Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА Страница 2

Когда я спрашивал: «Ты не голодна, Наоми-тян?», она часто коротко отвечала: «Нет!», но если бывала голодна, без стеснения отвечала, что хочет есть, и откровенно говорила, что именно — европейское или японское блюдо.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Наоми-тян, ты похожа на Мэри Пикфорд! — сказал я, когда мы сидели в европейском ресторане после кино, где смотрели фильм с участием этой актрисы.

— Да? — Казалось, Наоми вовсе не обрадовалась, а только удивилась моим неожиданным словам.

— А ты как думаешь?

— Не знаю, но все говорят, что я похожа на полукровку, — серьезно ответила она.

— Охотно верю… Во-первых, имя у тебя необыкновенное. Наоми — звучит элегантно… Кто это дал тебе такое имя?

— Не знаю.

— Отец или мать?

— Кто их знает…

— Чем занимается твой отец?

— Он уже умер.

— А мать?

— Она жива.

— А братья или сестры у тебя есть?

— Есть… И старший брат, и сестры — старшая и младшая.

Я и потом расспрашивал ее о семье, но она всегда хмурилась, когда речь заходила о ее родственниках, и старалась замять этот разговор.

Мы часто уславливались встретиться в парке на скамейке или у храма Каннон.[3] Наоми никогда не опаздывала, являлась точно в назначенное время. Однажды я задержался и решил, что она уже ушла, но все-таки решил пойти посмотреть. Наоми ждала меня. Увидев меня, она пошла мне навстречу.

— Прости меня, Наоми-тян! Тебе долго пришлось ждать?

— Долго, — промолвила она.

Но в ее ответе я не чувствовал недовольства.

Как-то раз она обещала ждать меня на скамейке. Внезапно полил дождь. У пруда под навесом маленького храма, посвященного какому-то божеству, Наоми ждала меня, как всегда. Я был ужасно тронут.

Ее платья были сшиты из старых тканей. По-видимому, они перешли к ней от старшей сестры. Наоми носила оби из муслина, причесывалась просто и мало пудрилась. Заплатанные белые носки плотно облегали ее маленькие ноги. Когда я ее спрашивал, отчего она причесывается только по-японски, Наоми неизменно отвечала:

— Дома так велят…

«Час уже поздний, я провожу тебя», — часто говорил я, но она отвечала: «Не нужно, тут уже близко, одна дойду…» — и, отрывисто бросив на углу Ханаясики: «До свиданья», — сворачивала на улицу Сэндзоку и пускалась бежать.

Да, конечно, ни к чему во всех деталях описывать то время, хочу только рассказать об одном разговоре с Наоми.

Произошло это в теплый дождливый вечер в апреле. В кафе было тихо и безлюдно. Я долго сидел за столиком и медленно тянул коктейль. Можно подумать, что я заправский пьяница, но на самом деле я трезвенник и просто для того, чтобы выиграть время, заказал слабый коктейль, какой пьют женщины, и медленно цедил его. Когда Наоми принесла мне еду, я, слегка захмелев, сказал:

— Наоми-тян, ну-ка, присядь ко мне.

— А что? — Она послушно села рядом. Я вынул папиросу, и она тотчас же поднесла мне зажженную спичку.

— Давай поболтаем. Сегодня ты, похоже, не очень занята?…

— Да, редкий случай.

— Обычно у тебя много работы?

— Очень. С утра до вечера. Даже книгу почитать времени нет.

— Вот как? А ты любишь читать?

— Люблю.

— Что же ты читаешь?

— Разные журналы… Я все читаю.

— Это похвально, но если ты так любишь читать, хорошо бы поступить в школу.

Я сказал это с умыслом и пристально взглянул на Наоми, но она холодно и сосредоточенно смотрела куда-то в угол — уж не рассердилась ли? Выражение лица у нее было явно печальное.

— Послушай, Наоми-тян, ты в самом деле хочешь учиться? Я мог бы тебе в этом помочь.

Она молчала.

— Отвечай же, Наоми-тян! Не надо молчать, скажи что-нибудь. Чему бы ты хотела учиться?

— Я хочу учить английский язык.

— Гм, вот как?… Английский язык?… И больше ничего?

— И музыкой хотела бы заниматься.

— Я буду платить за твое ученье. Хочешь?

— Так ведь в школу поступать уже поздно. Мне уже пятнадцать.

— Почему поздно? Впрочем, если тебя интересует только английский язык и музыка, ты права, в школу ходить не стоит. Лучше брать частные уроки. Значит, ты серьезно хочешь учиться?

— Хочу, но… А вы правда стали бы за меня платить? — и Наоми прямо взглянула мне в глаза.

