнала правду. В тот вечер я вернулся после напряженного дня, проведенного в кинотеатрах. Я посмотрел целых четыре фильма. В холле меня ждали сестра Анна и брат Бернард.

— Вот он, негодяй! — вскричал брат Бернард и угрожающе двинулся ко мне. — Сейчас я ему покажу, как болеть. Где ты шлялся? — Чем больше он злился, тем сильнее в его речи слышался валлийский акцент. В конце даже трудно было понять, что он говорит.

— Работал, — ответил я.

— Работал? Ах ты лгун! — Он ударил меня по лицу, и моя рука метнулась к щеке.

— Фрэнсис, Фрэнсис, как ты мог это сделать? — печально поинтересовалась сестра Анна. — Я так на тебя надеялась.

Я не ответил. Брат Бернард ударил меня еще раз.

— Отвечай учительнице!

Я сердито посмотрел на них, из меня сами собой полились гневные слова:

— Мне надоело все это... надоела школа, надоел сиротский приют! Здесь хуже, чем в тюрьме. У заключенных в тюрьме даже больше свободы, чем у меня! Что я сделал, чтобы меня упрятали за решетку и запирали на ночь? В Библии говорится, что правда дарит свободу. Вы учили меня любить Господа, потому что он так много нам дал! Вы начинали каждый день с благодарных молитв. Вы благодарили его за то, что мы родились в тюрьме! — Моя грудь судорожно вздымалась и я почти плакал.

В уголках глаз сестры Анны заблестели слезы, даже брат Бернард замолчал. Сестра Анна обняла меня и прижала к себе.

—Бедный Фрэнсис! Неужели ты не понимаешь, что мы хотим помочь тебе? — спокойно проговорила она. — Ты поступил плохо, очень плохо!

Я зашевелился в ее объятиях. Попытался поднять руки и вытереть глаза, но руки запутались в платье и каким-то образом очутились на груди сестры Анны. Я затаил дыхание. Она стояла спиной к брату Бернарду, и он не мог видеть, что я делаю. Сестра Анна смутилась. Я невинно смотрел ей в лицо.

— Ты должен дать слово, что никогда больше не будешь этого делать, — строго сказала она.

Интересно, что она имеет в виду: прогулы или?..

— Обещаю.

Когда сестра Анна повернулась к брату Бернарду, на ее бледном лбу блестели капли пота.

— Фрэнсис уже достаточно наказан, брат. Теперь он будет вести себя хорошо. Он дал слово. Я пойду молиться за спасение его души. — Она отвернулась от брата Бернарда и направилась к двери.

Несколько секунд брат Бернард молча смотрел на меня, затем пошел в столовую.

— Иди поужинай.

Я был большим парнем и все понимал. Сегодня я решил не идти купаться и вернулся в школу мучить сестру Анну. По ее взглядам я понял, что она не забыла тот вечер в приюте. Тогда я осознал, что сестры тоже женщины.

Когда я вернулся в школьный двор, еще была большая перемена. У ворот проходила шумная игра в мяч. Я увлекся и очнулся, только оказавшись на земле. Один парень подставил ногу, а Джерри Коуэн толкнул. Джерри расхохотался.

— Что смешного, черт побери? — рассердился я.

— Это тебе за шарик. Думал, я не заметил? — продолжал хохотать он.

— О'кей, — произнес я, вставая. — Квиты. Мы сели на бордюр и принялись наблюдать за игрой. Так мы и сидели до начала занятий — Джерри Коуэн и я, сын мэра Нью-Йорка и сирота из приюта Святой Терезы, которые милостью Божьей ходили в одну приходскую школу и были близкими друзьями.

Глава 2

Сколько себя помню, всегда жил в приюте. Жизнь там не такая уж и плохая, как все думают. Нас хорошо кормили, одевали и учили. Меня не очень беспокоило отсутствие родительской ласки. Среди других черт характера я был щедро наделен самостоятельностью и независимостью, которые большинство детей приобретают значительно позже.

Я вечно где-то подрабатывал и занимал деньги другим ребятам, которые по идее должны были занимать мне. Я знал, когда им выдают деньги на карманные расходы, и всегда возвращал свои бабки. Около двух недель назад я занял двадцать центов Питеру Санперо. Раз он просто смылся, потом ответил, что на мели, но сегодня я собирался вернуть свои двадцать центов.

После занятий я остановил Пита и двух его приятелей на школьном дворе.

— Эй, Пит, как насчет моих двадцати центов? — поинтересовался я.

Питер считал себя крутым парнем и думал, что знает ответы на все вопросы. Он был чуть ниже меня, но значительно шире в плечах и тяжелее.

— А что насчет твоих двадцати центов? — издевательски переспросил он.

— Я хочу получить их. Я занял тебе бабки, а не подарил.

— Да пошел ты со своими двадцатью центами! — прогнусавил Санперо и повернулся к друзьям. — Знаете, чего я терпеть не могу в этих сиротках из приюта? Мы содержим для них школу, а они ведут себя словно хозяева. Я тебе отдам твои двадцать центов, когда захочу и когда они у меня будут!

Я начал злиться, но не потому, что меня обозвали сироткой. Плевать! Меня часто называли сиротой. Я не был похож на Маккрери, который очень переживал, когда его обзывали сироткой. Брат Бернард часто говорил: «Дети, вы самые счастливые! Все мы Божьи дети, но вас Господь любит больше всех, потому что он единственный ваш родитель». Нет, когда меня называли сиротой, я не злился. Но я никому не собирался позволять водить себя за нос.

Я бросился на Питера Санперо. Он сделал шаг в сторону и заехал мне в челюсть. Я упал.

— Ах, ты вшивый итальяшка!

Он бросился на меня сверху и ударил кулаком в лицо. Я почувствовал, как из носа потекла кровь, и двинул Питу коленом в пах. Его лицо побелело, и он начал сползать с меня. Я освободил одну руку и ударил его по шее прямо под подбородком. Он скатился с меня и замер. Питер держался одной рукой за пах, а другой за бок и тихо стонал.

Я встал и нагнулся над ним. Кровь из разбитого носа капала прямо ему на рубашку. Достал из кармана горсть мелочи, отсчитал двадцать центов и показал его друзьям.

— Видите, я беру только свои двадцать центов? Если хотите, с вами будет то же самое, что с ним!

Они молча смотрели, как я пошел, вытирая кровь из носа, потом подняли своего друга.

Я отправился в бильярдную Джимми Кеуфа. Кеуф в зеленых очках сидел за стойкой.