Мариано де Ларра - Сатирические очерки Страница 2

И хотя цензура заставляла Ларру быть осторожным в выборе объектов сатиры и в выражении положительных взглядов, писатель сумел в своих очерках дать яркую характеристику невежества, грубости нравов, праздного существования высших классов (очерк «Кафе»), свойственной им галломании («Переписка оборотня»), их нелепых, «недостойных века цивилизации» развлечений («Бой быков») и т. д.

Голос молодого писателя-патриота, раздававшийся со страниц «Современного сатирического оборотня», не мог прийтись по вкусу монахам из цензурного ведомства. Выход каждого очередного номера наталкивается на все большие трудности. Наконец в августе 1829 года журнал был окончательно запрещен. Ларре пришлось в поисках заработка обратиться к другим жанрам литературы: он снова пишет оды, переводит с французского несколько пьес, ставит комедию «Нет больше прилавка» («No mâs mostrador»), являющуюся переделкой водевиля Скриба «Прощание с прилавком».

Реакция, наступившая в Испании после 1823 года, не могла надолго задержать естественный ход истории. Несмотря на все преграды, капиталистические отношения в стране развивались вглубь и вширь. Уже в конце 1820-х годов произошла некоторая реорганизация старинного цехового производства, что открывало более широкие просторы для проникновения буржуазных отношений в экономику страны. И как бы ни было ослеплено ненавистью ко всему передовому правительство Фердинанда VII, даже оно не могло не считаться с этими фактами.

Была, однако, в Испании партия, которая упорно не желала замечать то новое, что рождалось в жизни, и стремилась сохранить во всей полноте власть феодально-клерикальной реакции. Эта партия, которая когда-то гордилась прозвищем «сервилес» («раболепных»), а ныне именовала себя «апостоликос», даже Фердинанда готова была объявить «революционером»!

Издав в марте 1830 года Прагматическую санкцию, восстанавливавшую право престолонаследия по женской линии, Фердинанд VII этим актом ускорил решительный раскол Испании на два лагеря: прогрессивные слои общества связали свои надежды с молодой королевой Марией-Кристиной, которой после смерти короля предстояло стать регентшей при малолетней дочери, наследнице престола; феодально-клерикальная партия рассчитывала сохранить и упрочить свои позиции при помощи дон Карлоса, младшего брата короля и претендента на испанскую корону. «Монархия в Испании имела такие глубокие корпи, – писал К. Маркс, – что для того, чтобы борьба между старым и новым обществом приняла серьезный характер, понадобилось завещание Фердинанда VII и воплощение обоих противоположных принципов в двух ветвях династии: карлистской и христинской».[4]

В октябре 1832 года в связи с тяжелой болезнью Фердинанда VII управление государством официально перешло в руки Марии-Кристины. Первые ее шаги, казалось, оправдывали надежды передовых слоев общества: был уволен в отставку ненавистный народу премьер-министр Каломардо, имя которого, как выразился Ларра, стало символом «системы политического удушения»; вновь созданному министерству общественных работ была поручена забота о развитии национальной промышленности; правительство объявило частичную политическую амнистию, вновь открыло университеты, ослабило гнет цензуры.

Ларра не преминул воспользоваться открывшейся возможностью вернуться к сатирической публицистике. Еще в августе 1832 года он выпускает первый номер нового периодического издания «Простодушный болтун» («El Pobrecilo hablador»). В предисловии к этому журналу он писал: «Смеяться над нелепостями – таков наш девиз; быть читаемыми – такова наша цель; говорить истину – таков наш метод».

Очерки, вошедшие в это издание, сам Ларра позднее причислял к получившей в это время в Испании распространение литературе так называемого «костумбризма» (от исп. costumbre – нрав, обычай). Эта литература предстает в виде бытовых, нравоописательных очерков, иногда обладающих несложной фабулой, что приближает их к новеллам, иногда ограничивающихся фиксацией внешних черт быта различных общественных слоев, иногда создающих социально-психологические портреты типичных представителей современной общественности.

