Генри Филдинг - История покойного Джонатана Уайлда великого Страница 20

– Допустим, я в самом деле буду проклят, – вскричал он затем, – а ведь я над этим никогда ни на минутку не задумался! Я часто смеялся и шутил насчет вечной гибели, а может, она и есть, поскольку мне неизвестно обратное… Если тот свет существует, то мне придется круто, уж это наверняка. Не простится мне тогда то, что я причинил Тому Хартфри. Попаду я за это к черту в лапы, безусловно попаду! К черту? Пфа! Не такой я дурак, чтоб испугаться его. Нет, нет, когда умер человек – ему конец, и баста! А хотел бы я все-таки знать наверное, потому что ученые, как я слышал, на этот счет расходятся во мнении. Думается, все дело в том, повезет мне или же не повезет. Если того света нет, что ж – мне тогда будет не хуже, чем колоде или камню; но если он есть, тогда… Черт меня побери, не стану я об этом больше думать!… Пусть свора трусливых мерзавцев боится смерти, а я смело гляжу ей в лицо. Неужели остаться в живых – и подохнуть с голоду? Съем-ка я все бисквиты, которые мне выдал француз, а потом прыгну в море хлебнуть воды, потому что этот бессовестный пес не дал мне ни глотка водки.

Сказав, он немедленно приступил к исполнению своего намерения, и так как решительность никогда не изменяла ему, он, как только управился со скудным запасом провианта, предоставленным ему не очень-то широкой щедростью противника, в тот же час бросился очертя голову в море.

Глава XII

Странное, но все же естественное спасение нашего героя

Итак, наш герой с поразительной решительностью бросился в море, как мы о том упомянули в конце последней главы. А две минуты спустя он чудесным образом вновь очутился в своей лодке; и произошло это без помощи дельфина, или моржа, или другого какого-нибудь животного или рыбы, которые всегда оказываются тут как тут, когда поэту или историку угодно бывает призвать их, чтобы перевезти героя через море, – точь-в-точь как наемная карета, дежурящая у дверей кофейни близ Сент-Джеймса, чтобы перевезти франта через улицу, дабы не замарал он свои белые чулки. Истина заключается в том, что мы не желаем прибегать к чудесам, ибо строго блюдем правило Горация: «Nee Deus intersit, nisi dignus vindice nodus»[66]. Что означает: не впутывай сверхъестественную силу, если можешь обойтись без нее. В самом деле, мы куда более начитанны в естественных законах, чем в сверхъестественных, а потому ими мы и попытаемся объяснить это необычайное происшествие; но для этого нам необходимо открыть нашему читателю некоторые глубокие тайны, с которыми ему очень стоит познакомиться и которые помогут ему разобраться во многих феноменальных случаях такого рода, происшедших ранее на нашем полушарии.[67]

Итак, да будет известно, что великая Alma Mater – природа – изо всех особ женского пола самая упрямая и никогда не отступает от своих намерений. Как же правильно это замечание: «Naturam expellas furca, licet usque recurret»[68], – которое мне не обязательно передавать по-английски, так как оно приводится в книге, по необходимости читаемой каждым утонченным джентльменом. Следовательно, если природа возымела известное намеренье, она никогда не позволит никакой причине, никакому замыслу, никакой случайности разрушить его. Хотя поверхностному наблюдателю и может показаться, что некоторые особы созданы природой без всякой пользы или цели, все ж таки не подлежит сомнению, что ни один человек не рождается на свет без особого предназначения. То есть одни рождаются, чтобы стать королями, другие – министрами, эти – посланниками, те – епископами, те – генералами и так далее. Они делятся на два разряда: на тех, кого природа великодушно наделила некоторым дарованием в соответствии с той ролью, которую она назначила им играть со временем на сцене жизни, и тех, кем она пользуется для показа своей неограниченной власти и чье назначение для той или другой высокой деятельности сам Соломон не объяснил бы иною причиной, кроме той, что так предначертала природа. Некоторые видные философы, желая показать, что этот разряд людей – любимцы природы, обозначают их почетным наименованием «прирожденные». В самом деле, истинную причину всеобщего людского невежества в этой области следует, по-видимому, искать вот в чем: природе угодно осуществлять некоторые свои намеренья побочными средствами, но так как иные из этих побочных средств кажутся идущими вразрез с ее намерениями, то ум человеческий (который, как и глаз, лучше всего видит прямо перед собой, а вкось видит мало и несовершенно) не всегда способен отличить цель от средства. Так, например, он не может постичь, почему красивая жена или дочь помогают осуществиться исконному замыслу природы сделать человека генералом; или каким образом лесть или пять-шесть домов в избирательном округе определяют, кому быть судьей или епископом. Мы и сами, при всей нашей мудрости, бываем вынуждены судить ab effectu;[69] и если у нас спросят, к чему природа предназначила такого-то человека, мы, может быть, до того как она сама в ходе событий не раскроет свое намерение, затруднимся ответом, ибо нельзя не признать: если нас не осенило вдохновение, то на первый взгляд нам может показаться, что иной человек, одаренный большими способностями и приобретший вдобавок обширные знания, скорее предназначен природою для власти и почета, нежели другой, замечательный только отсутствием и этих и вообще каких бы то ни было достоинств; а между тем повседневный опыт убеждает нас в обратном и склоняет к мнению, которое я здесь изложил.

