Геннадий Русский - Соловецкое чудотворство Страница 20

И молимся:

Господи Иисусе Христе Боже наш, спаси и помилуй нас!

Господи Иисусе Христе Боже наш, спаси и помилуй нас!

Господи Иисусе Христе Боже наш, спаси и помилуй нас!

Молитв ради Пречистой Матери Твоей и всех святых, спаси и помилуй нас!

Молитв ради заступников наших, чудотворцев соловецких, спаси и помилуй нас!

В смертной истоме, чада твои безвинные, насильственной смерти обреченные, припадаем к стопам Твоим, Господи, и молим Тя!

Спаси, Боже, Отец наш Небесный, земное отечество наше, спаси Россию, спаси наш православный народ и все народы государства Российского, спаси их!

Еще молим Тя о близких наших: о родителях и родственниках, о матерях и женах наших, о братьях и сестрах, о возлюбленных чадах наших и всех, кто знает и помнит нас, спаси и сохрани их!

Еще молим Тя о врагах наших, о мучителях и губителях душ наших, злое им воздаяние, так помилуй их по велицей милости своей и прости, как и мы прощаем по заповеди Твоей, яко благ и человеколюбец!

Помянем же, братие, сами себя и друг друга и воспоем себе, мертвецам живым, в-е-ечную па-а-мять! Вечная память всем вам, безвестные страдальцы соловецкие!

Вечная память!

Блажени нищии духом: яко тех есть Царствие Небесное.

Блажени плачущии: яко тии утешатся.

Блажени кротцыи: яко тии наследят землю.

Блажени алчущии и жаждущии правды: яко тии насытятся.

Блажени милостивые: яко тии помилованы будут.

Блажени чистии сердцем: яко тии Бога узрят.

Блажени миротворцы: яко тии сынове Божии нарекутся.

Блажени изгнани правды ради: яко тех есть Царствие Небесное.

Вовек блаженны гонимые за правду! Христос с нами, христиане! И когда поведут нас в последний путь, знайте, с нами Он в смертной колонне, как со всеми невинно мучимыми и казнимыми — Он, Утешитель! Христа с нами к яме ставят! Но воскрес Христос, и мы воскреснем из праха и пепла земли соловецкой, а дотоле души наши витать будут над сим островом скорби и плача и укорять всех сюда приходящих.

Молитесь на нас, мучеников грешных и безгрешных!

Простимся же, братие, и коленопреклоненно попросим прощения друг у друга. Покаемся и очистимся от грехов наших…

Вот он, роковой час: идут за нами…

Пойте, пойте, и это можно: Вы жертвою пали в борьбе роковой…

Спаси всех нас, Боже!

Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас…

Со святыми упокой…

Ве-е-ечная па-а-амять!

ВЕЧНАЯ ПАМЯТЬ!

КОНЕЦ СОЛОВЕЦКОМУ ЧУДОТВОРСТВУ

ИСТОРИЯ «МОСКОВСКОГО СКАЗА»

Послесловие автора

История эта началась четверть века назад[1]; а пожалуй, и того ранее.

…Впечатление довоенного детства: на экране рушится Сухарева башня, валится от взрыва её колоколенная глава с часами, а голос диктора говорит что-то бодрое о сносе старых зданий, о «реконструкции Москвы»…

Запомнилась с тех пор эта странная башня, непонятно зачем уничтоженная, и, встречая потом её изображения, болью сжимало сердце: зачем?

А много позже в старой книге пушкинской поры, у Ивана Петровича Сахарова в «Сказаниях русского народа» вычитал я легенду о Чёрной книге, замурованной в Сухареву башню.

Легенда эта и дала толчок к сочинительству.

Таинственная книга в башне и разрушение самой башни — московская легенда и кадры кинохроники — стали тем фоном, на котором появились первые, пока неясные фигуры действующих лиц.

Воображению моему предстали образы портретной серии П.Д. Корина «Уходящая Русь» (я называл её аввакумовскими словами — «Последняя Русь»), показанной впервые в те годы. Предстали люди того времени, когда новый вал гонений обрушился на Церковь, когда злорадно оплёвывалась вера, уничтожались русские святыни — Симонов монастырь, Сухарева башня, храм Христа Спасителя. Люди необыкновенной духовной силы — «соль Русской земли». Их было не поколебать, не согнуть, только уничтожить. Я помнил образ «Молодого монаха» (о. Фёдор) и рассказ о нём Павла Дмитриевича: «Ну что сказать о нём? Он был студент-медик, с третьего курса ушёл в монахи, в тридцать седьмом был арестован. Его пытали, вырывали по волосикам бороду, били ногами, а вы представляете, что такое, когда бьют ногами? Он стоял насмерть». (Последняя фраза дословно вошла в текст.)

