Треугольная шляпа - Педро Антонио де Аларкон Страница 2

к нам и начнет свирепствовать так же, как во Франции, Италии, Германии и других странах. Раз в неделю (самое большее два) в крупные селения Пиренейского полуострова прибывала почта из Мадрида, доставлявшая какой-нибудь номер «Газеты» (тоже не ежедневной), из которой влиятельные лица узнавали (при условии, что «Газета» об этом сообщала), появилось или исчезло еще какое-нибудь государство за пределами полуострова, разразилось ли еще какое-нибудь побоище с участием шести или восьми королей и императоров, и где именно находится Наполеон: в Милане, Брюсселе или Варшаве… Во всем остальном отцы наши продолжали жить по старинке, не торопясь, ни в чем не отступая от древних обычаев, — тишь да гладь да божья благодать; все та же инквизиция и те же монархи, все то же вопиющее неравенство перед законом, те же привилегии, особые права и льготы, то же отсутствие какой бы то ни было гражданской или политической свободы; все так же ими управляли достославные епископы совместно с могущественными коррехидорами (власть коих было не так-то легко разграничить, ибо и те и другие вмешивались как в дела небесные, так и в дела земные); все так же выплачивали они десятины, примиции, алькабалу, пособия, принудительные пожертвования, большую и малую ренту, подушные подати, королевскую «треть», государственные налоги, местные повинности и еще около пятидесяти различных налогов и пошлин, перечисление которых заняло бы слишком много места.

На этом, пожалуй, и кончается связь нашей истории с военными и политическими событиями эпохи. Мы рассказали о том, какие дела творились тогда на свете, с единственной целью обратить внимание читателей, что в интересующем нас году (предположим, что это был 1805 год) во всех областях частной и общественной жизни Испании еще господствовал старый режим, точно Пиренейские горы превратились в некую китайскую стену, отделившую нас от всех новшеств и перемен.

Глава II

О том, как тогда жили люди

В Андалусии, например (а ведь именно в одном из городов Андалусии и произошло то, о чем вы услышите), люди влиятельные вставали чуть свет и отправлялись в собор к ранней обедне (хотя бы и в будни), к девяти часам им подавали завтрак: яичницу и чашку шоколада с гренками; обедали они между часом и двумя; если была дичь, то обед состоял из двух блюд, в противном случае довольствовались одним супом; после обеда отдыхали, затем выходили погулять; в сумерки шли к вечерне в приходскую церковь; вернувшись, снова пили шоколад (на этот раз с бисквитом); наиболее честолюбивые посещали вечеринки коррехидора, декана[4] или же какой-нибудь титулованной особы, проживавшей в городке; возвращались домой, когда уже звонили к «поминальной»; запирали двери еще до окончания вечерней молитвы; за ужином ели салат и тушеное мясо, если не были привезены свежие анчоусы, а затем отправлялись на покой со своими супругами (у кого они были), девять месяцев в году предварительно нагревая грелками постели.

Стократ блаженно то время, когда страна наша жила в мире и спокойствии, не замечая всей паутины, пыли и моли, всех предрассудков, всех верований, всех традиций, всех деяний и злодеяний, освященных веками! Стократ блаженно то время, когда человечество отличалось разнообразием сословий, страстей и обычаев! Стократ блаженно то время… особенно для поэтов, когда на каждом шагу они наталкивались на сюжеты для интермедий, сайнетов,[5] комедий, драм, ауто или эпопей, — не то что в век прозаического однообразия и пресного практицизма, завещанного нам французской революцией! Да, стократ блаженно то время!..

Но мы все ходим вокруг да около. Довольно с нас общих мест и отступлений, перейдем прямо к истории «Треугольной шляпы».

Глава III

Do ut des[6]

Итак, в те времена близ городка *** стояла славная мельница, ныне не существующая; расположена она была примерно в четверти мили от селения, между живописным холмом, поросшим вишнями и черешнями, и плодоноснейшим огородом, служившим берегом да порой и руслом) одноименной прихотливой и коварной речки.

С некоторых пор мельница эта по многим и различным причинам стала излюбленным местом прогулок и отдыха для наиболее примечательных обитателей названного городка. Прежде всего, к ней вела проезжая дорога, менее непроходимая, чем остальные дороги тех мест. Во-вторых, перед мельницей находилась просторная виноградная беседка, где летом можно было посидеть в тени густой листвы, а зимой, когда листья опадали, погреться на солнце. В-третьих, сам мельник был человек весьма обходительный, очень неглупый, сметливый и, как говорится, располагающий к себе; он умел угодить важным особам, которые частенько оказывали ему честь своими вечерними посещениями, он угощал их — смотря по сезону — то зелеными бобами, то черешнями и вишнями, то свежим салатом (особенно вкусным со сдобными хлебцами, которые заблаговременно присылали их милости), то дынями, то гроздьями винограда с тех самых лоз, что служили гостям надежной сенью, то жареной кукурузой, если дело было зимой, каштанами, миндалем, орехами, а иногда, в холодные вечера, и стаканчиком вина (уже не в саду, а в доме у камелька); на пасху обычно подавались еще оладьи, пирожные, крендель, а то и кусок альпухарского окорока.

— Что же, мельник был такой богатый или его гости были такие бесцеремонные? — спросите вы меня.

Нет, ни то, ни другое. У мельника был некоторый достаток — и только, а его посетители являли собой воплощение скромности и щепетильности. Но в те времена, когда приходилось выплачивать свыше пятидесяти всевозможных церковных и государственных налогов, такой сметливый крестьянин, как наш мельник, мало чем рисковал, заручившись расположением рехидоров,[7] каноников, монахов, писцов и других важных лиц! Вот почему поговаривали, что дядюшка Лукас (так звали мельника), всем угождая, ежегодно сберегал изрядную сумму.

«Ваша милость, не отдадите ли мне старую дверь от снесенного вами дома?» — говорил он одному. «Прикажите, ваше благородие, — говорил он другому, — скостить с меня подушный налог». — «Ваше преподобие, можно мне набрать в монастырском саду листьев для моих шелковичных червей?» — «Ваше преосвященство, не позволите ли мне привезти дровец из вашего леса?» — «Ваше высокопреподобие, не черкнете ли записочку? Мне страх как нужно строевого лесу получить». — «Уж будьте так добры, ваша милость, составьте мне бесплатно деловую бумагу». — «В этом году мне не под силу внести арендную плату». — «Эх, кабы суд решил в мою пользу!» — «Нынче я одному человеку надавал оплеух, однако я так полагаю, что сидеть в тюрьме будет он, а не я, потому он меня из себя вывел». — «Не лишняя ли у вашей милости эта вещица?» —