Владимир Жаботинский - Ницца la Bella Страница 2

Ницца решительно заговорила:

— Хорошо, я вам отвечу.

В этот миг оркестр заиграл увертюру, и синьор Черноконич проснулся.

— А-а-а, — протянул он, — che veggо! I miei complimenti [14], Александр Сергеевич.

Ницца вспыхнула и замолчала. Она сразу же почувствовала, что в ней исчезает минутная решимость рассказать этому Сандро, почему она так «зла» с Мандрони.

Он остался в их ложе до второго антракта, а когда упал занавес, он был глубоко растроган и весь полон восторгом впечатления.

— О, эта Арриги! — восхищался он. — Я не отдам ее даже за Каталани, не то что за вашу Дзамбони. Дзамбони! Не к Дзамбони, а вот скорей к Арриги подходит тот сонет вашего здешнего одописца, как его, Пеццола, что ли?

Melodiosa nel dire, i cori assale,Mentre virtu` nel labbro suo non mente;Casta nel cor, par che d'amar si pente —E ad inebbriare ogni mortal poi vale.

Звук голоса ее — сердец услада.Не знают лживых слов ее уста.Она скромна, приветлива, чиста,Но смертный от ее пьянеет взгляда.

Он продекламировал этот куплет одесского поэта, уже стоя у двери, и потом откланялся. А Ницца сейчас же стала смотреть на противоположный palchetto.

Но там уже сидел муж красавицы и еще какой-то молодой офицер, очевидно, русский, с которым она весело болтала и хохотала.

Потом Ницца опустила глаза и увидела Сандро. Он стоял в проходе четвертого ряда platea, и лицо его было нахмурено. На ту ложу он не обращал никакого внимания и даже смотрел совсем в другую сторону. Ницца выждала, пока ее взгляд не встретился с его глазами, и улыбнулась ему.

Он пришел в ее ложу в последнем антракте перед divertimento [15] и взял с нее слово, что она будет «миленькой» с бедным Мандрони. Так как он при этом даже ни разу не взглянул на ту ложу, Ницце захотелось сделать ему что-нибудь приятное, и она обещала.

Был вечер, теплый, но не душный; у моря чувствовалась даже приятная прохлада, хотя ветра не было. Море даже не плескало, а только словно ласкалось о берег, и все большие звезды отражались в нем золотыми дрожащими нитями.

По мелкому песку шла Ницца, за нею Мандрони вел ее пожилую тетку. Мандрони был не так скучен, как всегда: он рассказал Ницце о своих дарданельских приключениях, и Ницца должна была сознаться, что приключения очень интересны и что он умеет рассказывать их скромно, не подчеркивая своей роли.

— Oh! Sediam un po [16], - застонала утомленная тетка.

Но Ницца всматривалась вперед и шла дальше.

Шагах в тридцати, где заливчик замыкался скалою, стоял Сандро в своей красной рубашке. Альмавива [17] лежала на песке; Сандро выбирал камни и, изгибаясь, кидал их в море, так что они рикошетом перескакивали по темной воде, вспыхивавшей от ударов фосфорическими серебряными брызгами.

— Мадонна! — воскликнул в комическом ужасе Мандрони. — И это — занятие для чиновника и поэта?! Ах ты, marmot! [18]

Сандро подошел к ним и снял широкополую шляпу.

— Un peu de gymnastique [19], - оправдался он по-французски, из уважения к тетке Ниццы, которая очень мало владела русским языком. — А что касается моей поэзии, то, право, мне уже кажется, что теперь — basta. Уж больше месяца пера в руки не брал.

— Старая песня, — сказал Мандрони, а Ницца удивилась.

— Разве вы поэт?

— М-м, — отвечал Сандро, опуская голову, — к сожалению…

— Согласись, мой милый, что сожаление тут приделано прямо для красоты — finch`e si crede, comme on dit chez nous. Eh? [20]

Сандро оживился.

— Ей-богу, нет! Я тебе не скажу, чтобы всегда, но очень часто я бываю в таком настроении, что согласился бы сделаться кем угодно, только чтоб не иметь в своем формулярном списке двух поэм. О, черт возьми! Испытал бы ты это, мой почтенный друг — смотрят на тебя не как на simple homme comme il faut [21], а… черт знает что… как на аппарат для высиживания стихов.

— Тсс… ты уже путаться начал, — испугался Мандрони, — представь, а я как раз хотел просить тебя прочесть что-нибудь свое мадемуазель Ницце. Вот бы ты был благодарен, а?

Сандро сразу затих.

— Вот что, — пробормотал он по-русски. — Положим… Вечер сегодня очень хороший, и мадемуазель Ницца очень славная барышня. Да и у меня на душе что-то очень поэтично сегодня. Eh, bien, ainsi soit-il [22]. Вы позволите? — обратился он к тетке.

Он читал свои стихи просто, как будто рассказывал, и красивые перекрестные рифмы очень нравились Ницце.