Одним из первых представителей «костумбризма» в XIX веке был Себастьян Миньяно (1799–1845), выпустивший в 1820 году «Письма простодушного лодыря», в которых под видом невинных восхвалений существующего порядка вещей зло высмеивалась старорежимная Испания, невежество ее духовенства, распущенность аристократии, злоупотребления чиновников и т. д. К моменту выхода «Простодушного болтуна» Ларры выступают также Серафин Эстебанес Кальдерон (1799–1867) и Рамон де Месонеро Романос (1803–1882). Первый из них под псевдонимом «Отшельника» начинает в это время печатать свои знаменитые «Андалузские сцены», очерки, в которых он обращается к жизни народа в поисках живописного, характерно национального материала и рисует преимущественно патриархальные стороны народного быта. Месонеро Романос – уроженец и постоянный житель Мадрида – был знатоком быта, нравов и истории испанской столицы. Он рисует в своих очерках своеобразные черты столичного быта, описывает его общественные и профессиональные типы, делится с читателем своими размышлениями на литературные и житейские темы. Вместе с Ларрой он в эти годы был одним из завсегдатаев литературного кружка «Маленький Парнас», объединявшего передовых писателей и артистов. В первых «костумбристских» очерках Ларры имеется немало общего с очерками Месонеро Романоса. Сразу же, однако, обнаруживаются и существенные различия. Ларра объявляет своей целью не столько описание нравов общества, сколько их критику. Между тем благодушный в общем либерал Месонеро Романос и, тем более, откровенный консерватор Эстебанес Кальдерон ограничивались лишь «объективным» показом различных, притом далеко не всегда самых существенных сторон действительности. На другое, еще более значительное расхождение в позициях своих и Ларры указал позднее сам Месонеро Романос: «Постоянной целью остроумного и проницательного Фигаро,[5] – писал он в предисловии к своим сочинениям, – была политическая сатира, критика, тенденциозные портреты людей его эпохи. «Любопытный говорун»[6] задавался другой целью, более скромной и спокойной: рисовать, улыбаясь и в мягких тонах, частную жизнь, спокойную и тихую; высмеивать присущие всем комические черты; живописать человека вообще».

Замечание Месонеро Романоса безусловно справедливо: даже в «Простодушном болтуне» Ларра, подвергая критике уродливые стороны испанского быта, подсказывает читателю политические выводы. Позднее нравоописательный, «костумбристский» очерк Ларры перерастает в страстный политический и социальный памфлет.

Во многих очерках из «Простодушного болтуна» сатирик выступает под маской не в мору болтливого, до крайности наивного бакалавра Хуана Переса де Мунгия, жителя некоей страны батуэков. Эта страна не вымышлена автором. Дикая и необитаемая Батуэкская долина, расположенная на севере провинции Саламанки, с давних пор была известна как район, совершенно оторванный от цивилизованного мира и будто бы населенный народом, закосневшим в невежестве и грубости. Здесь, в стране батуэков, ничего не пишут и не читают, здесь даже не говорят из страха перед доносчиками и правительственными шпионами. «Батуэки, – рассказывает в одном из писем бакалавр, – которым давняя привычка к молчанию парализовала язык, оказываются неспособными даже приветствовать друг друга при встрече, простодушно и малодушно опасаются собственной тени», они «отказываются рассуждать даже наедине с самим собой, чтобы не нажить врагов, и кончают тем, что умирают именно от страха умереть». Они заискивают перед властями и перед теми, кто, как им кажется, пользуется покровительством властей. «О блаженное сознание бесполезности образования и знания!» – восклицает Ларра. Единственное, что можно услыхать от миролюбивых батуэков – это похвалы существующему порядку вещей: лесть и угодничество составляют содержание и цель их жизни. «Политика – растение чужеродное для нашей страны… – замечает Мунгия во «Втором письме Андресу». – К тому же язык нам дан для того, чтобы молчать, точно так же как предоставлены нам свобода воли для того только, чтобы потрафлять вкусам других, глаза – для того, чтобы видеть лишь то, что нам желают показать, слух – для того лишь, чтобы услышать то, что нам пожелают сказать, а ноги – для того, чтобы шагать туда, куда нас ведут».

Нетрудно, однако, догадаться, что для Ларры Батуэкия – это символ всей Испании, ее гротескно преувеличенное отражение. Вот почему описания Батуэкии, вложенные в уста болтливого Мунгии, мало чем отличаются от рассказов о Мадриде того же бакалавра или его земляка и корреспондента Андреса Нипоресас.

В ряде очерков журнала сатирически раскрывается облик чиновничьего, аристократического и литературного Мадрида. Писатель бичует паразитизм, развращенность, умственное убожество и нравственное уродство высших классов, жизнь которых представляется ему лицемерным маскарадом, борьбой мелких честолюбий, тщеславной погоней за почестями и отличиями, лихорадочным соперничеством в наживе и обогащении (очерки «Заклады ивыкупы», «Весь мир – маскарад», «Скорый и несчастный брак», «Приходите завтра» и др.). Он высмеивает лжепатриотизм, который, по его словам, заставляет «многих наших соотечественников считать, что нам некуда спешить, не нужно прилагать никаких усилий, некому и не в чем завидовать»; он обрушивается на писателей и деятелей театра, превращающих искусство в ремесло и действующих сообразно с нелепыми вкусами надменных господ жизни («Сатира против плохих стихов, написанных на случай» и «Размышления относительно способа возрождения испанского театра»).