Кришан Чандар - Самый тяжкий грех Страница 2

– Отдай ножик, – на бегу кричала она.

– Не отдам.

– Отдай.

– Не отдам.

– Не отдашь? – Канта догнала Ранджана и ударила его по щеке.

– Нет, – упрямо повторил Ранджан, отвечая ударом на удар.

И в следующее мгновение дети принялись нещадно колотить друг друга.

Косички у Канты расплелись, платьице перепачкалось. Узелок на конце дхоти Ранджана развязался, и на землю посыпались зеленые кислые плоды ююбы[3] – Баля взбеленилась, едва увидела их. Поймав Ранджана за ухо, она надавала ему пощечин. Ранджан заревел во все горло, слезы, окрашенные каджалом, потекли по его щекам, оставляя на них грязные следы. Баля схватила Ранджана и, подтащив его к водопроводной колонке, принялась смывать с его лица подтеки каджала. Затем она выбросила в бассейн плоды ююбы. Долго еще всхлипывал Ранджан, глядя, как сверкают, подобно изумрудам, лежащие на дне бассейна зеленые шарики ююбы. И до тех пор пока мать не купила ему оранжевый воздушный шар, он ни за что не хотел отойти от бассейна. Получив шар, он тут же забыл о кислых плодах ююбы. Потом Баля успокоила Канту и уговорила ее позволить Ранджану поиграть один день ее ножом. Канта согласилась.

Ранджан держал в руке длинную нитку, к концу которой был привязан шар. Наполненный водородом, он летал высоко-высоко. Забравшись на парапет фонтана, из которого били четыре сильные струи воды, Канта, Дэви и Ранджан, словно змеев, пускали свои шары, и они летали выше фонтана. Ранджан все время пытался запустить свой шар в среднюю, самую сильную струю. И вдруг шар, попав, наконец, в струю воды, с треском лопнул. Ранджан завизжал от восторга.

В Чаупати было полно народу. Канта, боясь потеряться, крепко уцепилась за руку матери. Дэви и Ранджан шли, ухватившись за Шанкара. Усевшись прямо на песке и поставив перед собой тарелочки из пальмовых листьев, женщины ели руками севчиври.[4] В другом месте семи-восьмилетние дети дружно дудели в рожки из папье-маше. Некоторые из них нацепили себе на нос очки с зелеными или красными стеклами. Другие бегали по берегу, таская на веревочках сделанных из папье-маше черепах, лягушек, рыбок. У ларька амритсарского мороженщика стояла парочка молодоженов и ела мороженое. Подцепляя ложечкой мороженое со своих тарелочек и поднося его ко рту, они, не отрываясь, смотрели друг на друга. Мороженое таяло у них во рту, во взглядах таяли взгляды. В глазах светились нежность и любовь.

– На четвертом месяце, – тихо сказала жена Шанкара, отводя глаза от молодой женщины.

– Откуда ты знаешь? – удивился Шанкар.

– Вах! Что же, по-твоему, я не мать, что ли? – с гордостью посмотрев на своих детей, сказала Баля и вдруг, подхватив Дэви, крепко поцеловала ее. Потом, взяв Шанкара за руку, произнесла: – Можно мне поесть сегодня пури?

– Но ведь доктор не разрешил тебе.

– Ну только сегодня.

– Хорошо.

– И еще немножко кисленького качалу,[5] и простокваши, и…

– Ладно, ладно, и самоса,[6] и печенье, и тминную воду – сегодня тебе все можно.

– Что с тобой случилось? – удивленно спросила Баля, взглянув на мужа. – Сегодня ты соглашаешься со всем, что бы мы тебя ни попросили. Какой-то ты сегодня странный.

Шанкар молча улыбнулся. Вдруг перед его глазами снова возник заголовок в утренней газете.

Жена Шанкара облегченно вздохнула и произнесла:

– Какой сегодня чудесный день!

А день был действительно чудесен – прозрачноголубой, сияющий, полный какой-то солнечной радости. По берегу катались на осликах и пони мальчики. Два китайских фокусника, окруженные изумленной толпой, показывали свои удивительные фокусы. Пара молодоженов, отойдя от ларька мороженщика, стояла теперь у ларька с фруктовыми водами и пила апельсиновый сок.

Из-за башни парка Муфитлал появилась молодая женщина, одетая в купальный костюм. Выйдя на берег, она, словно птица крыльями, быстро взмахнула руками и в следующее мгновение исчезла в воде, а впереди, простираясь от берега и до самого горизонта, тихо дремал старик океан. Временами, когда детский гам несколько затихал, с моря доносилась протяжная песня рыбака. Далеко-далеко, там, где океан сливается с небом, словно последняя надежда, появилась лодка. Возможно, она направлялась к берегам Индо-Китая, где растут тиковые деревья и высятся огнедышащие горы, где мужчины, согнув спины, работают на рисовых полях, а женщины с золотистой кожей, одетые в коричневые одежды с вышитыми на них лотосами, под аккомпанемент тамбуринов поют песни любви.