Это была история молодой дикарки из горной деревни на Кавказе. Она полюбила русского пленника и спасла его. Но русский не мог любить ее, потому что его сердцем владела другая, — и эта другая была недостойна ни его, ни молодой черкешенки. А черкешенка все-таки спасла русского, распилив его цепи в тихую лунную ночь. И когда они расстались, она долго смотрела вслед беглецу. Он оглянулся и уже не увидел ее, а увидел только струистые круги да пену в волнах горной речки.

Когда Сандро окончил, тетка встрепенулась и сказала: c'est touchant [23], Мандрони поблагодарил его, а Ницца молча сидела на альмавиве поэта и смотрела на темно-синюю воду. Когда зыбь набегала на подводные камни, вокруг них тоже играли и сверкали струистые круги.

Ницца шла по деревянным настилкам к купальням. Она немножко исхудала и побледнела за последние недели, но это ее не портило.

Кто-то нагнал и окликнул ее. Это был Сандро. Альмавивы на нем не было, а вокруг шеи было обернуто мохнатое полотенце, концы которого развевались за спиною. Он был тоже очень печален; Ницце даже казалось, что ему вовсе не до беседы с нею и что он с трудом подыскивает темы для разговора. Она еще больше ушла в себя.

— Что это с вами? — спросил он. — Для невесты, свадьба которой через месяц, такое настроение не подходит.

Она холодно ответила:

— Вы могли бы и не заговаривать об этом.

Ее сразу охватила злоба на этого Сандро. Зачем он вмешался не в свое дело? Зачем он уговаривал ее выйти за Мандрони? Положим, они давно помолвлены; положим, Мандрони ее любит, и она тоже… когда-то… Но все-таки…

Он сказал:

— Ваша тетка жалуется, что вы ее как-нибудь уморите: вы заплываете обыкновенно так далеко, что вас даже не видно. Экая вы храбрая какая!

— А вы бы, конечно, побоялись. Не судите по себе, — злобно и презрительно сказала она.

Он приостановился.

— Что-о? Побоялся бы? Bene [24]. Посмотрим. Сейчас возьму у сторожа полный купальный костюм — и посмотрим, кто лучше плавает.

Солнце стояло уже низко. Вода была спокойна и не очень тепла.

Ницца тихо, но уверенно и мерно проводила по воде обнаженными руками, и вода вокруг нее не пенилась, а только рокотала. Ее волосы были подобраны высоко на темени и придавали ей какой-то лукавый и веселый вид. И точно, тоска ее исчезла.

Она уплыла уже так далеко, что купальни только неопределенно белели где-то на берегу. Никто не увидит. Она немножко приподняла голову и плечи и оглянулась.

Сандро подплывал к ней справа, звучно и коротко хлопая по воде мускулистыми смуглыми руками.

— Теперь я спокоен за вас, — сказал он, — начнете тонуть — спасу. А потом явлюсь к синьору Черноконичу и потребую презренного металла, ибо оный никогда помехой не служит.

Он плыл шагах в десяти от нее и ближе не подплывал. Вода точно убегала под ними. Было так тихо, что им даже не приходилось повышать голос.

— Слушайте… — начала она.

— Что, друг мой?

— Разве вы в самом деле считаете меня своим другом?

Он подумал и сказал:

— Да.

— Хорошо, я рада, — ответила она. — А тогда… ответьте мне искренне на один вопрос.

— Искренне? Что ж, как другу, можно.

— Отчего вы всегда так печальны — и вот сегодня тоже? У вас какое-то горе, да?

Тогда он подплыл к ней на два шага ближе и рассказал ей все, что мучило его душу.

И Ницца ярко представила себе эту женщину, какою видела ее тогда в театре, — красавицу с роскошными волосами и роскошным декольте. Но у Ниццы не было в сердце уже ни отвращения к ней, ни злобы, а только одна глубокая, щемящая боль. Она тихо спросила:

— Разве она вас не любит?

— Я не знаю, — в отчаянии ответил Сандро. — Я не знаю, синьориночка. Но я очень несчастен… и очень смешон, и не будь вы такая милая, славная подруга, я не рассказал бы вам этого ни… Да что с вами? Что вы побледнели? Вы устали?

— Это ничего, — очень тихо ответила Ницца. — Право, ничего. Видите, сюда едет лодка. Плывите, а то неловко. Я тоже плыву обратно, уже пора.

Он внимательно всмотрелся в ее лицо, потом в парус, показавшийся в стороне предместья, и уплыл, сказавши:

— До свидания, синьорина Ницца.

— До свидания, — прошептала она.

Он уплывал все дальше. А Ницца неподвижно лежала на спине и смотрела, закинув голову, на бледное предзакатное небо, и боль в ее сердце росла и росла и превращалась в странное, мучительное отчаяние. Она разом вырвала руки из-под головы, высоко подняла их над водою и заломила свои тонкие пальцы с розовыми детскими ноготками. Слезы стали жечь ее глаза, и ее головка погрузилась в тихую воду.