Эрнест Хемингуэй - Райский сад Страница 20

Конечно, его не было там в то утро; он даже никогда не носил той потрепанной, заплатанной вельветовой, выгоревшей до белизны куртки, со сгнившими от пота подмышками, которую потом снял и отдал своему слуге и брату из племени камба, разделившему с ним вину и ответственность за опоздание; тот вдохнул кислый, уксусный запах, с отвращением тряхнул головой, а потом усмехнулся и, ухватив куртку за рукав, перекинул ее через свое черное плечо, и они двинулись вперед по сухой, запекшейся от грязи дороге, положив стволы ружей не на плечи дулом вперед, а тяжелыми прикладами в сторону носильщиков.

Это был не Дэвид, но, когда он писал, ему казалось, что это о нем, и то же должен почувствовать каждый, кто прочтет рассказ и узнает, что они обнаружили, достигнув склона горы, – если только они его достигнут. А он должен привести их туда не позднее полудня, и тогда тот, кто прочтет рассказ, переживет все, что пережили они, и запомнит это навсегда.

«Все, что открывал твой отец, он открывал и для тебя, – думал он, – хорошее, удивительное, плохое, очень плохое, по-настоящему скверное и отвратительное. Как обидно, что человек, умевший так радоваться и горевать, ушел из жизни так, как ушел отец». Воспоминания об отце всегда согревали его, и он знал, что отцу понравился бы рассказ.

Приближался полдень, когда он закончил работать, вышел из комнаты и пошел босиком по каменным плитам внутреннего дворика к входу в гостиницу. В зале рабочие вешали зеркало на стену за стойкой бара. Месье Ороль и молодой официант стояли рядом, и он, поболтав с ними, отправился на кухню к мадам.

– У вас найдется пиво? – спросил он.

– Mais certainement, Monsieur Bourne,[24] – сказала она и достала из холодильного шкафа бутылку холодного пива.

– Я выпью из бутылки, – сказал он.

– Как будет угодно, месье, – сказала она. – Дамы, по-моему, уехали в Ниццу. Месье хорошо работалось?

– Отлично.

– Месье слишком много работает. Нельзя забывать о завтраке.

– Не осталось ли в банке икры?

– Конечно, осталось.

– Я бы съел ложечку-другую.

– Месье такой странный, – сказала мадам. – Вчера запивал икру шампанским. Сегодня пивом.

– Сегодня я один, – сказал Дэвид. – Не знаете, мой велосипед по-прежнему в remise[25]?

– Где ж ему быть, – сказала мадам.

Дэвид взял ложечку икры и предложил банку мадам.

– Попробуйте. Это очень вкусно.

– Ну что вы, – удивилась она.

– Бросьте, – сказал ей Дэвид. – Попробуйте. Возьмите с гренком. И выпейте шампанского. Там еще есть.

Мадам взяла ложечку икры, положила ее на оставшийся после завтрака гренок и налила себе стаканчик вина.

– Замечательно, – сказала она. – А остальное давайте спрячем.

– На вас хоть немного подействовало? – спросил Дэвид. – Я съем еще ложечку.

– Ах, месье. Не нужно так шутить.

– Почему? – спросил Дэвид. – С кем же мне шутить, когда все уехали? Если эти красотки вернутся, скажите им, что я на море, хорошо?

– Обязательно. Та, что поменьше, настоящая красавица. Конечно, не так хороша, как мадам.

– Да, недурна, – сказал Дэвид.

– Настоящая красавица, месье, и очень мила.

– Сойдет, пока ничего другого не подвернется, – сказал Дэвид. – Раз уж вы находите ее хорошенькой.

– Месье, – произнесла мадам с глубочайшим укором.

– А что это у нас за архитектурные новшества? – спросил Дэвид.

– Новое зеркало в баре? Какой очаровательный подарок.

– Все кругом так и тают от очарования, – сказал Дэвид. – Сплошь очарование и осетриные яйца. Пожалуйста, попросите прислугу проверить шины, пока я надену что-нибудь на ноги и отыщу кепи.

– Месье любит ходить босиком. Я тоже люблю летом.

– Как-нибудь мы побродим босиком вместе.

– Ну, месье, – сказала она, вложив в эти слова все, что могла.

– Ороль ревнив?

– Sans blague,[26] – сказала она. – Я скажу вашим прелестным дамам, что вы на море.