— Конечно. Так вот, Наоми-тян, здесь тебе больше служить нечего. Согласна? Надо бросить эту работу. Я возьму тебя к себе и позабочусь о твоем будущем. Я хочу, Наоми, чтобы ты стала замечательной женщиной!

Я услышал ясный и уверенный ответ:

— Да, это было бы очень хорошо…

— Ты бросишь службу?

— Брошу.

— А твоя мать, Наоми-тян, твой брат, они не будут возражать? Надо, наверное, посоветоваться с родными?

— Не беспокойтесь. Никто не будет возражать.

Она говорила спокойно, но я чувствовал, что мой вопрос взволновал ее. Она не желала, чтобы я познакомился с ее семьей. Впоследствии между нами не раз возникали разговоры об этом.

— Я хочу познакомиться с твоими родными, — говорил я.

— К чему? — обычно отвечала она. — Вам незачем с ними встречаться. Я сама все устрою…

Здесь нет необходимости перемывать косточки семье Наоми, рассказывать, в каком окружении она в то время жила. Сейчас Наоми — моя жена, и я обязан оберегать честь госпожи Кавай, поэтому постараюсь по возможности меньше касаться этой темы. Читатели сами со временем все поймут.

Нетрудно представить себе, какая это была семья, если вспомнить, что пятнадцатилетнюю девочку отдали служить официанткой в кафе и что она ни за что не хотела сообщать мне свой адрес…

И не только это — в конце концов, я уговорил ее и смог повидаться с матерью и старшим братом, но оказалось, что они очень мало заботятся о добродетели своей дочери и сестры. Я сказал им, что девочка стремится к учению, поэтому было бы очень жаль, если бы ей пришлось долго работать в таком неподходящем месте, как кафе, и что если они не против, то не доверят ли мне позаботиться о Наоми?

Конечно, большими возможностями я не располагаю, но дело в том, что я как раз намеревался нанять служанку. Наоми будет заниматься домашними делами — немного стряпни и уборки, а между делом получит образование… Разумеется, я откровенно рассказал им, что я — человек холостой, и услышал довольно безразлично звучавший ответ «Да это для нее счастье…» В самом деле, Наоми была права — для таких переговоров не стоило встречаться с ее родными.

Я подумал тогда, как много еще родителей, совершенно безответственно относящихся к своим детям. И при этой мысли мне стало еще больше жаль бедняжку Наоми.

— Мы хотели сделать из девочки гейшу, но это ей не нравилось. Пришлось отдать ее в кафе — не могла же она вечно бездельничать, — сказала мать Наоми. Если кто-нибудь возьмет Наоми к себе и воспитает — она будет очень довольна и спокойна за дочку…

Мне стало ясно, почему Наоми так не любила свой дом, почему она старалась на все выходные дни куда-нибудь уйти, например, в кино, но и для Наоми, и для меня такая ее семья, напротив, оказалась удачей. Как только договоренность была достигнута, Наоми сразу же уволилась из кафе, и мы стали ежедневно бродить в поисках квартиры.

Моя фирма находилась на улице Ои, я хотел снять жилье так, чтобы было удобно ездить на службу. По воскресеньям мы рано утром встречались на станции Симбаси, а в будни, когда я выходил из конторы, — на улице Ои, объезжали предместья Токио — Комаду, Омори, Синагаву, Мэгуро, и центр города — Такаву, Тамати и Миту. На обратном пути где-нибудь ужинали и, если оставалось время, шли в кино или гуляли по Гиндзе. Потом она возвращалась к себе, на улицу Сэндзоку, а я шел к себе, в свою комнату в Сибагути. В то время отдельные дома сдавали внаем довольно редко, так что быстро найти подходящее жилище никак не удавалось, целых две недели ушли на поиски.

Что могли подумать люди, видя ясным воскресным утром в предместье Омори приличного мужчину, по виду — служащего какой-нибудь фирмы, шагающего рядом с причесанной по-японски, бедно одетой девочкой? Мужчина называл девочку «Наоми-тян», а она его «Кавай-сан». Их нельзя было принять за хозяина и служанку, брата и сестру и тем более за мужа и жену или за друзей.

Несомненно, эта пара выглядела странно. Они как будто чуть смущенно беседовали, осведомлялись о номерах домов, изучали окрестный пейзаж, рассматривали цветы, растущие при дороге, за оградами и в садах. Счастливые, бродили они по окрестностям долгими весенними днями.

Наоми любила европейские цветы и знала их мудреные английские наименования, в ее обязанности входило расставлять цветы в вазах на столиках в кафе, и она запомнила их названия. Проходя мимо какой-нибудь усадьбы и заметив во дворе оранжерею, она останавливалась и радостно вскрикивала:

— Вот красивые цветы!

— А какие цветы ты любишь больше всего? — спросил я.