Джон Голсуорси - Сдается в наем Страница 20

— Первый класс, — сказала она носильщику, — угловые места, одно против другого.

Джон дивился её поразительному самообладанию.

— Нельзя ли нам занять целое купе? — спросил он шёпотом.

— Не выйдет. Поезд с частыми остановками. Разве что после Мэйденхеда. Держись непринуждённо, Джон.

Джон скривил лицо в хмурую гримасу. Они вошли в купе — и с ними двое каких-то болванов, черт бы их побрал! От смущения он дал на чай носильщику уйму денег. Подлец не заслужил и пенни за то, что привёл их сюда, да ещё с таким видом, точно все понял!

Флёр спряталась за «Зеркало дамы». Джон в подражание ей — за «Земледельца». Поезд тронулся. Флёр уронила «Зеркало дамы» и наклонилась вперёд.

— Ну? — сказала она.

— День тянулся, точно две недели!

Она кивнула в знак согласия, и у Джона сразу просветлело лицо.

— Держись непринуждённо, — шепнула Флёр и прыснула со смеху.

Джон почувствовал обиду. Как может он держаться непринуждённо, когда над ним нависла угроза Италии? Он намеревался сообщить ей новость осторожно, но тут выложил сразу:

— Меня хотят на два месяца отправить с мамой в Италию!

Флёр опустила ресницы, чуть побледнела и прикусила губу.

— О! — сказала она.

Вот и все, но этого было довольно.

Это «О!» было как быстро отдёрнутая рука в фехтовании при подготовке к неожиданному выпаду. Выпад тотчас последовал.

— Ты должен ехать!

— Ехать? — повторил Джон придушенным голосом.

— Конечно!

— Но — на два месяца! Это ужасно!

— Нет, — сказала Флёр, — на полтора. Ты меня тем временем забудешь. Мы встретимся в Национальной галерее на следующий день после вашего приезда.

Джон засмеялся.

— А что, если ты забудешь меня? — пробормотал он под грохот колёс.

Флёр покачала головой.

— Какой-нибудь другой мерзавец… — проговорил Джон.

Она носком придавила ему ногу.

— Никаких других мерзавцев! — сказала она, поднимая «Зеркало дамы».

Поезд остановился; двое попутчиков сошли, вошёл один новый.

— «Я умру, — думал Джон, — если мы так и не останемся одни».

Поезд покатил дальше. Флёр опять наклонилась вперёд.

— Я ни за что не отступлю, — сказала она, — а ты?

Джон горячо тряхнул головой.

— Никогда! — воскликнул он. — Ты будешь мне писать?

— Нет. Но ты можешь писать мне — в мой клуб.

У неё свой клуб… — удивительная девушка!

— Ты пробовала нажать на Холли? — прошептал он.

— Да, но ничего не выведала. Я боялась нажимать слишком сильно.

— Что бы это могло быть? — воскликнул Джон.

— Что бы ни было, я узнаю.

Последовало долгое молчание, которое нарушила, наконец Флёр:

— Мэйденхед, держись Джон!

Поезд остановился. Единственный попутчик вышел. Флёр опустила штору на окне.

— Живо! — сказала она. — Смотри в своё окно! Сделай самое зверское лицо, какое только можешь.

Джон раздул ноздри и нахмурился; он отроду, кажется, так не хмурился! Одна старая дама отступила, другая — молоденькая — взялась за ручку двери. Ручка повернулась, но дверь не подалась. Поезд тронулся, молодая дама бросилась к другому вагону.

— Какое счастье! — воскликнул Джон. — Замок заупрямился.

— Да, — сказала Флёр, — я придержала дверь.

Поезд шёл. Джон упал на колени.

— Следи за дверью в коридор, — прошептала Флёр, — и живо!

Их губы встретились. И хотя поцелуй длился всего каких-нибудь десять секунд, душа Джона покинула его тело и унеслась в такую даль, что когда он снова сидел против этой спокойной и сдержанной девицы, он был бледен как смерть. Он услышал её вздох, и этот звук показался ему самой дорогою вестью — чудесным признанием, что он кое-что значит для неё.

— Шесть недель совсем не долго, — сказала она, — а тебе нетрудно будет свести поездку к шести неделям: — надо только не терять голову, когда будешь там, и делать вид, что не думаешь обо мне.

Джон обомлел.

— Как ты не понимаешь, Джон! Их необходимо в этом убедить. Если мы не исправимся к твоему приезду, они оставят свои причуды. Жаль только, что вы едете в Италию, а не в Испанию. В Мадриде на картине Гойи есть девушка, папа говорит, что она похожа на меня. Но она совсем не похожа — я знаю, у нас есть копия с неё.

Для Джона это было словно луч солнца, пробившийся сквозь туман.