Так вот, природа с самого начала предназначила нашему герою подняться на ту предельную высоту, достижения которой мы весьма желаем всем великим людям, так как это самый подобающий им конец, и, раз назначив, она уже ни в коем случае не дала бы отклонить себя от намеченной цели. Поэтому, едва увидев героя в воде, она тотчас же тихонько шепнула ему на ухо, чтобы он попробовал вернуться в лодку, и герой немедленно подчинился зову природы; а так как он был хорошим пловцом и на море был полный штиль, он исполнил это без труда.

Таким образом, думается нам, этот эпизод нашей истории, поначалу столь поразительный, получил вполне естественное объяснение, а наша повесть обошлась без Чуда, которое, хоть и часто встречается в жизнеописаниях, не заслуживает все же одобрения, – и вводить его никак не следует, кроме тех случаев, когда оно совершенно необходимо, чтобы помешать преждевременному окончанию рассказа. Засим мы выражаем надежду, что с нашего героя снимается всякое обвинение в отсутствии решительности, без которой его образ был бы лишен величия облика.

Глава XIII

Исход приключения с лодкой и конец второй книги

Остаток вечера, ночь и следующий день наш герой провел в таких условиях, что ему не позавидовала бы ни одна душа, одержимая какой угодно человеческой страстью, кроме честолюбия; честолюбец же, дай ему только насладиться далекой музыкой литавров славы, – и он пренебрежет всеми чувственными утехами и теми более возвышенными (но при том и более спокойными) радостями, которые дает философу-христианину чистая совесть.

Уайлд проводил время в размышлениях, то есть ругаясь, богохульствуя, а часом напевая и посвистывая. Наконец, когда холод и голод почти подавили его природную неукротимость, – а было это сильно за полночь, при непроглядной темноте, – ему вдали померещился свет, который он принял бы за звезду, не будь небо обложено сплошь облаками. Свет, однако, казалось, не приближался или приближался в такой незаметной степени, что давал лишь слабое утешение, и, наконец, покинул его вовсе. Тогда он вернулся к размышлениям в прежнем роде и так протянул до рассвета, когда, к своей несказанной радости, увидел парус на недалеком расстоянии и, по счастью, направлявшийся как будто к нему. Сам он тоже был вскоре замечен с судна, и не потребовалось никаких сигналов, чтобы дать знать о бедствии; а так как было почти совсем тихо и корабль лежал всего в пятистах ярдах от него, за ним спустили лодку и забрали его на борт.

Капитан оказался французом, а его судно шло из Норвегии с грузом леса и сильно пострадало в последней буре. Был он из тех людей, чьи действия диктуются общечеловеческими чувствами и в ком горести ближнего возбуждают сострадание, хотя бы тот принадлежал к народу, чей король поссорился с их собственным государем. Поэтому, пожалев Уайлда, который преподнес ему историю, способную растрогать такого глупца, капитан сказал, что по прибытии во Францию Уайлд, как ему и самому известно, останется там на положении пленника, но что он, капитан, постарается устроить ему возможность выкупа, за что наш герой горячо его поблагодарил. Подвигались они, однако, очень медленно, так как в буре потеряли грот. И вот однажды, когда они находились в нескольких лигах от английского берега, Уайлд увидел вдали судно и, когда стал о нем расспрашивать, услыхал, что это, вероятно, английский рыболовный бот. А так как на море было совсем тихо, он предложил капитану снабдить его парой весел, – и тогда он догонит бот или по меньшей мере подойдет к нему достаточно близко, чтобы подать сигнал: он-де предпочитает любой риск верной судьбе французского пленника. Так как провизия (а особенно водка), на которую француз не скупился, подкрепила мужество Уайлда, он говорил до того убедительно, что капитан после долгих уговоров наконец согласился, и герою выдали весла, запас хлеба, свинины и бутылку водки. Тогда, простившись со своими спасителями, он снова пустился в море на своей лодчонке и стал грести так усердно, что вскоре попал в поле зрения рыболовов, которые тут же направились ему навстречу и подобрали его.