Анатолий Знаменский - Осина при дороге Страница 2

Вокруг по-прежнему было жарко и удивительно тихо, но Голубев каким-то шестым, а может, десятым чувством улавливал сквозь тишину, что хутор живет – там, за оторочкой садов, что-то дышало, билось невнятно, как бьется неслышимая жилка в живом человеческом запястье. Там шевелился мир, мало известный ему; он манил и отталкивал и тревожил, как все неизведанное, и Голубев всерьез усомнился: а не бывал ли он и в самом-то деле здесь, пусть даже другим человеком и в другие, полузабытые времена? Иначе, как объяснить ту странную тягу, что всю жизнь толкала его к чужому, затерянному в лесах, хутору? Не по велению же судьбы, в самом деле, он оказался вдруг у здешних росстаней?

И дело нынешнее в хуторе для журналиста было не столь уж важное, скорее – попутное. Ехал он в райцентр, а сюда завернул ради одного неграмотного письма, которое с самого начала не вызывало особого доверия и было только поводом для продления командировки.

Он присел на горбатый, выпирающий корень осины и достал из нагрудного кармана дорожной куртки большой корреспондентский блокнот. Из блокнота выпали на колени сложенные вчетверо листки школьной тетрадки в косую линию, и он стал неторопливо разбирать неряшливые каракули, чтобы на всякий случай освежить в памяти некоторые подробности письма – в редакции он успел только наскоро просмотреть его.

2

Вообще-то, в каждой редакции существует неукоснительный порядок: бережно и внимательно относиться к любому письму.

А писем много, и притом – самых разных. Пишут общественники и передовики производства о делах завода или колхоза; пишут заслуженные пенсионеры о непорядках, замеченных на старости лет, и школьники, собирающие металлолом; пишет растроганно и с благодарностью многодетная вдова-колхозница, которой колхоз выстроил дом безвозмездно, и жалуется из другой станицы бездетный старик колхозник, у которого незаконно отрезали половину усадьбы из каких-то важных общественных побуждений, недоступных пониманию рядового ума… Младший медицинский персонал жалуется на многолетнюю склоку среди врачей, которая мешает нормально работать и нервирует коллектив. А то еще взывает о помощи молодая учительница, непонятая более опытными коллегами. Письма, письма, письма – ив каждом чья-то боль, горячее стремление доискаться понимания, что-то поправить и улучшить.

Бывают, впрочем, корреспонденции и другого сорта. Потешные малограмотные доносы, в которых за видимостью государственного служения довольно легко просматривается обычная для низменных натур зависть и жажда кому-то насолить. Здесь что ни строка, то грязь, что ни фраза, то шедевр какого-то пещерного глубокомыслия. Но такие письма тоже надо читать внимательно. Мало ли… Их читают иной раз даже вслух, развлечения ради, как цитатки из крокодильского раздела «Нарочно не придумаешь», но от расследования подобных малограмотных писем Голубев обычно уклонялся. Из них редко удавалось вышелушить мало-мальски рациональное зерно. Легче было направить такое письмо для расследования и принятия мер.

На этот раз было нечто похожее, но писал в газету человек, явно поднаторевший в своем деле, который не то что умеет излагать факты, но даже квалифицирует чужие поступки, исходя из потребностей текущего момента и сложившейся терминологии. И сигнализирует, как видно, не в первый раз.

Дату написания, к примеру, он аккуратно вынес в левый верхний угол и начертал ее не прописью, но по-особому, с шиком, как обычно делают это доктора на рецептах, – цифры, обозначающие год, он малость раздвинул, а число и месяц втиснул посередке и через дробь. Получилось очень внушительно и с намеком, поскольку такая точность сама по себе предполагала наличие книги регистрации частных исходящих и входящих бумаг. Это Голубев чувствовал по опыту, ибо вступление для таких случаев было классическим:

«Вридак Цыю краивой газеты с Приветом Заслуженый Раб Кор ивитиран Надеин Кузьма Гаврилович проживаю вхуторе Висело-втором и совесть мая ни можит молчать такое время виликих свершень и достижени навсех фронтах нашего строительства клучей жызни в будущим…»

Химический карандаш кое-где был неясным, читать неразборчивую скоропись было трудно, однако приходилось все же разбирать каждую закорючку и вникать в подробности, чтобы входить к управляющему совхозным отделением во всеоружии фактов. Именно против управляющего и была направлена жалоба. Надеин Кузьма Гаврилович сообщал:

"…Как преданый человек сигнализирую!!! не в первый рас овопиющих фактах, творящих нашем одилении софхоза а именно – управляющий оделения Белоконь приступно расхищает общественное достояние и социалистическую собственность, а именно – продал казенный шихвер столистов по блату свому любимчику булгахтиру Василию Ежикову и тот покрыл свою недостроенную крышу на собственических началах как часник И некоторым бабам распахивал казенным трактором часные гароды чем нанес неповторимый ущерп сафхозуи государству которое идеть в будуще…"

Голубев поморщился и записал в блокноте:

1. Шифер. 100 листов. Бух. Ежиков.