Солнце уже клонилось к закату, когда они вернулись домой. Жена Шанкара подала на стол кофе и настежь распахнула высокое французское окно, выходящее на веранду и, словно склонившийся в молитве правоверный мусульманин, обращенное к западу. Кофе был великолепен.

На западном склоне неба, за рощей кокосовых пальм, облака воздвигли свои оранжевые шатры. Ветер доносил песни женщин, возвращающихся домой с работы. В доме Шанкара воцарились мир и спокойствие. Жена Шанкара, положив голову на колени мужа, сказала:

– Какой сегодня прекрасный день. И ты сегодня какой-то необычный – красивый, ласковый и делаешь все, о чем тебя ни попросишь. Если бы ты всегда был такой, то другого такого мужа нельзя было бы найти во всем мире.

– Да, сегодня я действительно хорошо себя вел, – в раздумье проговорил Шанкар. – Сегодня я не ссорился с тобой, не сердился на детей и весь день мы провели вместе. А знаешь, почему я такой сегодня?

– Нет, – произнесла Баля, поднимая голову и удивленно глядя на Шанкара.

– Сегодня казнили Эттель Розенберг и ее мужа, – сказал Шанкар.

– Что? – воскликнула пораженная Баля.

Ранджан, который собирался было завести патефон, подошел ближе, держа пластинку в руках.

– Да, – снова сказал Шанкар, – сегодня в Америке казнили двух ни в чем не повинных людей.

– Но что же они сделали, папа? – спросила отца Канта.

– В Нью-Йорке, в одном из кварталов улицы Мунро-стрит, – начал Шанкар, – жила женщина, которую звали Эттель Розенберг. Ей было тридцать четыре года. У нее был муж – Джулиус Розенберг и двое сыновей: Робби – с большими и глубокими, словно море, голубыми глазами, и Майкл, на губах которого постоянно играла светлая, словно луч солнца, улыбка. Эта семья, подобно множеству проживающих в Нью-Йорке семей, жила мирно и счастливо. Джулиус Розенберг был инженером и имел небольшую мастерскую, в которой он трудился с утра до вечера, едва зарабатывая на то, чтобы прокормить свою семью. Жена его, Эттель, вела хозяйство и воспитывала детей. Порой, когда Джулиусу не удавалось ничего заработать, семье приходилось туго, но Эттель все же не отчаивалась и была довольна, потому что знала, что муж трудолюбив и любит ее.

В этот уютный маленький домик не раз заходил и Дэвид Гришрас – младший брат Эттель. Однако он был беспутным и испорченным человеком. Во время второй мировой войны, когда он служил в армии, он неоднократно попадался в воровстве.

Дэвид работал механиком, но из-за своих дурных наклонностей нередко оказывался в затруднительном денежном положении и часто просил у Джулиуса денег. По этому поводу между ними подчас происходили ссоры, порой едва не доходившие до драк. Однажды он попросил у Джулиуса четыре тысячи долларов. Джулиус отказался дать ему такую крупную сумму. «Ну, ладно, ты еще пожалеешь об этом!» – с угрозой ответил ему Дэвид.

Случилось это в июне 1950 года. А через несколько дней Джулиус и Эттель Розенберг были арестованы. Как стало впоследствии известно, Дэвид пошел в ФБР и заявил там, что он шпион и шпионит в пользу иностранных государств. Он сказал, что по наущению Джулиуса и Эттель Розенберг он, Дэвид, и его жена Рут выкрали в «Лас Аламас Проджект» секретные данные об атомной бомбе, а потом передали их Джулиусу и Эттель Розенберг, которые должны были переправить эти сведения в Советскую Россию.

Дэвид стал официальным свидетелем по делу Розенбергов. Вскоре его жену Рут освободили из тюрьмы, а Эттель и Джулиус Розенберг были приговорены к смертной казни. Так брат, спасая свою жизнь, отправил на смерть собственную сестру.

Когда стало известно о решении по этому бесчестному делу, возмущение охватило весь мир, потому что каждому серьезному, здравомыслящему человеку было ясно, что обвинение фальсифицировано и что Эттель и Джулиус Розенберг являются жертвенными животными, обреченными на заклание. Апелляционный суд, куда тысячами поступали письма с просьбой о помиловании, вынес решение: «Если заявление официального свидетеля не будет подтверждено, преступление не будет считаться доказанным». И правительственный свидетель Дэвид Гринграс заявил: «В 1945 году я передал Джулиусу Розенбергу чертеж атомной бомбы и технические данные о ней, написанные на двенадцати страницах. Все эти сведения (несмотря на свое всего лишь среднее техническое образование) я составлял по памяти».