– Спрячьте икру от Ороля, – сказал Дэвид. – A bientot, chere Madame.[27]

– A tout a l'heure, Monsieur.[28]

Выехав из отеля на заезженное до блеска черное шоссе, петляющее среди сосен по холмам, он почувствовал, как напряглись мышцы рук и плеч и как уперлись ступни в тугие округлые педали, когда он под палящим солнцем одолевал подъем за подъемом, вдыхая запах сосен и моря, принесенный легким бризом. Он пригнулся вперед, перенес нагрузку на руки и наконец вошел в ритм, который поначалу был неровным, но постепенно установился, когда он миновал стометровые каменные отметки, а потом и первый и второй километровые столбики с красной макушкой. На мысу дорога пошла под уклон вдоль берега моря, и он притормозил, слез с велосипеда, вскинул его на плечо и стал спускаться по тропинке к пляжу. Прислонив велосипед к сосне, от которой в жаркий день пахло смолой, он спустился на прибрежные камни, разделся, положил эспадрильи на шорты, рубашку и кепи и нырнул с камней в глубокое, прозрачное, холодное море. Вода понемногу светлела, когда он плыл к поверхности, и, вынырнув, он тряхнул головой, чтобы вода не попала в уши, и поплыл от берега. Он лежал на спине и, покачиваясь на волнах, смотрел на небо и принесенные бризом первые белые облака.

Потом он поплыл назад к бухте и, выбравшись на бурые камни, уселся на солнце, вглядываясь в море. Хорошо было одному, особенно когда удавалось сделать все намеченное на день. Потом, как всегда после работы, подступило чувство одиночества, он стал думать о девушках и затосковал сразу по обеим. Он думал о них, но не о том, что такое любовь – увлечение или долг или что произошло и что ждет их впереди, а просто о том, что ему их недостает. Он скучал по обеим. По каждой в отдельности и обеим вместе.

Греясь на солнце на камнях и глядя на море, он понимал, что это скверно. «Ни с одной из них ничего хорошего не получится, да и от себя хорошего не жди, – подумал он. – Только не пытайся обвинять тех, кого любишь, или распределять вину между всеми тремя. Не ты, а время назовет виноватых».

Он смотрел на воду и пытался осмыслить случившееся, но ничего не получалось. Хуже всего то, что произошло с Кэтрин. Скверно и то, что ему понравилась другая. Незачем было копаться в собственном сознании, чтобы понять, что он любит Кэтрин, что любить двух женщин плохо и ни к чему хорошему это не приведет. Он еще не понимал, насколько все скверно, но ничего хорошего уже не ждал. «Мы и так связаны, точно три шестерни, вращающие одно колесо, – подумал он, – но на одной из шестерен уже сорвана резьба, и она никуда не годится». Он глубоко нырнул в прозрачную холодную воду, в которой тонула его тоска по кому бы то ни было, и, вынырнув, тряхнул головой, поплыл далеко в море, а потом вернулся к берегу.

Он оделся, не обсыхая, сунул кепи в карман, выбрался на дорогу, сел на велосипед и поехал вверх на невысокий холм. Мышцы бедер ныли без тренировки, но он налег на педали, постепенно набирая темп, точно гонщик и его велосипед слились воедино, превратились в некий живой механизм. Потом он покатил по крутому спуску вниз свободным колесом, едва касаясь тормозов и не замедляя на поворотах, пронесся по черной, бегущей меж сосен дороге и свернул по тропинке на задний двор гостиницы, откуда было видно поблескивающее из-за деревьев по-летнему синее море.

Девушки еще не вернулись. Он прошел к себе, принял душ, надел свежую рубашку и шорты и вышел в бар, где уже красовалось новое зеркало. Он позвал официанта, попросил принести лимон, нож и лед и показал ему, как делается коктейль «Том Коллинз». Потом сел на табурет у стойки и, глядя на себя в зеркало, поднял высокий стакан. «Не знаю, стал бы я пить с тобой месяца четыре назад», – подумал он. Официант принес «Эклерёр де Нис», и Дэвид стал читать, чтобы скоротать время. Он расстроился, не застав девушек по возвращении, без них было тоскливо, и он начал волноваться.

Когда они наконец вернулись, Кэтрин была очень возбуждена и весела, а Марита подавлена и молчалива.

– Привет, милый, – сказала Кэтрин Дэвиду. – Ты посмотри на зеркало! Они все-таки его повесили. И какое красивое! Только слишком уж правдивое. Пойду приму душ перед обедом. Извини за опоздание.

– Мы заехали в город и зашли выпить, – сказала девушка Дэвиду. – Прости, что заставили тебя ждать.

– Выпить? – переспросил Дэвид.

Она потянулась к нему, поцеловала и убежала. Дэвид снова принялся за газету.

Когда Кэтрин вернулась, на ней были темно-синяя льняная рубашка, которая так нравилась Дэвиду, и брюки. Она сказала:

– Я надеюсь, дорогой, ты не сердишься. Мы тут ни при чем. А я встретила Жана и пригласила его выпить с нами, он согласился и был очень мил.

– Парикмахер?

– Жан? Разумеется. Какой еще Жан мог встретиться мне в Каннах? Он был просто очарователен и даже спрашивал о тебе. Можно мне мартини, дорогой? Я выпила только один.

– Сейчас уже будем обедать.

– Ну хотя бы один, дорогой. Мы только и делаем, что едим.

Дэвид не торопясь готовил два мартини, когда вошла девушка. На ней было белое платье из плотной ткани, и выглядела она свежей и бодрой.