— Мы поедем в Испанию, — сказал он. — Мама не станет возражать, она никогда не была в Испании. А мой отец очень высокого мнения о Гойе.

— Ах да, ведь он художник?

— Он пишет только акварелью, — честно признался Джон.

— Когда мы приедем в Рэдинг, Джон, ты выйдешь первым и подождёшь меня у Кэвершемского шлюза. Я отправлю машину домой, и мы пойдём пешком по дорожке вдоль реки.

Джон в знак благодарности поймал её руку, и они сидели молча, забыв о мире и одним глазом косясь на коридор. Но поезд бежал, казалось, с удвоенной скоростью, и шум его почти заглушало бурное дыхание Джона.

— Подъезжаем, — сказала Флёр. — Береговая дорожка возмутительно открытая. Ещё разок! О, Джон, не забывай меня!

Джон ответил поцелуем. И вскоре можно было видеть, как разгорячённого вида юноша выскочил из вагона и торопливо зашагал по платформе, шаря по карманам в поисках билета.

Когда наконец Флёр догнала его на берегу, немного дальше Кэвершемского шлюза, он сделал над собой усилие и привёл себя в относительное равновесие. Если разлука неизбежна, что ж, он не будет устраивать сцен. Ветер с ясной реки переворачивал наизнанку листья ракит, и они серебрились на солнце и провожали двух заговорщиков слабым шелестом.

— Я объяснила нашему шофёру, что меня укачало в поезде, — сказала Флёр. — У тебя был достаточно естественный вид, когда ты выходил на платформу?

— Не знаю. Что ты называешь естественным?

— Для тебя естественно выглядеть сосредоточенно-счастливым. Когда я увидела тебя в первый раз, я подумала, что ты ни капли не похож на других людей.

— В точности то же я подумал о тебе. Я сразу понял, что не буду любить никого, кроме тебя.

Флёр засмеялась.

— Мы до нелепости молоды. А юные грёзы любви несовременны, Джон. К тому же они поглощают массу времени и сил. Сколько весёлых похождений предстоит тебе в жизни! Ведь ты ещё и не начал; даже стыдно, право. И я. Как подумаешь…

На Джона нашло смущение. Как она может говорить такие вещи сейчас, перед самой разлукой!

— Если ты так говоришь, я не могу уехать. Я скажу маме, что должен работать. Подумай, что творится в мире.

— Что творится?

Джон глубоко засунул руки в карманы.

— Да, именно: подумай, сколько людей умирают с голоду.

Флёр покачала головой.

— Нет, я не желаю портить себе жизнь из-за ничего.

— Из-за ничего! Но положение отчаянное, и ведь нужно как-то помочь.

— Ох, всё это я знаю. Но людям нельзя помочь, Джон; они безнадёжны. Только их вытащат из ямы — они тотчас лезут в другую. Смотри, они все ещё дерутся, строят козни, борются, хотя ежедневно умирают кучами. Идиоты!

— Тебе их не жалко?

— Жалко? Конечно, жалко, но я не намерена из-за этого страдать: что в том пользы?

Они замолчали, взволнованные: перед каждым впервые обнажилась на мгновение природа другого.

— По-моему, люди — скоты и идиоты, — упрямо повторила Флёр.

— По-моему, они просто несчастные, — сказал Джон.

Между ними словно произошла ссора в этот высокий и страшный час, когда в последних просветах между ракитами им уже виделась разлука.

— Ладно, ступай спасай своих несчастных и не думай обо мне.

Джон застыл на месте. На лбу у него проступила испарина. Он весь дрожал; Флёр тоже остановилась и хмуро глядела на реку.

— Я должен хоть во что-нибудь верить, — сказал Джон в смертельной тоске. — Все люди созданы, чтобы наслаждаться жизнью.

Флёр засмеялась.

— Да, но ты сам-то смотри не упусти своё. Впрочем, может быть, по твоим понятиям, наслаждение заключается в том, чтобы мучить самого себя. Таких немало, что и говорить.

Она была бледна, глаза её стали темнее, губы тоньше. Флёр ли это смотрела на воду? У Джона явилось чувство нереальности, точно он переживает сцену из романа, где влюблённому приходится выбирать между любовью и долгом. Но вот она оглянулась на него. Ничего не могло быть упоительней этого быстрого взгляда. Он подействовал на Джона, как натянутая цепь на собаку, — заставил его рвануться к девушке, виляя хвостом и высунув язык.

— Нечего нам глупить, — сказала она, — времени слишком мало. Смотри, Джон, отсюда тебе будет видно, где я переправлюсь через реку. Вон там, за поворотом, у опушки леса.

Джон увидел конёк крыши, две-три дымовые трубы, заплату стены между деревьями — и у него упало сердце.

— Мне нельзя больше мешкать. Лучше не заходить дальше той изгороди, там слишком открыто. Дойдём до неё и распрощаемся.