2. Распашка инд. огородов. (Кому?)

Это были уже факты, которые, возможно, имели место и которые следовало проверить. Дальше:

"…Он же самый Белоконь всячески выдвигал звеньевую Грушку Зайченкову пиридовики на предмет сожительства и был случай, когда нахально тянул совецкую женщину за руку прямо в кабину свово козла и опять же принуждал к сожительству. Но она в энтот раз не полезла ине согласилась по своей сознательности, токо посля пошла как-то вечером фконтору и он там был один, и вот как она токо вошла туда, так и в конторских окнах потушилось электричество. Дальше история умалчивает, но зачем ему нужно было тушить свет, это ясно: чтобы скрыть свою позорную роль ветом деле…

И так кругом старается Белоконь, а ежли спросить, зачем он это фее делаить, то делаить он заради дешевого афтортета и на нем вехать в Рай. Тоже самое зафклубом взял по собственому усмотрению и по женской линии, не желая согласовать с массами…"

Голубев с трудом перевел дыхание, как после трудного бега с препятствиями, и оглянулся, как бы опасаясь свидетелей. Было такое ощущение, что хутор, лежащий в сотне метров, должен бы от всех этих злоупотреблений гореть сейчас синим пламенем либо попросту взорваться, взлететь в воздух и рассеяться прахом. Но хутор по-прежнему шевелился и дышал, даже кричали петухи,

В блокноте появилась новая пометка:

3. Должность заведующего клубом (?).

А дальше Голубев усмехнулся и прикусил кончик авторучки. Интимные связи управляющего и Грушки Зайченковой он понадеялся удержать в памяти, в блокнот пока ничего не заносил.

На последнем листке было еще несколько строчек:

«Он же Белоконь приступно укланяется от искоренении такой прошлой культуры как куку-Руза. Есть устанофка ее ни считать главной, а управляющий гнет свое и сталобыт искривляв устанофку. Мало того, он еще тратить попусту на ниё дорогие государственные удобрения, чем срыват химизацию всего народного хозяйства и куку-Руза энта вымахала наперекор устанофкам выше головы и закрывает ему сонца, а он поэтому не видит настоящих заслуженых витиранов и опять же гнет свое, с чем никто согласитца не можит, и потому прошу срочно разоблачить Белоконя, как было при колхозе ниоднократно – а ежели надо, то все подтвержу лично и при свидетелях как витиран работаю нынче в Утильсырье и дикорастущих, а ежели мер никаких не примут, будем писать выше вплоть до правительства к сему Надеин Кузьма Г.».

Голубев снова оглянулся по сторонам, сунул сложенные вчетверо листки глубже в карман, а в блокноте сделал дополнительные пометки:

4. Кукуруза (?).

5. Опора на актив (?),

Перечитав памятку всю, с начала до конца, он откровенно и вслух выругался.

Черт возьми! Зачем только он согласился проверять все это? Серьезных дел, что ли, не было? Ну, хотелось побывать в хуторе, наконец-то исполнить давнее свое намерение, отдать должное памяти, но ведь мог же он и не впрягаться в попутные дела! Приехать, посмотреть, вздохнуть раз-другой и с чувством исполненного долга вернуться на асфальтированный большак. А теперь вот – пять зафиксированных пунктов да еще один тайный, насчет Грушки Зайченковой. Тайный, но самый щекотливый в смысле расследования. Пункт, на который никто не даст письменной справки, и та именно область, в которую нельзя вторгаться прямо и необдуманно.

Оказывается, есть на свете какая-то Грушка… которую выдвигали в передовики. Как это по-русски сказать: Глафира или Аграфена, может быть? Или как-нибудь иначе?

Живет она себе на хуторе Веселом, и пусть живет. Голубеву-то зачем о ней знать? Это же не кукуруза какая-нибудь и не шифер, черт возьми!

Впрочем, это его снова Женька Раковский впутал… Мальчишка, крикун, «социально мыслящая личность» из отдела писем.