Анатоль Франс - Роксана Страница 2

Мы действительно жили тогда у г-на д'Астарака в замке Саблон, в деревне Нейи, и состояли на жаловании у этого великого алхимика, который впоследствии погиб трагической смертью.

— Но если вы, мадемуазель, — добавил мой добрый учитель, — знаете такое место, куда вы считали бы возможным прийти в столь поздний час, то я буду счастлив проводить вас туда.

На это девушка ответила, что она весьма признательна за проявленную к ней доброту, что живет она у родственницы, к которой вполне может вернуться в любое время, но что ей не хочется приходить туда до наступления утра, отчасти из-за нежелания будить прислугу, а отчасти из опасения, что вид знакомой обстановки еще больше разбередит ее горе.

И, сказав это, она залилась слезами.

Мой добрый учитель ответил ей:

— Дайте мне, пожалуйста, ваш носовой платок, мадемуазель, и я утру вам глаза. Потом я отведу вас под навес рынка, и в ожидании утра мы можем спокойно посидеть там, укрывшись от ночной прохлады.

Девушка улыбнулась сквозь слезы.

— Я вовсе не хочу, — сказала она, — доставлять вам столько хлопот. Идите своей дорогой, сударь, и верьте, что мое сердце навсегда сохранит к вам глубокую признательность.

Тем не менее она оперлась на руку, предложенную ей моим добрым учителем, и, все трое, мы направились к рынку. В воздухе посвежело. Небо начало принимать оттенок молочной белизны, звезды стали бледнее и как-то воздушнее. Послышался стук колес первых тележек с овощами; сонные лошади медленно катили их к рынку. Дойдя до колонн, мы уселись втроем в нише одного из портиков под статуей св. Николая, на каменной ступеньке, которую аббат Куаньяр, прежде чем усадить девушку, позаботился прикрыть своим плащом.

Здесь мой добрый учитель, желая отстранить тягостные картины, которые могли бы возникнуть в воображении нашей спутницы, умышленно заговорил о вещах веселых и забавных. Он сказал ей, что считает эту встречу драгоценнейшей в своей жизни и сохранит о ней самое лучшее и трогательное воспоминание, хотя не хочет расспрашивать столь милую молодую особу ни об имени ее, ни о том, что с ней случилось.

Быть может, мой добрый учитель предполагал, что незнакомка сама расскажет ему то, о чем он ее не спрашивал. Она снопа заплакала, начала тяжело вздыхать, потом сказала:

— Сударь, я поступила бы дурно, если бы ответила молчанием на вашу доброту. Я не боюсь довериться вам. Меня зовут Софи Т***. Вы угадали: да, это измена обожаемого возлюбленного довела меня до такого отчаяния. Если вы считаете мою скорбь чрезмерной, то это потому, что вы не знаете, до какой степени дошло мое доверие и мое ослепление, потому что вам неизвестно, от какого волшебного сна я была разбужена сегодня.

И, подняв на нас свои прекрасные глаза, она продолжала:

— Я не такова, господа, какою могла показаться вам во время этой ночной встречи. Отец мой был негоциантом. Однажды он поехал по торговым делам в Америку и на обратном пути погиб во время кораблекрушения вместе со всеми своими товарами. Матушка была так потрясена этой утратой, что вскоре умерла от тоски, оставив меня еще ребенком на руках у тетки, которая и занялась моим воспитанием. Я была благоразумна, пока не встретила человека, чьей любви суждено было подарить мне невыразимые радости, а потом повергнуть в то глубокое отчаяние, в каком вы меня видите в настоящую минуту.

При этих словах Софи поднесла к глазам платок. Затем, вздохнув, она продолжала свой рассказ.

— Его положение в обществе было настолько выше моего, что я и не рассчитывала принадлежать ему иначе как тайно. Однако я льстила себя надеждой, что он будет мне верен. Он говорил, что любит меня, и ему нетрудно было убедить меня в этом. Тетушка моя узнала о наших отношениях, но не стала стеснять нас, так как ее привязанность ко мне делала ее слабохарактерной, а также потому, что высокое положение моего дорогого возлюбленного внушало ей почтение. Я прожила целый год, наслаждаясь счастием, которое оборвалось вдруг, в одно мгновенье. Сегодня утром он пришел ко мне в дом тетушки, где я живу. Все утро меня мучили дурные предчувствия: причесываясь, я разбила зеркало, его подарок. Когда он вошел, мое беспокойство еще усилилось — на лице его было какое-то принужденное выражение, сразу бросившееся мне в глаза… Ах, сударь, есть ли на свете участь, подобная моей?..