Итак, время было определено: трагический «великий перелом» конца 20-х — начала 30-х годов, найдены и герои-мученики.

Поскольку сюжетным стержнем должна была стать легенда о Чёрной книге, необходим был герой, связавший бы легенду с реальностью. Очевидно, им мог стать книжный человек, обладающий даром сочинительства. Такой мог взяться из плеяды старых московских букинистов, великих знатоков книги, людей редкой начитанности и одновременно краснобаев, насмешников, ёрников и выпивох. Осколки этого славного племени я ещё застал и знал этот тип. Выбор оказался верным: едва я представил себе «московского человека», как он тут же раскрыл рот и заговорил, а мне оставалось только записывать.

Первоначально повествование замышлялось в двух планах: фантастическом и реалистическом. Фантастический план был целиком отдан «московскому человеку». В реалистическом плане предполагалось изобразить церковную среду гонимых и их гонителей, деятелей тогдашней Лубянки, а также пёстрый мир Сухаревки — букинистов, торгашей, жуликов, агентов и пр., причём в обе плоскости постоянно впутывается «московский человек», своей болтовнёй сбивающий всех с толку. (Двуплановость — классический приём «фантастического реализма», ещё с романтиков, с «Кота Мура» Гофмана, с «Записок сумасшедшего» Гоголя и, конечно, — «роман в романе» «Мастер и Маргарита» Булгакова.)

Но для того, чтобы выполнить столь обширный замысел, не хватало самого главного — знания той эпохи и тех людей, а этого не взять ни из книг, ни из живописных полотен. Поэтому и пришлось «московскому человеку» одному вытягивать сказ о Чёрной книге, чем он отнюдь не был обескуражен.

Он — «грамотей книжный», «весь книжной пылью пропах» и говорит «затейливым русским слогом» (у Державина — «забавным русским слогом»). Роль «трепача с Малой Сухаревской», трактирного рассказчика ставит его в особое положение — с него взятки гладки — он плетёт свой сказ, смело используя литературные репродукции, что смутило бы автора-профессионала. «Русский инок», «русская женщина» — конечно, от «писателя нашего любимого». От него и имя героя — Алёша, новый Алёша в новое время. Знаменитый «московский бес» тоже залетел в московский сказ из Гоголя и Достоевского, взяв от одного свою проказливость, а от второго нагловатую говорливость.

Но почему он вообще появился, этот бес? «Нечистая сила в Москве» заставляет вспомнить булгаковский роман. Но самое замечательное, что в то время, когда создавался сказ, автор очень мало знал Булгакова, а великий роман его ещё не был опубликован.

И величественный Воланд, и мелкий московский бес появились потому, что породила их изображаемая обстановка 20-30-х годов. Когда мы читаем статьи литературных критиков того времени, кого-то обличающих, к чему-то призывающих, мы вполне понимаем Кота-беса с его примусом, поджигающего писательский шалман. Когда мы видим ныне в старой кинохронике, как губят Симонов монастырь, как люди с радостными лицами выносят из собора иконостасные доски шестнадцатого века и кидают их в костёр (так было в стране высокой религиозности, а в стране высокой культуры столь же радостно жгли книги), мы знаем, как это назвать. Это — беснование.

Вообще, по моему убеждению, та эпоха иначе не изобразима, как в манере гротесковой, сатирической, фантастической. И пусть поддержат меня в этом мнении и Булгаков, и Платонов, и Ильф с Петровым. Действительность была такова, что она реалистически не изобразима — не внешне, по сути не изобразима — ибо за внешними пёстрыми событиями скрывалась невместимая правда — чудовищное надругательство над страной и её народом, над его прошлым, над его святынями.

За русские обиды, против духовного насилия и поднял свой голос нелепый, ничтожный и героический «московский человек».

«Чёрная книга» писалась глухой осенью 1966-го года в глуши подмосковных посёлков. Каждый день я с нетерпением дожидался вечера, когда мой герой, «московский человек», придёт в «питейное заведение» и заведёт очередной сказ, а я как бы буду слушателем со стороны.

Только это, пожалуй, и было радостного и утешительного в то время. Наступали «дни тугие».

В начале года прошёл показательный процесс над писателями Синявским и Даниэлем, первый такого рода процесс после судебных спектаклей 30-х годов. Замысел устроителей — в очередной раз припугнуть интеллигенцию — провалился, напротив, с этого процесса начинается история правозащитного движения в СССР, которое в конце концов победило. Но это мы знаем сегодня, а тогда общественная обстановка была скверная. Снова замельтешила разного рода нечисть. События задели и меня — отовсюду изгнали, лишили последнего скудного заработка.