Глаза ее увлажнились, но она сдержала слезы, и ей удалось закончить свой рассказ, который показался моему доброму учителю таким же волнующим, каким он казался ей самой, но далеко не таким необыкновенным.

— Он холодно, хотя и не без некоторого замешательства, объявил мне, что его отец купил ему патент на чин командира роты, и теперь он отправляется в армию, но прежде, по требованию семьи, должен обручиться с дочерью некоего интенданта финансов[5], так как этот брак будет полезен для его карьеры и даст ему возможность поддерживать свое положение в обществе. И, не удостаивая заметить мою бледность, этот изменник своим бархатным голосом, которым он столько раз клялся мне в любви, добавил, что его новые обязательства не позволят ему больше видеться со мной, по крайней мере в течение известного времени. Он сказал также, что по-прежнему привязан ко мне и просит принять от него некоторую сумму денег в знак памяти о том времени, когда мы были вместе.

И он протянул мне кошелек.

Я не солгу вам, господа, если скажу, что не желала его слушать и прежде, когда он тысячу раз предлагал мне наряды, посуду, обстановку, когда он хотел взять меня от тетушки, где я жила очень стесненно, и поселить в небольшом, но приличном особняке, который был у него в квартале Руль. Я полагала, что нас должно связывать только чувство, и гордилась тем, что принимаю от него лишь кое-какие безделушки, вся ценность которых состояла для меня в том, что они исходят от него. Поэтому, увидев протянутый кошелек, я пришла в негодование, и это дало мне силу указать обманщику на дверь: один этот миг позволил мне разгадать его и наградить презрением. Однако он без всякого смущения выдержал мой негодующий взгляд и весьма хладнокровно заявил, что я ничего не понимаю в обязанностях, налагаемых высоким положением. Он надеется, что со временем, немного успокоившись, я буду более справедливо судить о его поступках, — добавил он и, положив кошелек в карман, заверил меня, что сумеет передать мне его содержимое таким способом, который сделает отказ невозможным. Высказав эту невыносимую для меня мысль и дав понять, что, таким образом, он будет считать себя свободным от каких бы то ни было обязательств по отношению ко мне, изменник вышел, так как я продолжала молча указывать ему на дверь. Оставшись одна, я почувствовала спокойствие, удивившее меня самое. Источником его было то, что я решила умереть. Я тщательно оделась, написала письмо тетушке, прося у нее прощения за то горе, которое собиралась ей причинить своей смертью, и вышла на улицу. Я бродила по городу весь остаток дня и часть вечера, переходя с оживленных улиц на безлюдные, не ощущая усталости, оттягивая выполнение моего замысла, чтобы вернее осуществить его под покровом мрака и безлюдия. Быть может, впрочем, в этом была и некоторая слабость, заставлявшая меня лелеять мысль о смерти и вкушать грустную сладость предстоящего мне освобождения. В два часа ночи я спустилась на берег реки. Остальное, господа, вам известно: вы вырвали меня из рук смерти. Я благодарна вам за вашу доброту, но не могу радоваться ее последствиям. На свете слишком много покинутых девушек. Мне не хотелось увеличивать их число.

Оказав все это, Софи замолчала и снова принялась лить слезы.

Мой добрый учитель с величайшей нежностью взял ее за руку.

— Дитя мое, — сказал он, — я с глубоким сочувствием выслушал вашу историю и признаю, что она печальна. Но я с радостью убеждаюсь, в том, что ваша болезнь излечима. Помимо того, что ваш возлюбленный отнюдь не заслуживал вашего расположения и при первом же испытании показал себя человеком легкомысленным, эгоистичным и грубым, я вижу также, что ваше чувство к нему было лишь проявлением естественной в вашем возрасте потребности любить, лишь следствием вашей впечатлительности, причем предмет ее значил для вас гораздо меньше, чем вы думаете. Все, что было необыкновенного и благородного в этой любви, исходило от вас, и, следовательно, ничто не потеряно, раз источник ее еще существует. И ваши глаза, которые расцветили нежнейшими красками личность, без сомнения, весьма заурядную, еще найдут, куда излить лучи чудесной иллюзии.

Мой добрый учитель говорил и говорил, и с уст его текли прекраснейшие в мире речи о смятении чувств, о заблуждениях любовников… Но пока он говорил, Софи, уронившая свою хорошенькую головку на плечо лучшего из людей, тихо уснула. Когда аббат Куаньяр обнаружил, что девушка погружена в сон, он порадовался тому, что его слова могли сообщить мир и покой страждущей душе.